Ты заметный.

– Побег из Шоушенка, ей-богу. Ньют сидел на своей кушетке, однако, сейчас на нем уже не было больничной сорочки, напротив, на нем была его любимая "маггловская", как он сам её назвал, одежда – старые широкие джинсы и футболка на размер больше, в чем ему было очень комфортно. Он сидел, болтая одной ногой в воздухе, в то время, как Томас, присев перед ним на одно колено, зашнуровывал ему правый кроссовок. Собственно, блондин вполне мог это сделать сам, но еще час назад Томас орал на всю больницу так, что сейчас спорить с ним не хотелось. – Не побег, а как обещали. Давай вторую ногу, – брюнет фыркнул и, поймав левую ногу художника, принялся завязывать шнурки дальше. – Обещали-то когда... Может, всё поменялось уже миллион раз... – Они хотят тебя тут держать просто так. Боятся. И хотят за тобой наблюдать, как за лабораторным зверьком. Уколы я тебе сам ставить буду, – тихо рыкнув, Томас поднял голову вверх, оглядывая лицо художника. С него наконец-то сняли эту дурацкую повязку, так как теперь четыре раза в день он должен был выполнять специальные упражнения для глаз вкупе с лекарствами. Сегодня Томасу пришлось много, очень много орать. Вместо обычного врача Ньюта, полковника Сандерса, которого пятеро друзей так любя называли, пришла какая-то молодая пигалица, которая стала заливать блондину о том, что весь курс лечения ему лучше быть в больнице. Томас же, сначала долго терпевший её лекции, в конце концов наорал на всех и вся, что ничего не знает, и остальные три недели художник будет лечиться дома, так как делать уколы брюнет научился (при помощи одной доброй пожилой медсестры), и теперь он, одев Ньюта, выпрямился, вставая с колен. – Ладно, – Ньют пожал плечами и медленно встал с койки, потягиваясь. – Пошли скорее отсюда? – Конечно, – закинув на плечо сумку с немногочисленными вещами блондина, Томас не без замирания сердца взял художника за руку, выводя из больницы. Медленно спустившись по лестнице, они вышли на улицу, и Ньют, глубоко вдохнув, шумно выдохнул, расплываясь в улыбке. – Наконец-то. Они неспешно пошли в сторону дома Ньюта через парк, располагавшийся возле их колледжа и больницы. Где-то на полпути блондин остановился и, слепо поведя головой, открыл глаза. – Ну как? – Томас вздохнул, немного тоскливо глядя в невидящие медовые глаза художника. Со стороны можно было не сразу понять, что парень не видит – внешне его глаза нисколько не изменились, ни по цвету, ни по чему-либо еще, однако, они были пустыми. Брюнету казалось, что они погасли, не были больше такими живыми и яркими, какими были раньше. – Никак, – покрутив головой из стороны в сторону, художник пожал плечами, закрывая глаза обратно. – Я думал, хоть в этот раз повезет... Ну, ничего, я же лечусь, – он кисло улыбнулся, тут же повернув голову в сторону какого-то человека, который бежал им навстречу со стороны колледжа и, размахивая руками, кричал имя художника. Вздрогнув, блондин без задней мысли отступил назад, заходя Томасу за спину и кладя ему руки на плечи, как бы прячась. Почти сразу же, на ощупь, он почувствовал, как напрягся Томас, который нормально разглядел бежавшего. – Подойдешь еще ближе – и я убью тебя, – брюнет тихо рыкнул, отставляя одну ногу назад, чтобы в случае чего было удобнее кинуться на противника. Алби остановился метрах в пяти от них, тяжело дыша. – Я просто... Просто хотел извиниться... Ньют, прости меня! – Уходи, – блондин весь сжался, сильнее хватаясь за плечи Томаса, но при этом держа достаточно крепко, чтобы тот ни в коем случае не кинулся на чернокожего. – Ну подожди, я ведь извиниться хочу... Я правда не знал! – голос Алби дрогнул, и он, сделав шаг вперед, тут же отшатнулся назад, так как в его сторону, словно сторожевой пёс, дернулся Томас, которого сдержали лишь тонкие руки Ньюта. – Томми, пойдем домой. Я замерз. Пошли же, оставь его... – Ньют, взяв брюнета за руку, осторожно потянул его на себя, и, о чудо, бегун послушался. Кинув несколько злобных взглядов в сторону чернокожего, он, так и держа художника за руку, молча пошел с ним в сторону его дома. Когда они уже зашли в квартиру, Ньют сел на тумбочку в прихожей, пока Томас его разувал, и принялся здороваться с Моной. Прижимая к себе кошку, которая радостным мяуканьем встречала своего человека, он, вздохнув, смущенно улыбнулся: – Да уж... Многовато впечатлений в день рождения... – Что?

***

– Почему ты мне ничего не сказал? – Томас сложил руки на груди, выпрямляясь, тем самым как бы нависая над художником. – О чем? – подняв голову вверх, блондин наклонился, отпуская кошку на пол, а после, встав на ноги и выставив руки перед собой, медленно пошел в сторону комнаты. – У тебя день рождения сегодня! Судя по тому, что тебя никто не поздравлял, ты даже ребятам не говорил? – Не говорил, – эхом повторив слова Томаса, художник, потихоньку дошедший до кровати, сел, проводя руками по аккуратно сложенному одеялу. – А зачем? Я никогда это не отмечал. Родственники тоже не особо поздравляли... Не моё это. Хлопнула дверь. Блондин вздрогнул и повертел головой, прислушиваясь. – Томас? Томми? Ты где? Но его рядом не было, да и, судя по звукам, в квартире не было никого, кроме её слепого хозяина и кошки, которая принялась точить когти о диван. – Мона, брысь... – махнув рукой в сторону наглого зверька, Ньют не нашел ничего лучше, как скинуть джинсы и забраться с головой под одеяло. Сделав глубокий вдох, блондин почувствовал, как внутри всё сжалось. Его постель пахла Томасом, а в особенности его подушка, лежавшая с краю кровати. Брюнет не любил спать у стенки – ему всегда нравилось лежать с краю и, обнимая художника, словно стеной защищать его от окружающих невзгод. Немного глупо улыбаясь, Ньют задремал. Через какое-то время его разбудил чрезвычайно странный запах, который заставил его сесть и не на шутку испугаться – пахло гарью. Однако с кухни донеслось оглушительное: "Грёбаный-штопаный!", – и художник, шлепая босыми ногами по полу и держась одной рукой за стену, пошел в сторону звука и источника запаха. Томас стоял у плиты и тщетно пытался уговорить сковородку не делать некое подобие блинчиков на ней такими черными. Выругавшись, он отставил посудину в сторону и, глянув в сторону художника, который прислонился плечом к стенке, чуть наклонив голову вперед, чтобы всё лучше слышать. – С пробуждением. Я... – Никудышный повар, – блондин хмыкнул, принюхиваясь. – Что это было? – Да я просто… – Томас вздохнул. Сегодня он решил, что будет пытаться до последнего. После инцидента в парке, когда Ньют снова был к нему так близко, внутри бегуна буквально всё заорало о любви. Сам для себя он решил, что постарается сделать всё, чтобы блондин его хотя бы простил. – Помнишь, когда я к тебе в первый раз с Минхо пришел? Мы тогда у тебя блинчики ели... Самые вкусные в моей жизни, – брюнет словно задохнулся, закусывая губу и глядя на Ньюта. Тот, к удивлению Томаса, ласково улыбнулся, кивая. – Я всё помню, Томми. Я ослеп, но память не потерял. Бегун опешил. Чтобы загладить неловкую паузу, он, схватив со стола небольшой сверток в подарочной упаковке, сунул его в руки хозяина квартиры и улыбнулся, поясняя: – Я купил тебе подарок. Это чтобы ты не сидел без дела, пока зрение не вернется... Грустно хмыкнув, Ньют на ощупь разорвал подарочную мишуру и, трогая упаковку самого подарка, задумчиво сморщил носик – ему было не понятно, что это. Однако нащупав в картинной упаковке проем, в котором было что-то холодное, цилиндрической формы, он, недолго думая, поднес подарок к лицу и глубоко вдохнул. – Мелки пастель? Ты серьезно, Томас? Ты предлагаешь слепому рисовать?! – он поднял лицо к бегуну, поджав тонкие губы, и специально, чтобы тот видел, открыл невидящие медовые глаза, помахав своей ладонью перед собственным лицом. – Ты в своем уме?! Издеваешься надо мной?! – Проорался? Можно я теперь скажу? – Томас, который вполне ожидал такой реакции, сложил руки на груди, прямо глядя на художника. – Я позвонил твоему врачу и проконсультировался с продавцом в магазине. Они оба сказали, что с твоим талантом ты вполне можешь рисовать наощупь что-то из памяти, сейчас у слепых это вполне популярно. Я понимаю, что в прошлом сильно обидел тебя, но просто чтобы ты знал – я не пытаюсь над тобой издеваться, я пытаюсь помочь. Всё. Торт будешь? – Б... Буду... – сглотнув, Ньют с помощью брюнета сел за стол, смущенно теребя в руках коробку с мелками. Ему было настолько стыдно перед бегуном, что хотелось просто спрятаться под одеяло на веки вечные и не вылезать оттуда ни за какие коврижки. Но он смолчал, так как совершенно не знал, что сказать. Уже позже, через несколько часов, когда они легли спать, Ньют – у себя на кровати, а Томас – недалеко от него, на полу, на надувном матрасе, который он притащил в квартиру художника еще несколько недель назад, блондин лег на бок и, немного свесив голову, прислушался, после тихо шепча: – Томми... Ты спишь? – Нет. Тебе нехорошо? – Какого они цвета, Томми? Мелки? – Ньют сглотнул, чувствуя и слыша, что брюнет приподнялся, и теперь их разделяло расстояние менее метра. – Я взял черные. Они все одинаковые. Ну, чтобы у тебя волосы у кого-нибудь не были зеленые, и все прочее… – Спасибо, Томми, – блондин лег обратно на спину на кровать, однако, он, выставив руку в сторону и опустив ее над Томасом, растопырил пальцы, словно ища что-то. И он нашел. Сильная и теплая рука переплела свои и его пальцы, и художник заснул, уже не пряча смущенную и довольную улыбку на своих губах.