Судьбы

      Мы знали чего ожидать. Понимали, какой пыткой станет излечение. Думали, что будем готовы к страданиям дорогого человека. Но уже на третий день у Хуана дрожали руки, а Луис брал с собой на дежурство бутылку касеры. Проживая в основном доме, невозможно было услышать происходящего в башне, но на четвертую ночь ноги сами понесли Дика к запертой комнате. Ещё в самом низу лестницы он, прикоснувшись к стене, почувствовал боль. Огонь, терзавший Сердце мира, передавался и камням его темницы.       Под дверью сидел Хуан. Сидел, обхватив себя руками, словно пытаясь спрятаться. Из-за двери доносились стоны, потом хрип, затем снова стоны…       - Рей Суавес, Хуан, идите спать. Я подежурю. И обязательно позову Вас, если что-то случится.       - Спасибо дор… Сейчас ещё ничего, но потом будет хуже. Жар у него. Крутит всего. И видится что-то…плохое. А войти нельзя – как очнется, не узнает никого, кидается. Только под утро как заснет, заходим прибраться, воды там, поесть, отвар. Утром просыпается, выпивает всё и весь день дремлет, а после вечерней кружки вот так вот… Вы только не входите – зашибет…       - Не волнуйтесь, я не собираюсь погибнуть так глупо. Идите.       - Спокойной ночи, дор Риккардо.       - Спокойной, Хуан.       Как странно по-дружески разговаривать с тем, кто ненавидел тебя всем сердцем. Но время, видимо, и правда лечит. А может домоправитель знает о Гальтаре? Не важно. Сейчас всё не важно. Кроме одного, единственного.       Если приоткрыть окошко на двери, то будет видна вся комната. Довольно широкая кровать со сбитой в комок периной. И лунный свет, ничего не скрывающий, выбеливший худое тело на оголившихся досках. Исхудавший ещё больше, со спутанными волосами, бледный до синевы, герцог Алва мечется в горячке. И никто не может ему помочь.       Помощь уже оказана. Теперь остается только ждать, а утром верные слуги позаботятся о своем соберано. Пока же Ричард может только смотреть. И видеть, как изгибается тело, как руки отталкивают невидимое глазу, как искажается страданием лицо.       - Риккардо…       Шепот. Но в этой тишине он звучит громче крика. Кого зовет Ворон? Неужели своего непутевого оруженосца? Что он хочет сказать? Проклясть? Или пожалеть? Неизвестно что хуже…       И снова судороги и стоны. Хрип и тихий шепот.       - Рикко… Дикон… por favor…       Лишь к восходу солнца пытка прекратилась, а герцог Окделл на подламывающихся ногах спустился вниз и рухнул на скамью у стола.       Луис сразу помчался убираться, а Хуан тихо сел рядом.       - Спасибо Вам, дор, что сменили. Но дальше мы сами, не убивайтесь так.       - Хуан, почему он меня зовет? До сих пор не может простить?       Старый слуга хмыкает, потом вздыхает и уходит в свой закуток. Возвращается он, держа в руках небольшую шкатулку.       - Как чувствовал, что надо взять.       - Что это?       - Главная ценность соберано. Держал под рукой все эти годы. А по ночам открывал. Только Вы меня не выдавайте, дор, плохо я поступаю, сам знаю…       Шкатулка открывается неожиданно легко, а в ней прядь русых волос и красная ленточка.       - Что это? У герцога была русоволосая дама? Айрис?!       - Нет, дор. Не она. Не дама.       - Но кто тогда? Я не припоминаю больше северян в его окружении.       - Да уж, и в зеркало посмотреться не посоветуешь. Уж больно сильно Вы масть сменили, дор.       - Что?... Это… мои?       - Пойду я, дор. Надо помочь Луису…       Что происходит с человеком, когда он понимает, что сбывается его самое тайное, самое заветное желание? Когда он чувствует, что сердце сейчас выпрыгнет из груди от надежды? Надежды на счастье…       Эмоций так много, что страшно повстречать кого-то и не выдержать – взорваться криком и смехом. Поэтому Ричард Окделл сбегает в свою комнату и пытается не задохнуться от восторга. Шкатулка бережно спрятана под подушку, а сам Повелитель севера без сил падает сверху. Он улыбается как сумасшедший, отказывается от завтрака и мечтает. Мечтает, чего не делал уже так давно…       А потом засыпает счастливым до самого вечера. А вечером снова сменяет Хуана и всю ночь неотрывно смотрит на своего единственного. Смотрит, мучаясь от вида его страданий, но упиваясь звуками своего имени.       А к утру принимает решение.