Огненные тропы

***

      Фридрих Бек родился ранней весной, когда снег проседает и разливается потом грязной водой; глаза его отлично подходили ко времени его рождения — широко расставленные, мутные, светло-серые, они были похожи на стеклянные шары, наполненные призрачным дымом. Всё его детство прошло на родительской ферме, и судьба, казалось, была определена — невыразительный белёсый мальчик послушно выполнял тяжёлую физическую работу, любил животных и относился к жизни с каким-то патологическим равнодушием.       Но однажды, в одну из прохладных летних ночей, под строгим взглядом полной луны Фридрих выскользнул из окна своей комнаты, мягко приземлился на ноги и двинулся прочь от отчего дома, сжимая лямки потёртого матерчатого рюкзака. Беспородный щенок, которого юноша недавно принёс домой, проводил Фридриха до самых ворот и потом долго ждал его, опустив мохнатую морду. Всё оказалось просто — Бек влюбился, и не в какую-нибудь крепкую деревенскую девчонку с налитой грудью, похожей на вымя, которое ему постоянно приходилось обжимать, а в дочь известной певицы. Дагмар, так звали девушку, была темноволосой, смуглой, гибкой, похожей на дикую кошку. Фридрих боялся, что красавица пошлёт его, неотёсанного деревенского мальчишку, куда подальше, но Дагмар отнеслась к нему с несвойственным ей дружелюбием и даже разрешила немного за собой поухаживать. — Поехали в город со мной, — предложила она, когда ребята лежали на нагретом за день лугу и смотрели в бесконечное небо. — Я не могу, — растерялся Фридрих, — у меня тут мама, папа, сёстры, да и за хозяйством нужно смотреть… — Так и будешь до смерти коровам хвосты крутить, — поморщилась девушка, ломая соломинку хорошенькими тоненькими пальчиками.       Бек проследил за этим невольным движением и понял, что есть на свете вещи более прекрасные, чем вонь парного молока и болтушка для поросят. Через несколько дней он уже ехал в поезде, теребя в кармане листок с адресом, который оставила для него Дагмар. Дом оказался общежитием, где находили свой приют студенты, торговцы или беженцы из бедных стран.       Какой-нибудь изнеженный юноша из интеллигентной семьи назвал бы дальнейшую жизнь Бека беспросветной, но тот был в восторге. Ритм большого города вскружил Фридриху голову, подарив ему невероятный всплеск энергии. Парень брался за любую подработку, а потом с наслаждением тратил полученные деньги, даже не думая о том, чтобы помочь своей семье. В принципе, такое существование его устраивало — вкусная еда, кругом интересные люди, есть крыша над головой. Молодость Фридриха пришлась на 70-е годы, и он был счастлив застать расцвет культуры популярной музыки. Однако Беку не хватало любви — Дагмар предсказуемо отдала своё сердце другому, а найти похожую девушку всё никак не удавалось. Женщин у Фридриха было много, но ни одна из них не западала ему в душу так глубоко, как та смуглая красавица с чарующим грудным голосом.       А потом он внезапно встретил Сандрин. Худая до изнеможения, с тяжёлой волной тёмных волос, она была творческой натурой, которую злая судьба заставила работать посудомойкой в том же здании, где Фридрих трудился слесарем. Её родители были французами, которые после окончания Второй мировой осели в Германии, не имея ни своего жилья, ни приличной суммы денег. Позже отец скончался от запущенной пневмонии, и мама начала постоянно причитать, что в доме категорически не хватает мужского плеча. Именно поэтому девушка изо всех сил уцепилась за холостого рукастого Фридриха, применяя для его обольщения все возможные женские хитрости.       В 1980 году молодые люди сыграли свадьбу, и за два года совместной жизни Сандрин родила аж двоих сыновей — Торстена в марте 1981-го и Хендрика в мае 1982-го. Первое время семейная жизнь шла как по маслу, но потом молодая мама затосковала и постепенно втянулась в коммуну хиппи, которые переживали в то время вторую волну расцвета. Начиналось всё вполне невинно — с любительских картин и стихов, которые экзальтированная француженка декламировала странной публике. Позже появились наркотики в чистейшем природном виде — марихуана и всевозможные галлюциногенные грибы. Хуже всего было то, что Фридрих, спохватившись слишком поздно, не сумел вытащить жену, а вместо этого увяз в манящем сладком дыму сам. Пагубные привычки, по всей видимости, никак не повлияли на здоровье Сандрин, потому что после присоединения к коммуне она родила ещё четверых детей — Гюнтера, Мартина, Ханну-Лору и Роберта. Последний погиб, не дожив и до двух лет — сгорел в детском доме от какой-то инфекции из-за не сделанных вовремя прививок, но едва ли родители остро переживали такую потерю.       Всё, что Гюнтер Бек запомнил из своего детства — бесконечный поток причудливо одетых людей, сизый дым, от которого слезились глаза и першило в горле, и жуткие картины, которые его мама развешивала по стенам: все наркотические видения Сандрин старательно переносила на бумагу, радуя этим почитателей своего таланта. У Гюнтера по спине бегали мурашки, когда он натыкался взглядом на мамины работы; многочисленные гости постоянно тискали и щипали мальчика, доводя до слёз; младшие братья и сестра всё время плакали, просили еды и портили его игрушки. Большую часть съестного, которое Гюнтеру удавалось добыть, отнимал Торстен; Хендрик был интеллигентнее, но за брата всё равно не заступался. Тот тоже был светловолосым и невыразительным, как и Ханна-Лора, остальные же дети, в том числе и Гюнтер, удались в мамину породу, напоминая Фридриху в редкие минуты просветления его роковую красавицу Дагмар.       Джина Ритмюллер, немолодая уже женщина, которая в начале 90-х работала в службе опеки, была потрясена до глубины души. Мало того, что у них под носом больше десяти лет существовал целый наркотический притон, так ещё и дети Бек стали для неё чем-то из ряда вон выходящим. Она на всю жизнь запомнила, как вынесла одного из мальчиков, Гюнтера, на руках, а тот, сонно приоткрыв глаза, поинтересовался: — Здравствуйте, тётенька, а куда мы едем? — Это место называется «детский дом», — дрогнувшим голосом пояснила Джина. — Там дают поесть? — Конечно, — успокоила мальчишку женщина. — А кровать будет? — Будет. — Я один буду спать?! — Гюнтер не поверил своему счастью. Социальная работница кивнула, и обрадованный ребёнок задремал, положив голову ей на колени.       Оказавшись среди других детей, Гюнтер стал смелее, повеселел и приобрёл авторитет в кругу друзей. Он быстро прибавил в весе, догнал ровесников по росту, на щеках его расцвёл здоровый румянец. Учитель музыки заметил, что мальчик очень способный, хорошо различает ноты и чувствует ритм. Так Гюнтер и познакомился с ударными инструментами — сначала ксилофон, потом перкуссия, а позже, в подростковом возрасте, он сел за барабанную установку.       Бек рос симпатичным смуглым юношей с ладной фигурой и сильными руками. Глаза его тоже были серыми, но не водянистыми, как у его отца, а плотного цвета, словно гуашь, застывшая на крышке баночки, которой потом художник выпишет грозовое облако. Казалось, что он мог бы стать лидером детского коллектива, но по мере взросления в Гюнтере всё сильнее крепла уверенность — с ним что-то не так. Дело в том, что женское тело, такое желанное для других подростков, не вызывало у Бека ничего, кроме отвращения. Как назло, девочки буквально стайками липли к нему, но у него не получалось ответить им симпатией, поэтому парень быстро заработал репутацию заносчивого самца с жестоким сердцем. Гюнтер пытался спасти положение, помогая девчонкам с домашним заданием или защищая их от хулиганов, но они тут же начинали с ним заигрывать, и всё опять шло по кругу. Уже потом, поступив в музыкальное училище, Бек влюбился в своего преподавателя по сольфеджио и понял правду о своей ориентации. Это открытие далось юноше нелегко, он буквально впал в депрессию, благо его юность пришлась на начало 2000-х годов — время, когда гомосексуалисты наконец-то перестали быть изгоями. Гюнтер сутками пропадал в интернете, общался с близкими по духу людьми, пока не пришёл в окончательную гармонию со своим существом. В конце концов, что тут такого? Он ведь не насильник, не убийца и даже не вор, просто мужское тело привлекает его сильнее девичьего.       Когда Бек получил диплом и принялся искать работу, его друг Норман, который был младше на целых три года и учился только на втором курсе, предложил создать музыкальную группу, которые в те годы появлялись так же стремительно, как грибы после дождя. Гюнтер взялся за чуждую ему бас-гитару, Норман подтянул своих знакомых, и дело пошло на лад. Начинали ребята, как и многие другие юные музыканты, с каверов на разные хиты; играли они в маленьких, никому не известных клубах и на летних площадках. Популярность начала приходить только тогда, когда Пауль, первый клавишник, оставил коллектив, предложив вместо себя кандидатуру приятеля, студента Виктора Карвина, который прилетел из США по обмену, а тот, в свою очередь, пригласил в группу своего лучшего друга Кристиана. Карвин извлекал из синтезатора такие мощные мотивы, что у Гюнтера что-то трепыхалось в груди, а Крис Стэплтон владел несколькими техниками вокала — от классики до гроулинга. Позже барабанщик не выдержал суровый график выступлений и тоже покинул сцену, позволив Беку наконец-то занять своё коронное место за ударной установкой. Бас-гитару взвалил на себя норвежец Стиан, которого вездесущий Норман и вовсе вытащил из какого-то третьеразрядного интернационального оркестра. Такой состав — Норман, Виктор, Гюнтер, Крис и Стиан — стал поистине золотым. Исполнять они могли совершенно любой репертуар, каждый из членов группы владел больше, чем одним инструментом, все были молоды, полны надежд и жадны до международной известности.       Ашелайя и Гюнтер впервые встретились в конце 2009 года. Всё было очень сложно — Вик Карвин пробивался в кино, и они с Шере оказались вместе на съёмочной площадке. Клавишник был впечатлён музыкальными способностями новой коллеги, поэтому практически сразу познакомил её с ребятами из своей группы. Видимо, не зря говорят, что лучшие друзья девушек — это геи, потому что Бек и Шере моментально нашли общий язык. Они вовсе не разговаривали о тряпках и косметике, как предполагали злопыхатели; вместо этого между ними зародилась искренняя любовь, лишённая какого-либо плотского аспекта. Гюнтер был рад иметь рядом такую подругу, пока та не начала встречалься с Люком Эвансом. Тут уже барабанщик влюбился физически. Бек о «кривой» ориентации актёра знал, и от этого его влекло к валлийцу ещё сильнее. Ему было просто невыносимо слышать, как Ашелайя рассказывает о своих проблемных отношениях — Гюнтер боялся, что окончательно потеряет голову и поедет утешать... Люка. Каждый день он заходил на его страницы во всех социальных сетях, читал новые посты и большую часть комментариев. И именно благодаря этому Беку удалось узнать, что Эванс — вовсе не такой примерный семьянин, каким он может показаться. Например, этим утром тот неожиданно выложил фото из Берлина, хотя до этого приезжать туда не планировал. Гюнтер прошёлся по странице его предполагаемого любовника, увидел там хвалебный отзыв об одном из берлинских ресторанов... За дальнейшие свои действия музыкант мог ответить с трудом — он позвонил в это заведение, забронировал столик и явился туда в надежде, что его домыслы будут опровергнуты. Он сидел в дальнем углу и листал новостную ленту Фейсбука, периодически поглядывая на входные двери. «Если не можешь что-то остановить — возглавь это!»       Гюнтер хмыкнул и нажал на «лайк». Чёрт возьми, не картинка, а самая настоящая иллюстрация его отношения к этой жизни. — Молодой человек, не хотите ли заказать что-нибудь ещё?       Гюнтер, вздохнув, поднял взгляд с экрана телефона на красивую девушку в идеально выглаженной форме. — Скорее всего, нет. Принесите счёт, пожалуйста…       Официантка кивнула и удалилась. Барабанщик достал из кармана бумажник и вытащил пластиковую карту, когда двери ресторана в очередной раз распахнулись, и внутрь вошли двое знакомых мужчин. Тот, что постарше, легонько подтолкнул своего крепко сложенного спутника в шутливом жесте, и второй зашёлся в по-женски кокетливом смехе. Гюнтеру стало не по себе, и он предпочёл уткнуться лицом в поданный счёт, пока парочка не выбрала столик и не удалилась из поля зрения.       Расплатившись, Бек вышел на улицу и вдохнул влажный ноябрьский воздух. Ну что ж, он получил доказательство, и что теперь? Стало ли ему легче? В принципе, он может через некоторое время вернуться сюда и сделать фото того, как эти двое, оживлённо флиртуя, покидают ресторан, но что делать дальше? Как вообще должны поступать люди, которые уличили супругов своих лучших друзей в измене? — Дай закурить.       Гюнтер обернулся, и его глаза тут же непроизвольно округлились. Более нелепо выглядящего человека он не встречал со времён повальной моды на неформалов, которая сошла на нет ещё в конце предыдущего десятилетия. Казалось бы, что рок-музыканта невозможно удивить внешним видом, но незнакомцу это удалось. Возраст того на глаз определить было абсолютно невозможно — от двадцати пяти до пятидесяти. На измождённом, старательно замазанном белой пудрой лице прохожего нездорово блестели густо обведённые жирным чёрным карандашом глаза. Джинсы с остатками готической вышивки, в которых, очевидно, умерло не менее трёх предыдущих владельцев, стыдливо сверкали дырой на правом колене.       Бек курил крайне редко — этот процесс напоминал ему о родительском доме — но сейчас момент был самый подходящий, поэтому он вынул пачку и протянул сигарету незнакомцу. Прикуривать её от своей Гюнтер побрезговал, поэтому отдал мужику ещё и зажигалку. Тот судорожно затянулся и зашёлся в приступе хриплого кашля. Бек отодвинулся подальше и прикрыл лицо шарфом — не хватало ещё ему от этого фрика туберкулёз подцепить… — Я уже не заразный, — просипел тот, — уже всё, поздно. Не бойся. — Тебе, наверное, нельзя курить, — опомнился Гюнтер. — Жить вообще вредно, — отмахнулся посланец из две тысячи седьмого, — все мы умрём. Просто я — немножко раньше. — Так а разве ваша философия не рассматривает смерть в качестве высшего блага? — Бек не понимал, почему он всё ещё стоит здесь с этим странным типом вместо того, чтобы сесть в тёплую машину и вытянуться на сиденье, вставив наушники поглубже. — Какая, нахуй, философия? — асимметрично нарисованные брови мужика поднялись ещё выше. — Готическая, может быть? — осторожно предположил Гюнтер. — Это моя сценическая сущность, — выдал собеседник. Бек поперхнулся дымом и тоже закашлялся. — Позволь спросить, а на какой именно сцене ты выступаешь? — уточнил Гюнтер. — Раньше… — незнакомец моргнул, и его больные глаза подёрнулись мечтательной дымкой, — раньше я пел, и люди в зале были в восторге, они подпевали мне… и хлопали… разные люди…       Бек вдруг почувствовал, как его сердце уколола жалость. Кто знает, может быть, этот парень вспоминает не свои приходы, а вполне существовавшее прошлое. Сколько артистов погибло буквально в канавах, не выдержав груза славы? Он лично знал пару ребят, которые бесславно закончили свои жизни в полной нищете, поддавшись влиянию наркотиков. Да ещё и эта его одежда… — Знаешь, — пробормотал Гюнтер, вкладывая пачку сигарет в холодную бледную руку предполагаемого коллеги, — бери все. — Не надо, — прошептал тот, ещё сильнее бледнея под краской, — он отнимет, придёт и отнимет… — А ты не отдавай, — окончательно растерялся Бек. — Не выйдет, он сильнее меня… Мне опять будет больно… — Сделай тайник на улице, — предложил Гюнтер, — и никому про него не говори. — На улице, — собеседник вдруг стал похож на школьника, который после многочасовых попыток наконец-то понял задание по математике. — Да, спасибо, я так и сделаю! Спасибо!       Замотанная в чёрное тощая фигура исчезла за углом, а Бек продолжал отсутствующим взглядом смотреть вдаль. Бывает же такое — целое море детских воспоминаний разом, далеко не самых приятных... Гюнтер забрался в машину и упокоил остаток сигареты в пепельнице.