Огненные тропы

***

«Как можно так безответственно обращаться с техникой?», — Эмма Маттила, вздохнув, приподняла ноутбук брата и увидела, что провод зарядного устройства перемотан изолентой. — «Грызёт он их, что ли?»       В доме у Эйнари была комната, носящая гордое название — «кабинет», где он хранил документы, деньги, письма от менеджера, подарки от поклонников и тому подобное. Эмма поставила ноутбук на письменный стол, на котором лежал ворох исписанных бумажек. Она вздохнула, собрала это безобразие в аккуратную стопку и дёрнула ручку верхнего ящика стола. Тот, не привыкший к такому фамильярному обращению со стороны незнакомых людей, вылетел и с шумом грохнулся на пол, прямо к ногам Эммы, разбросав вокруг своё содержимое.       Маттила мысленно выругалась и принялась собирать вещи брата — дорогой ежедневник в кожаной обложке, явно подаренный кем-то из коллег, моток широкого скотча, магнит для холодильника, на котором был изображён карикатурный рокер; множество ручек и карандашей, несколько писем из банка…       Эмма остановилась, увидев совершенно не мужскую вещь — стопку заклеенных конвертов, перетянутую тонкой резинкой. Так обычно замужние дамы тайно хранят милые сердцу послания от любовников. Эмма протянула руку, но в последний момент отдёрнула её; затем снова протянула… Маттила была любопытна, кроме того — неужели Эйкка изменял жене, да ещё и при этом общался с другой женщиной таким странным образом?       Эмма аккуратно вытащила один конверт и поняла, что ошиблась, но было уже поздно. Она надорвала его и извлекла тоненький лист в клетку, сложенный вчетверо. Буквы были неровными, наползали друг на друга, а строчки то тянулись вверх, то склонялись вниз. Из всех слов, написанных на незнакомом ей языке, Маттила смогла разобрать только одно: «Мама».       Письма принадлежали не брату, а его дочери. Но почему он не отнёс их на почту? Эмма вернула всё на место, задвинула ящик обратно и встала, задумчиво облокотившись на стол. Похоже, у Эйнари имелась веская причина держать Ауне подальше от мамы. — Тётя Эмма, что такое? — сонное личико девочки показалось в дверном проёме. — Почему ты здесь? Папа никому не разрешает заходить сюда. Он здесь пишет свои песни. — Эйкка попросил меня кое-что найти, — ответила та. — Пойдём, я сварю тебе какао. Ты не замёрзла? — Немножко, — Ауне поёжилась и, неуклюже подворачивая ноги, медленно двинулась в сторону кухни. Пушистые тапки в виде пятнистых котят были безбожно велики ребёнку. «Если твоя мать сюда придёт, я ни за что тебя ей не отдам», — подумала Маттила, запирая дверь.       Лондон встретил Вильгельмину промозглой, мерзкой, мокрой погодой. Вода не хотела литься с неба на землю — она застыла в воздухе, разбившись на мириады мельчайших капелек, и, проникая в лёгкие, вызывала отчаянный кашель. Мина позвонила брату уже три раза, но он не брал трубку. Она снова была на связи — зарядное устройство ей любезно предоставили в гостинице, в которой она осталась на ночь. Тилль то ли был занят на репетиции, то ли… О втором варианте Этцельшторфер думать не хотела, даже несмотря на то, что сама фактически вычеркнула брата из своей жизни. — Остановите здесь, — попросила Мина, когда машина свернула в узенький, мрачный проулок. — Вы уверены, мэм? — удивился водитель. — Да, — она кивнула и, расплатившись, выбралась наружу. Таксист помог Мине достать сумку из багажника и, с лёгким непониманием взглянув на пассажирку, уселся обратно на своё место.       Мина пошла вперёд по улочке, не замечая ни луж под ногами, ни угрюмых серых стен, которые наступали с обеих сторон, будто хотели задушить чужака, посмевшего забрести в столь укромный уголок большого города. Это только по телевизору всё красиво — концертные залы, софиты, костюмы, фейерверки, улыбки. На деле же участники проекта были вынуждены ютиться в дешёвых квартирках, расположенных на окраине города. Вильгельмина пересекла двор, прошла мимо трёх совершенно одинаковых домов и остановилась у четвёртого, вглядываясь в проваленные глазницы окон. Должно быть, летом тут становится даже немного уютно — деревья зеленеют, распускаются и наполняют всё вокруг приятным ароматом цветы на клумбах, кусты становятся яркими и пушистыми; и городской садовник, напевая под нос или чертыхаясь сквозь зубы, в зависимости от настроения, придаёт им затейливую форму. Но сейчас искривлённые стволы, сухие серые стебли, торчащие из земли, и спутанные голые ветви лишь навевали тягучую тоску — ничего больше.       Внезапно дверь подъезда распахнулась, и оттуда выбежала собачонка — маленькая, рыжая, вертлявая. Заметив Мину, она замерла, отпрянула назад и звонко залаяла, виляя пушистым хвостом, похожим на тощую пальму. — Флора, ну что такое? — пожилой мужчина с поводком в руках отреагировал на появление незнакомой женщины точно так же, как его питомица — застыл на месте, а потом нахмурился и принялся вертеть красную рулетку в руках. — Вы ведь не отсюда, верно? Я всех жильцов знаю. До единого. — А Вы, должно быть, комендант. Мой брат живёт здесь, — улыбнулась Этцельшторфер. — На шестом этаже, кажется. — Несносные мальчишки, — буркнул хозяин собаки, — музыку слушают круглые сутки, девочек водят, по лестницам носятся… У нас, знаете ли, кухня общая, так они такое там устраивают… — Нервничают, — пожала плечами Лакрима, — творческие личности. — Невоспитанные, — возразил мужчина, и, пристегнув поводок к ошейнику Флоры, зашагал прочь. — Всё поколение гнилое. Один разврат кругом.       Воспользовавшись тем, что дверь была открыта, Мина прошмыгнула в подъезд. Лифт насквозь провонял мочой и сигаретным дымом. Поморщившись, женщина нажала кнопку с цифрой «шесть» и подняла сумку повыше.       «Вот вам и цивилизованная Европа», — резюмировала Лакрима, когда створки лифта разъехались в стороны, открывая взору бывшей актрисы плохо покрашенные, исписанные неприличными надписями стены коридора. Вильгельмина медленно шла вдоль обитых разноцветным деревом или дешёвой искусственной кожей дверей. Она остановилась возле предпоследней, прямо на которой красовались надписи «Дин, я тебя люблю» и «Тилль — говнюк». «Имя, что ли, проклятое…» — подумала Мина, нажимая на звонок. За дверью что-то загрохотало, потом зазвенело, чей-то голос звонко выругался, и тут створка распахнулась. — Здрасте, — удивлённо пробормотал мальчишка лет восемнадцати. Его светлые волосы были взъерошены, а и без того круглые глаза испуганно распахнулись в ожидании какого-нибудь неприятного сюрприза. — Дин, — начала Лакрима, и тут тот совершенно по-девичьи зажал рот красивой ладонью с длинными пальцами. Он, видимо, узнал сестру своего напарника, которая, по его словам, чуть не задушила брата по пьяни пару лет назад. — Уходите! Уходите скорее, пока Тилля дома нет! — А что случилось? — напряглась Мина. — Он говорил, что убьёт Вас, если Вы тут появитесь, — прошептал Дин. — И не шутил. — Подросток немного переигрывал, но Этцельшторфер уже поняла, что и сюда она приехала совершенно зря. Брат не станет с ней разговаривать. Он её не простил. — Тогда не говори ему ничего, — тяжело вздохнула Вильгельмина. — Удачи вам, ребят. Только не злите этого, с собакой. Он уже мне пожаловаться успел. — Старый гондон, — фыркнул Мастерсон, захлопывая дверь.       Мина, сгорбившись, побрела обратно к лифту. Она спустилась вниз, волоча за собой сумку прямо по выщербленным ступенькам, и та недовольно стучала. Толкнув тяжёлую входную дверь, Этцельшторфер выпала на улицу и села на скамейку. В ней словно погасла последняя искра, и Мина впервые за последние несколько дней разрыдалась в голос, громко всхлипывая. Она была готова выть, кричать, рухнуть на землю и биться головой об асфальт — настолько ей было больно. — Что ты здесь делаешь?       Такой знакомый, и, в то же время, чужой голос. Огрубевший, более уверенный, без малейших признаков юношеской хрипотцы. Лакрима не смогла поднять голову и продолжила рыдать, прихватив зубами согнутый указательный палец. — Я тебя спрашиваю, Вильгельмина, какого чёрта ты здесь забыла?       Мина продолжала молчать. Что она могла сказать брату? «Прости»? «Извини, я не специально намеревалась тебя убить»? «Прости меня за то, что едва не придушила тебя, как собаку, только за то, что ты носишь то же имя»? Она помнила глаза Тилля — такие же большие и чёрные, как у неё; она не могла выкинуть из памяти перекошенное от испуга и брезгливости лицо брата и то, как легко он вырвал подушку у неё из рук, а потом набросился на Мину, как голодный гепард на антилопу. Этцельшторфер повалил сестру на пол и начал бить её — по лицу, груди, рёбрам — инстинктивно, что-то бессвязно выкрикивая. Вильгельмина так же рыдала, она была безобразно, отвратительно, непростительно пьяна. — Ты не хочешь что-нибудь мне сказать? — Тилль-хен, — Лакрима глубоко вздохнула и попыталась сцепить дрожащие руки в замок, не поднимая головы. — Я, я хотела просто посмотреть, как ты… — Посмотреть она хотела! — взбесился парень. — Посмотреть! Так взгляни мне в глаза, трусливая ты тварь! — Дай мне м-минуту, — Мина задыхалась. — Тилльхен, пожалуйста, не уходи! Умоляю тебя! — Какой я тебе, к херам, Тилльхен? — Этцельшторфер плюхнулся на скамейку рядом с сестрой. Чувствуя, что сейчас потеряет сознание, Лакрима повернулась к брату и несмело подняла взгляд на него. Это было так странно — смотреть в свои собственные глаза. У Ауне были серые, у Кристы — серо-зелёные. — Ты трезвая? — недоверчиво поинтересовался Тилль. — Да, да, — закивала Хельма, размазывая слёзы вместе с остатками косметики по бледному лицу. — Ради меня? — прищурился юноша. — Нет... Ну, то есть, и ради тебя тоже, — мысли путались, словно вытекая из головы вместе со слезами. — Понимаешь, я должна вернуть Кристу. — Неужели у тебя её всё-таки отобрали? Ты и от неё избавиться задумала, но не вышло? — Тилль откровенно издевался. Раньше за такой тон Лакрима бы нещадно отхлестала его по щекам и отправила к себе в комнату, и тот бы пронёсся по дому, тяжело топая, и хлопнул бы дверью так, что картины на стене испуганно подскочили. Раньше. Но не теперь. Теперь всё по-другому. Тилль — участник крупного телепроекта, главный приз которого — бесплатное обучение в консерватории. А кто такая Вильгельмина? Никто, пустота, ноль. Ни актриса, ни певица, ни мать, ни жена… — Люк и Шере взяли её к себе, — всхлипнула Мина, — она сейчас в Австрии. — И ты это допустила?! — вновь вышел из себя Тилль. — Да у меня прав больше на неё, чем у них! Она тебе просто не нужна, вот и всё. Признай это. — Нет, нужна!!! — своим криком Хельма спугнула птиц, приютившихся на козырьке подъезда. — И прекрати так со мной разговаривать! Ты ещё ребёнок, тебе всего девятнадцать через месяц исполнится! — А как я должен разговаривать с человеком, который пытался меня убить? А? Может, предоставишь мне инструкцию?       Входная дверь скрипнула, и на улицу вышел Дин — такой же взъерошенный, в серой курточке, домашних растянутых штанах и незашнурованных ботинках. Ветер трепал его лёгкие золотистые волосы. — Вы так кричите, что даже наверху слышно, — тихо сказал Мастерсон. — Пойдём домой, Тилль. Всё, что у вас случилось, исправить уже нельзя. Вы либо принимаете друг друга снова, либо больше никогда не видитесь. — Отвали, умник, — буркнул Этцельшторфер по-английски. — Тилльхен, я хочу, чтобы ты понял, — Мина накрыла своей покрасневшей от холода ладонью руку брата. — Я искренне раскаиваюсь в том, что совершила. Ты имеешь право уйти сейчас и не прощать меня до глубокой старости. Но ты часть моей семьи, и всегда останешься ей. Я не бросила тебя ни после смерти мамы, ни после переезда в Америку… — Но попыталась прикончить, когда зачем-то родила от чужого мужика и возненавидела весь мир, — безжалостно закончил Этцельшторфер, снова перейдя на английский. — Тилль! — одёрнул его Дин. — Я ни слова не понимаю из того, что она говорит, но мне кажется, что ты перегибаешь палку... — Тебя здесь вообще быть не должно, — огрызнулся парень.       Пару минут во дворе царило молчание, прерываемое лишь доносящимися издалека отголосками звонкого лая Флоры и щебетом птиц, которые то ли забыли улететь на юг, то ли прилетели оттуда и не нашли ни снега, ни зимних ягод, и теперь сидели на голых ветвях, крича в пустоту — «что нам делать? что мы будем делать?» — Дин, иди домой, — сказал Тилль, глядя куда-то в пустоту. — Я сейчас подойду, ставь чайник и доставай сраные ноты.       Тот печально взглянул на съёжившуюся Вильгельмину и кивнул, исчезая в дверном проёме. — Что там с Кристой, я не понял? — Шере написала мне письмо, в котором сказала, что я смогу забрать её только тогда, когда буду к этому готова. — Подай на них в суд, и дело с концом. — Я не могу… Тилль, я пила два года подряд, да и сейчас бы продолжила, потому что мне так хреново, я даже описать не могу, — пробормотала Лакрима. — Если привлекать к этому делу суд, то я проиграю, это же даже младенцу понятно. Кстати, я летала в Финляндию, хотела увидеть Ауне, но Архонен забрал её с собой на гастроли… — Врёт. — Что? — не поняла Вильгельмина. — Дин подписан на его страницу, я тоже. Он выкладывает фото каждый день, но Аги там нет. В комментариях он сказал, что девочка дома.       Мина вновь захлебнулась рыданиями, и тут Тилль не выдержал — крепко обнял сестру, чувствуя, что та вся дрожит. Хельма обняла его в ответ и уткнулась холодным носом брату в плечо. Тилльхен, такой родной, такой взрослый… А ей прощения нет и быть не может. — Ты уже готова забрать Кристу? — Я хотела сначала поговорить с… С её отцом, — нашлась Мина. — Может, не нужно? — осторожно спросил парень. — Вдруг хуже сделаешь? — Я надеюсь разочароваться в нём, — одними губами сказала Хельма, — понять, как сильно я в нём ошиблась, чтобы наконец-то научиться смотреть на Кристу, не приняв предварительно пол-литра чего-нибудь. — Так сильно похожа? — Я её даже не фотографирую… — Пойдём к нам. Выпьешь кофе, согреешься, поешь. А мы с Дином тебе споём. Хоть узнаешь, чем мы тут занимаемся. — Нет, не нужно. Спасибо, Тилльхен. Я сохранила твой номер, кстати… Звонила тебе сегодня... — Я год назад его сменил. Но ты можешь записать новый. — Да… Продиктуй…       Мина кое-как справилась с телефоном и поднялась на ослабшие ноги. — Ну и вид у тебя, — протянул Этцельшторфер. — Просто похмелье, не обращай внимания, — Хельма попыталась улыбнуться. — Полетишь в Германию? Или надерёшь Архонену зад? Он в Голландии сейчас. — В Германию. — Ты… Ты звони, если что. Тилльхен разберётся. Он уже не маленький. — Обещаю, — Вильгельмина смахнула слёзы и помахала брату рукой. Когда парень скрылся в подъезде, Мина накинула на голову капюшон и, шатаясь, побрела к автобусной остановке. Как бы то ни было, она совершила очень важный шаг. Поднялась на одну ступеньку вверх. Но самое главное — она больше не чувствовала себя одинокой. Странно — ей тридцать один, а Тиллю — почти девятнадцать, но он кажется взрослее, и логики в его поступках куда больше. «Нужно купить наушники», — промелькнуло где-то в голове у Хельмы, когда она села в автобус. — «С музыкой всё пойдёт легче».       Мелкие капельки врезались в стекло, оставляя брызги, которые, сливаясь в большие мутные капли, причудливыми узорами стекали вниз.