Айдахо

*** Сложно было сказать, что именно болит сильнее. Может быть, это была бедренная кость с правой стороны, в которую упиралось что-то невероятно твердое. А может, плечо, вывернутое под таким неправильным углом, что затрудняло кровоток, и вся злополучная конечность пребывала в состоянии комы и не ощущалась до самых кончиков пальцев, будто ее уже давно ампутировали или отгрызли. Нет, наверное, все же главный приз брал мозг, даже несмотря на то, что где-то в центре его тела, предположительно желудке, начался ядерный апокалипсис. Мозг медленно, но верно увеличивал интенсивность своей агонии, как громкость в телевизоре, который сейчас, кажется, застыл на одной очень высокой ноте. Дин пошевелился и тут же пожалел об этом. Если он думал, что головная боль была до этого ужасна, то он ее очень недооценил. Собственный стон показался громом в абсолютной тишине. Свободную левую руку он подтянул к голове и накрыл ею лицо. Не отрывая ее от собственного лба, он толкнулся локтем в... пол? Черт, действительно, пол, покрытый жестким затоптанным ковролином. Потребовалось усилие, чтобы перевернуть себя на спину на этом же полу и замереть в ожидании, когда вспышка головной боли отступит. Кажется, он в этот раз на самом деле попал в ад за свои грехи. Чтобы проверить свою теорию, Дин все же приоткрыл глаза. Моргнул осторожно несколько раз, чтобы вернуть фокус несчастному зрению, и уставился в серый потолок в старых пятнах потеков, обрамленный с двух сторон высокими утесами кроватей. Вместе со зрением к нему медленно вернулась и память, затекая в сознание неприятной ядовитой жижей. Медленно и больно. Дин застонал и закрыл обратно глаза, закинул руку на лицо, скрывшись под собственным локтем. Правую руку начало нестерпимо колоть, зато, по крайней мере, бедро перестало болеть после смены позы. Правда, это мало утешало. Чем дальше, тем яснее всплывали на поверхность подробности вчерашнего вечера. До возвращения в мотель, а конкретно его "разговор" со свидетелем, а затем и та часть, что случилась уже здесь. Однозначно "разговоров" случилось уже слишком много, и один из них ему смертельно захотелось не вспоминать. Даже не думать о нем и о том, что он вчера наговорил отцу и что отец сказал ему. Лучше бы у него случилась амнезия, или это ракетное пойло, что он попробовал в баре, оказалось отравленным, и все это пригрезилось, как банальная галлюцинация. Но галлюцинации не бывают такими хладнокровными, уходя от него. Захотелось уснуть обратно, а лучше потерять сознание. И Дин даже желал приложить бы к этому усилие, но точно не на полу. Он приподнял руку и выглянул из спасительной тени на не заправленное возвышение кровати справа. Он очень медленно и осторожно сел, уцепившись за край матраса одной рукой и упираясь в пол второй, которая еще не до конца вернула себе свои функции и казалась не своей, неловко пришитой. Привалившись боком, замер, чтобы отдохнуть и дать голове перестать звонить в колокола внутри черепной коробки. А ведь даже не ощущал себя вчера настолько пьяным, чтобы заработать Праматерь всех похмелий. Теперь, правда, не было понятно, плюс это был или минус. Его недостаточно пьяное вчера состояние, при котором он послал отца к чертям собачьим и не подчинился прямому приказу. Он напрягся, пытаясь вспомнить самые важные подробности, куда поехал отец. Говорил ли он что-то на этот счет. Когда он вернется? Или позвонит? Или не позвонит ближайшие пару месяцев? Лет? Как Сэму... Дьявол... Дин потер рукой лицо и закрыл глаза. Слова, сказанные вчера, постепенно вставали на свои места, и теперь к неприятному чувству прибавились яркие доказательства того, что они оба пересекли черту. Он пересек черту. Настолько, насколько никогда и ни под каким предлогом себе не позволял раньше. И Джон был не из тех, кто мог оттаять и забыть, кто мог простить. Джон Винчестер был самым упрямым сукиным сыном на этой половине североамериканского континента. Дин оторвал руку от лица и, опираясь на край кровати, подтянулся и сел на нее, затем медленно и очень осторожно лег на бок, вжимаясь щекой в смятое покрывало. Божественно мягкая поверхность так разительно отличалась от пола. Заснуть бы сейчас до следующего утра, это всегда ему помогало избавиться от последствий пьянок, не считая холодного пива. Желательно в банке и желательно возле его лба. Но как только он закрыл глаза, там началось неприятное движение. Мысли не собирались теперь успокаиваться и ослабевать свою хватку. Теперь весь вчерашний день яркой каруселью праздничной рвоты мельтешил перед глазами. Он подтянул рукой край покрывала и накрыл голову, чтобы блокировать свет, что просачивался даже сквозь веки. Стало чуть темнее и вроде бы тише, но в то же время ярче и громче. Как заезженная пластинка. И где-то между криками его самого и Джона друг на друга, как настоящая издевка, просачивался голос Сэма. Вопрошающий, зовущий, потом разочарованный... Даже Сэм, будучи где-то там, в своем плюшевом нормальном мире, был в нем разочарован. И это при всем при том, что сам он после подобного "разговора" сбежал от них навсегда. Какой толк его звать, думал Дин. Сэм бы, скорее, сказал: "Убедился? Вот о чем я тебе всегда говорил, а ты не слушал меня". Или "Я так и знал, что ты даже после этого останешься с ним, тряпка ты, Дин, дрессированный пес". - Заткнись, - пробормотал Дин в простынь у своего лица, - заткнитесь оба. Будто он и без них не знал, какое он ходячее разочарование для всех. Какая ошибка природы, которая даже если расстарается и вывернется наизнанку, все равно только все испортит. И с Сэмом, и с отцом. Уже все испортил. Сэм ему больше не звонит. А когда он набирает его номер, не берет трубку. Еще немного и его номер попадет в черный список, чтобы больше не доставал своим нытьем и воспоминаниями о старых добрых временах. Не будет больше старых добрых времен. Не будет больше большеглазый Сэм смотреть на него снизу вверх, как на героя. Разглядел он его получше. Теперь только сверху вниз. И не только из-за роста. Потому что заслуживает. Дин со стоном откинул покрывало. Это было невыносимо. В какую же соплю он превращается от похмелья... хотелось бы подумать, но где-то в глубине души все равно вредный занудный голос то ли брата, то ли отца бормотал, что так он еще никогда не портачил. Ну как, удержал свою семью вместе? Уступал всем и сглаживал углы? Врал одному, чтобы выгородить другого, и наоборот. Этому свою правду, тому другую, чтобы не ненавидели друг друга еще сильнее, чтобы не бросались в лицо при первой же встрече. Словно его ударили физически, Дин отшатнулся и резко сел. Тут же сжал голову с двух сторон ладонями, чтобы та не раскололась надвое и мозг не расплескался по серому ковру. Зажмурился и засопел через нос от того, как волна удушающего жара накатила откуда-то из желудка и вверх к самому горлу. Да так, что в холодный пот прошибло. Это плохо кончится. Поддерживаемый одной мыслью о том, что ему не хватало для полного падения еще и этого, он оттолкнулся от кровати и встал. Тяжелой походкой, но достаточно быстро, дошел до ванной и толкнул плечом дверь. Он споткнулся в темноте комнаты, пошатнувшись в сторону раковины, и схватился за ее края руками. Согнулся над фаянсовой чашей с желтыми потеками от крана к отверстию слива и закрыл глаза. Качающийся вокруг мир совсем не помогал справиться с апокалиптической волной тошноты, что, скорее всего, подняла бы на поверхность уже что-то из его внутренних органов, потому что больше ничего и не оставалось. Будь оно неладно, это похмелье, ракетное топливо и Норман во главе всего этого списка. Хотя главный приз все же его пустой башке нужно выдать. Все-таки это была лично его идея так весело добывать информацию из старика. С его-то умениями... мог бы разговорить и другим путем, а не вестись на поводу у старого алкаша. Но нет. Поддался слабости и непреодолимому желанию утолить свою "жажду" и потопить небольшую армаду демонов в душе. Демоны удачно погрузились в спасательный бот, надели надувные жилеты и теперь распевали походные песни, в то время пока он сам, сломанный пополам, готовился к позорному затоплению подобно Титанику. Дин медленно выдохнул и осторожно приоткрыл глаза. Шторм перед глазами слегка успокоился, и даже отвратительная физиономия в зеркале не вызывала больше непреодолимую тошноту. Это было отвратительнейшее зрелище за долгие годы, что ему приходилось видеть в зеркалах. Не от того, что он выглядел помятым и растрепанным. А просто, потому что это был он. Победитель в номинации "оторви и выбрось". Оторвали и выбросили. Поделом. Но паровозик мыслей сделал кружок и вернулся к Норману. Неудачному собутыльнику и удачному информатору. Дело никуда не исчезло, и его нужно было доводить до конца. Каждый день кто-то мог пойти в лес и стать там очередной жертвой, пока он тут стоял, согнутым над раковиной, и жалел себя. Нужно было взять себя в руки, привести хоть как-то в порядок и продолжить начатое. Должен же он хоть что-то сделать как надо. До конца и без потерь. Дин с вызовом посмотрел на душевую кабинку, задернутую тонкой занавеской, будто предлагал ей сражение не на жизнь, а насмерть. Так оно и было, наверное. Поэтому он непослушными руками сбросил куртку, стянул с себя через голову сразу и рубашку, и футболку. Швырнул их на пол спутанной кучей, с героическими потугами и титаническими усилиями стащил с ног ботинки, потом носки и задумался, глядя на грязные, но уже подсохшие джинсы. Свидетельство грехопадения. В один широкий шаг достиг кабинки, дернул рукой занавеску в сторону, так, что кольца зазвенели, и шагнул в душ прямо в джинсах. Дергано и быстро, пока сам не передумал, одним движением врубил воду в душе. Только холодную. Непроизвольный вдох ворвался в его легкие, и все мышцы словно парализовало от шока холодной воды, ударившей его прямо в грудь. Рефлекторным движением он отшатнулся, но отчего-то к стене, а не к выходу. Должно быть, по дурацкой привычке не убегать от врагов, а просто убедиться, что тылы прикрыты, прежде чем броситься в бой с головой и без сожалений. Но нога поскользнулась на мокром и, может, слегка плесневелом полу кабины, рука непроизвольно дернулась к занавеске, но опоры там не нашла. Поэтому Дин неуклюже потерял равновесие, качнулся и упал на колено, больно при этом ударившись; потом тут же повалился на задницу, да так, что попал прямо под ледяной спрей душа головой. Вода окатила его, забирая с собой дыхание в очередной раз, но вместе с ним и абсолютно все мысли. Только голый сверкающий и немой шок. Да белые пятна перед глазами. Сорванная занавеска плавно приземлилась возле него угловатой горкой, мелкие брызги, разлетающиеся от его головы и плеч, радостно приземлялись на пол, стены, его одежду и ботинки. Но Дину было все равно. Он просто дышал, справляясь с таким простым и понятным физическим шоком, и глядел на весь этот цирк ничего не видящими глазами. Ледяные капли спрыгивали с ресниц, когда он часто моргал от слишком жесткой воды, раздражающей глаза до неприятного жжения. В чувство его привела крупная дрожь собственного тела, и, напрягшись, он потянулся над собой, чтобы резким движением выключить воду. Ледяной душ бодрил. И это было мягко сказано. Головная боль никуда не делась, но благополучно затмилась массой других неприятных ощущений отмороженного тела, сведенных мышц и застывших от неудобной позы суставов. Мысли все же прояснились. В первый раз, наверное, за сутки. Отчего, правда, ничего не стало лучше, но сейчас он хотя бы не пытался утопиться в жалости к себе и чувстве стыда. Хоть и жалкой нецветной копией, но все же Дин почувствовал себя самим собой. Не переставая дрожать, он поднялся, опираясь на стену. Медленно прошел через ванную комнату, глянув мельком на свое отражение с заметными даже без света посиневшими губами. Согнулся прямо на ходу и вылез из прилипших к коже мокрых штанов, бросив их где-то в дверях ванной, подобрал покрывало с пола, которое вчера отшвырнул в порыве гнева и завернулся в него, пытаясь согреться. Теперь эта комната, скорее всего, принадлежала ему целиком, потому что отец, отбывший в таком настроении, навряд ли вернется, в лучшем случае позвонит спустя месяцы, чтобы отправить его куда-то на очередное задание, которое ему уже не по рангу выполнять. Какие-нибудь призраки да лесные духи, сверхъестественная мелочь. Но далеко заползать в эти мысли совсем не хотелось, успеет еще. Он отложит их на потом, до того радостного момента, когда в очередном пьяном бреду он опустит свои стены перед собственным отражением в зеркале и ужаснется от того, куда он сам себя завел. Дин уселся на кровать возле двери, ту, что до этого была папина, и натянул покрывало на голову. Оно сразу начало намокать от его волос, остывая. Ему нужно было отвлечься. И ничего не могло отвлечь его лучше от собственной паршивой жизни, чем работа. Дрожь постепенно уходила, а нестерпимая жажда захватывала все его мысли. Он оглянулся вокруг, скользя взглядом по жуткому беспорядку, учиненному им самим ночью, но в номере, кажется, не осталось ни бутылки воды, ни банки пива. Вообще ничего, что можно было бы выпить. Задавшись вопросом о времени, он глянул на тумбочку, на которой не было часов. Точно, это был странный мотель без часов. Зато они были у него на руке и безжалостно показывали почти полдень. Возле ног валялась его армейская сумка, как распоротый на охоте зверь, почти потерявшая свое содержимое, которое теперь торчало частями из ее брюха, а частями валялось на полу вокруг. Собрав отдельные предметы своего скудного гардероба, Дин скинул покрывало и натянул белье, простую черную футболку и последнюю пару потертых джинсов с дыркой на колене. Рубашки пришлось поискать, и нашлась только одна - фланелевая в темно-синюю клетку. В ней стало значительно теплее. Куртка валялась в ванной на полу вместе с ботинками, а в мокрые джинсы пришлось залезть за ключами от Импалы и бумажником. Бумажник промок, его вполне можно было отжать, если сильно постараться. Но наличности в нем все равно было мало. Дай бог, если хватит на то, чтобы купить большой стакан кофе. Все остальное он оставил вчера в баре, где окучивал старого охотника Нормана. Хуже всего было то, что он, держа в руках ключи, все-таки был без колес. Его любимая Шевроле осталась в горах, в захолустном городе-осьминоге. Дин еще точно не знал, что ему делать дальше и как продолжать охоту, но одно было ясно как день: ему нужно было добраться до Элк-сити и вернуть себе свою Детку. Его последнего члена семьи, который не отвернулся. Растолкав все по карманам, с трудом отыскав свой пистолет и ключи от номера в этом бардаке, он вышел из комнаты и запер дверь. Замер на мгновение, прислонившись лбом к холодной деревянной поверхности и все еще держась за ручку. Как бы ему хотелось сюда больше не возвращаться. Сесть за руль Импалы, вдавить педаль газа в пол и не отпускать, пока бензин не закончится, а потом заправиться и снова ехать до самого конца дороги. Бежать от того, что когда-то должно было быть семьей, но теперь рассыпалось прямо в руках, как пересохший осенний лист. Каждый обрывок в свою сторону по ветру. Только вот убегать было привычкой Сэма и отца, а он всегда оставался позади, ожидая их возвращения... чтобы им было куда вернуться. Но не факт, что хотелось. До бензоколонки было совсем недалеко, магазин уже давно открылся, учитывая время, но кассир очень неодобрительно смотрел на мокрую купюру, предложенную ему за два стакана раскаленного кофе. Время было обеденное, но от мыслей о еде желудок Дина делал смертельное сальто внутри. Да и не на что было обед покупать. Чтобы купить, сначала нужно было заработать. Вчера он именно это и собирался сделать, но, увы, немного отвлекся. Правда, сейчас у него было только имя выжившего свидетеля и абсолютно ни малейшего понятия, где его искать. Возвращение в Элк-сити приобретало больше чем один повод. Раздобыть еще информации. Может, у Нормана, может, у бармена, может, еще у кого-то в городе. Из-за отсутствия выбора Дин решил, что единственный способ передвижения, который был ему доступен в данный момент - это автостопом. Незнакомцы на лесной дороге его не пугали, это, скорее, им надо было его опасаться, и от этого шансы поймать попутку несколько сокращались. Но просящий не выбирает, поэтому он отправился пешком по обочине дороги, ведущей в горы, в надежде, что хоть один добрый самаритянин попадется ему до того, как наступит ночь, или он дойдет своим ходом. Меньше, чем через милю кончился кофе, а жажда осталась. Головная боль превратилась в гулкую пульсацию, отдающуюся с каждым шагом, и, в целом, он мог назвать себя человеком. Особенно, если стараться ни о чем не думать, что было крайне сложно сделать. От абсолютной тишины вокруг мысли сходили с ума, закручивались, набирали скорость и медленно, но верно превращались в один большой и разрушительный смерч. Машин в направлении гор было много, но никто не собирался подбирать подозрительно выглядящего молодого человека в затасканной одежде, голосующего на дороге. Каждый считал своим долгом обогнать его и обдать клубами пыли, а то и посигналить, чтобы не путался под колесами. Дин почти разочаровался в своем решении и уже просто целенаправленно шел пешком в Элк-сити, не оборачиваясь лицом к спешащим автомобилям, как вдруг возле него без предупреждения притормозил старый армейский внедорожник.