Темнота стала для Ньюта повседневным заточением, в котором он пребывал уже долгих две недели. Как ему недавно рассказали врачи, в колесах, которые он взял у Алби, было намешано Бог знает что, что вкупе с алкоголем и аллергией блондина на анестезию и дало такой мгновенный, кошмарный результат. Точных прогнозов пока не было, врачи каждый день брали у него кровь, делали тесты и, что самое обидное, не разрешали ходить или даже вставать, поэтому художник чувствовал себя запертым в собственном теле. Нет, он мог двигать головой, руками и ногами, мог, нащупав пальцами резиновые кнопки на панели управления кровати, перевести свою койку и, стало быть, самого себя в сидячее положение, но этого было настолько мало, что понемногу сводило с ума.
Казалось бы – у тебя нет зрения и нельзя вставать, так спи, кто тебе мешает? Этот вопрос Ньют задавал себе ежедневно, вертясь с бока на бок на своей койке.
Но спать не получалось. Стоило ему только закрыть глаза и провалиться в сон, как он сразу видел
его. Лисья, немного с ехидным прищуром улыбка. Небольшой хохолок как часть прически. Черные волосы, которые всегда пахли чем-то похожим на карамель. Сильные и всегда теплые руки, которые безошибочно знали своё место на теле блондина. Глаза цвета некрепкого кофе, обрамленные черными ресницами, которые всегда смотрели с какой-то тревогой.
Видеть Томаса во сне было невыносимо. Поначалу вспоминались все те счастливые моменты, что парни вместе пережили за свои недолгие отношения, но всё это почти сразу омрачались ярким, слишком живым воспоминанием того, как он целует брюнетку, причем, явно с удовольствием.
Слепота – отличный помощник, когда надо разобраться в себе. Несмотря на то, что Ньюта каждый день навещал кто-то из троих друзей, а чаще всех Тереза, которая проходила практику в этой больнице, художник всё равно чувствовал себя одиноким. Он знал, что должен был ненавидеть Томаса всеми фибрами души, что, в принципе, иногда и случалось, когда он вспоминал, что произошло, но гнев быстро сменялся болью и обидой, вслед за которыми шли хорошие воспоминания. Блондин жутко корил себя за это – каждый раз, чувствуя, что у него начинает просыпаться к бегуну жалость или понимание, он больно, до синяков и крови кусал себя за пальцы, чтобы болью физической притупить боль душевную.
Сегодня он проснулся, по всей видимости, где-то днем, потому что жутко хотелось есть, а на завтрак его никто не будил, и к левой руке снова была приделана надоедливая капельница. Но разбудило художника не всё это, а отрывки разговора, доносящиеся из-за полуприкрытой двери палаты. Он вздрогнул, прислушиваясь и понимая, кому принадлежат эти голоса.
– Нет смысла тут стоять, козел. Я всё равно тебя не пущу, – Минхо. Видимо, он стоит ближе к двери, так как его голос слышен чуть лучше. Хотя, Ньют теперь все звуки слышит лучше.
– Я и не собираюсь ломиться, Минхо. Я просто буду здесь, потому что должен быть здесь. И я никуда, блин, не уйду, понял? Хоть бей меня, хоть стреляй, – голос Томаса звучал на удивление спокойно и уверенно, в отличие от того случая, когда художника только доставили в больницу.
– Это предложение, шанк? – Ньют отчетливо услышал, как Минхо сделал шаг от двери в сторону брюнета. Внутри него что-то сжалось, и он, быстро ища пальцами кнопку поднятия кровати на пульте, крикнул:
– Минхо!
Чуть скрипнула дверь, и уже через мгновение Ньюту на плечо легла теплая сухая ладонь азиата.
– Чел, всё нормально?
– Я умираю с голоду. Принесёшь Циклопу поесть? – блондин чуть улыбнулся, наконец, поднявшись с помощью механизма кровати, сел, наощупь расправляя одеяло на коленях. Он знал, что эта шутка угомонит узкоглазого, так как именно так его назвал Арис неделю назад, когда Ньют робко спросил у друзей, как он выглядит, и, услышав ответ, в первый раз за долгое время искренне засмеялся, заразив этим смехом и друзей, которые, кстати, вздохнули с облегчением.
– Конечно, бро. Вытрясу для тебя что-нибудь вкусненькое, – Минхо хлопнул друга по плечу и, выходя из палаты, чуть грубо толкнул Томаса плечом в плечо.
Ньют услышал, как закрылась дверь в палату, но на этот раз он точно знал, что теперь в палате есть еще один человек. Сглотнув и сжав саднящими от укусов пальцами одеяло, он сухо выпалил:
– Обычно его поход за едой длится семь-восемь минут, я считал. Говори, что тебе нужно и уходи.
Повисло молчание. Он не видел, но прямо-таки чувствовал, что его рассматривают, причем пристально, внимательно.
– Жалкое зрелище, да? Прости, уж что есть. Я не высокая брюнетка, нечего на меня смотреть, – слепо поведя головой, блондин поднял руку вверх и откинул с лица щекотавшие кожу волосы. – Зачем ты пришел?
– Я пришел, чтобы сказать тебе, что я всегда буду за этой дверью. Как только врачи скажут что-либо дельное, я заберу тебя домой.
– Домой? Это куда? И с какой стати вообще? – художник сморщил тонкий нос, зачем-то подняв голову в сторону, откуда идет голос, еще не привыкнув, что ему не нужно, а точнее, никак не посмотреть на собеседника.
– К тебе домой. Ты сейчас будешь орать, что мы не встречаемся, но знай, я с этим не спорю. Я просто хочу тебе помочь.
– Нахрен мне не сдалась твоя помощь, Эдисон. Сам как-нибудь справлюсь! – блонлин повысил голос, сжимая обе ладони в кулаки.
– Я знаю. Но я всё равно никуда не уйду. Я буду тебе помогать. Смирись.
– Пошел ты. А, впрочем, делай, как знаешь. Мне всё равно, – поджав губы, Ньют отвернул голову в сторону, как бы показывая, что разговор окончен. Однако, не слыша, чтобы собеседник уходил, и ощущая, как в груди шевельнулось что-то похожее на тревогу, немного срывающимся и нервным голосом бросил:
– Да иди ты уже, сейчас Минхо придет!
Дверь тихо скрипнула, закрываясь, но потом снова издала неприятный звук, пропуская кого-то в помещение.
– Солнышко, всё хорошо? – маленькая прохладная рука коснулась бледной щеки, и художник, чуть улыбаясь, кивнул:
– Да, Тер. Всё в порядке.
***
Томас покидал свой пост лишь для того, чтобы сходить домой и пару часов поспать, а потом сразу же возвращался обратно, на свое место у стены перед палатой Ньюта, но при этом он дважды в день, утром и вечером, ходил в квартиру к художнику и кормил Мону, потому что уж кто-кто, а она в этой ситуации пострадать точно не должна.
Брюнет целыми днями молчал. Говорить можно было только с кошкой, но отвечать она не могла, зато была прекрасным слушателем. Минхо же, который теперь относился к Томасу с отвращением, перетащил свои вещи в квартиру Ариса и Терезы, и таким образом бегун остался в полном одиночестве.
Он себя не жалел. Если еще в тот день, когда друзья прогнали его из больницы, он некоторое время и чувствовал к себе жалость из-за того, что всё в его жизни так плохо, то теперь, три недели спустя, он каждый день говорил сам себе, какой же он мудак. Парень не стал опускать руки, и теперь его искуплением за содеянное стало его ежедневное бдение возле палаты Ньюта в ожидании улучшения его состояния.
После их разговора неделю назад, и когда Томас смог нормально рассмотреть изрядно похудевшего художника вблизи, внутри брюнета зародилась еще большая ненависть к себе, но при этом внутри было что-то очень теплое и светлое. Поведение Ньюта в тот день спровоцировало в голове бегуна новый взрыв непонятных эмоций и мыслей, и Томас в сотый раз проклял себя за то, что натворил, потому что, не говоря уже о блондине, которого он потерял, он, прямо говоря, профукал еще и Минхо, который мог бы помочь разобраться со всем.
Сегодняшний день ничем не отличался от обычной вахты Томаса. Он стоял напротив закрытой двери палаты Ньюта, прислонившись спиной к стене, и просто ждал, наблюдал, потихоньку обдумывая что-то свое. Лишь несколько раз за день, каждые три часа он позволял себе подойти вплотную к двери и, пока никто не видит, прижаться к ней ухом, прислушиваясь, всё ли в порядке.
Час назад медсестра поставила Ньюту капельницу с каким-то лекарством, поэтому брюнет, немного переживая, подошел к двери и, уже приготовившись прислушаться и успокоить себя, что всё в порядке, услышал какие-то странные звуки. Залетев в палату, бегун увидел, что тело блондина как-то странно и крупно дрожит, руки его слепо мечутся по кровати, ища кнопку вызова врача, а сам он задыхается, издавая короткие хрипы.
Выскочив в коридор, Томас, что было мочи, заорал:
– Врача сюда, быстро!
***
– Повезло, что вы были рядом, молодой человек. Если бы не вы, то мистера Ньютона уже не было бы с нами. Мы совершенно не предполагали, что у него возникнет аллергическая реакция на этот препарат… – пожилой врач стоял перед Томасом, немного растерянно и задумчиво потирая аккуратную седую бородку. – Его стабилизировали, но мы пока что подержим его в интенсивной терапии.
– Хорошо, – брюнет кивнул. Он неотрывно смотрел на художника, который теперь уже мирно спал, через прозрачные стеклянные стены интенсивной терапии. Господи, какой же он хрупкий. За последние три недели он похудел еще больше, однако, бегун не мог не признаться самому себе, что Ньют для него все равно очень красив, несмотря на изможденную худобу и эту дурацкую повязку на глазах художника, которая закрывала половину лица.
– С вашего позволения, я пойду, – старик коротко кивнул и поспешил удалиться, дабы оставить брюнета наедине со своими мыслями, однако, подумать ему не дали – кто-то тронул его сзади за плечо, привлекая к себе внимание.
– Я пришла, как только мне сказали... Том, я... – Тереза выглядела немного растерянной, но почти сразу же собралась с мыслями. – В общем… Спасибо тебе. Хорошо, что ты был рядом. Я скажу Минхо, чтобы он тебя больше не прогонял.
– Я его понимаю. Можешь ему не говорить. Он правильно расставил приоритеты, – Томас кивнул, улыбнувшись уголками губ. – Да и я в любом случае не уйду.
– Я знаю. Но это всё равно не дает тебе право на прощение, – девушка поджала губы, однако, потом мягко хлопнула бегуна по плечу. – Пока что.
Брюнетка вошла в палату Ньюта, чтобы его проведать, а Томас, внутренне очень стыдясь этого, не смог сдержать легкой улыбки.
Пока что.
