Огненные тропы

***

      Густав Шойхет родился в неспокойное время — шла середина сороковых годов, весь мир трясло в военной лихорадке; и даже Новая Зеландия, где он появился на свет, выступала на стороне Британии. Семья мальчика была очень музыкальной: его отец дирижировал крупным оркестром в столице, а мама пела в опере. Война не могла не повлиять на обстановку в стране, тем более, папа Густава происходил из старинного еврейского рода, что создавало дополнительные проблемы, но ни моральное, ни материальное благополучие семьи Шойхет не успело пошатнуться, а потом последнее и вовсе окрепло — вместе с культурным расцветом Новой Зеландии. С самого раннего детства Густав знал, что посвятит себя музыке: нотная грамота давалась ему с лёгкостью, слух у мальчика, как и у родителей, был абсолютным. Он окончил музыкальную школу, после — колледж, консерваторию… Густав шёл к должности дирижёра так же долго и упорно, как когда-то — его отец. На этом посту он чувствовал себя важным, значимым; собирая цельные композиции из десятков и сотен разрозненных инструментов, за которыми сидели живые люди со своими проблемами и страхами, Густав получал почти эйфорическое удовольствие. Его, увлечённого своей работой, любила публика и уважали коллеги, его имя мелькало на афишах всё чаще, и он, гастролируя по всему миру, наслаждался каждым концертом. Жениться и обзаводиться собственными детьми Густав не спешил, справедливо считая, что те станут отвлекать его от музыки. Но к тридцати годам родители настолько утомили его песнями «пора, ты у нас один, нам нужны наследники, нельзя, чтобы род так глупо прерывался», что Густав в отчаянии сыграл свадьбу почти с первой попавшейся симпатичной поклонницей. Ханна, так её звали, была манерной любительницей театра и классической музыки, обожала бархатные чёрные платья, тоненькие сигареты и шляпки с вуалью. Родители Густава выбором сына остались довольны, и вскоре тот, мысленно ругая себя за слабохарактерность, стал отцом мальчика. Позже у них с Ханной появилась ещё и дочь, и на этом Густав решил остановиться. Жизнь текла размеренно: бесчисленные концерты, редкие и короткие недели отдыха с семьёй — Шойхет искренне полагал, что путешествия куда-либо с детьми можно было приравнять к отдельному виду пыток, но не говорить же об этом супруге?.. — и снова работа, одновременно вдохновляющая и изматывающая.       А потом Густав неожиданно влюбился по-настоящему.       Это случилось дома, в городском дворце культуры. Там он, придя на собрание, абсолютно случайно столкнулся с молоденькой девушкой, пытающейся затащить в дверной проём здоровенную арфу. Густав не понял, за кого он испугался больше — за незнакомку или за инструмент, с которым нельзя было обходиться настолько грубо. — Вам помочь? — поинтересовался Шойхет. — Не откажусь, спасибо, — смуглая девушка с характерными для местных коренных жителей чертами лица сдула со лба прядь тяжёлых волос и посмотрела на Густава равнодушно, будто он просто уступил ей свою очередь в продуктовом магазине. Его такое отношение слегка задело — он привык, что все вокруг заискивают перед ним, и он на миг растерялся, но быстро взял себя в руки. — Разве можно так обращаться с музыкальным инструментом? — покачал головой Густав. — Понятия не имею, — пожала плечами девушка. — Меня брат попросил перенести мебель вместе с ним, якобы ему надо беречь руки для выступлений. — А Вы… — А я в детском саду даю малышам уроки физкультуры, — засмеялась незнакомка, — мной часто пользуются, если нужна физическая сила. Но за эту штуку я боюсь почему-то, — она опасливо кивнула на арфу. — Вдруг струны порвутся? Брат забудет про свои принципы и открутит мне голову! Я Мария, кстати. — Густав. Правильно боитесь. Давайте я покажу Вам, как нужно…       Они вместе затащили неповоротливую арфу в зал, и Мария выдохнула, рассмеявшись чему-то своему, девичьему, недостижимому. — Вам нравится работать с детьми? — вдруг спросил Густав. — Временами, — пожала плечами она. — Я вообще-то хотела лёгкой атлетикой заниматься профессионально, но сорвала спину, так что теперь никакого большого спорта. Иногда я думаю об этом и плачу, но успокаиваю себя тем, что в мире, наверное, остался целый миллиард других вещей, и я ещё найду своё призвание. — Потрясающая позиция, без иронии. — Вы всегда так сложно разговариваете? — прищурилась Мария. — Что значит «сложно»? — не понял Густав. — Как преподаватель в колледже, — попыталась пояснить она, — заставляете меня чувствовать себя глупой. — Деформация, скорее всего, — вздохнул он. — Я не специально, прошу прощения. — Вы музыкант, да? — Верно. Я дирижирую оркестром. — Ого! — в глазах Марии вспыхнули искорки. — Это же очень трудно! А у меня совсем нет слуха, для меня все песни одинаковые.       Чем дольше они беседовали, тем яснее Густав понимал — он, выражаясь молодёжным языком, «влип». На контрасте со стройной, какой-то отчуждённой от мира и слегка занудной Ханной живая, крепкая и энергичная Мария пробуждала в нём совершенно новые, неизведанные до этого чувства. Густав, как бунтующий школьник, лгал законной жене и тайно встречался со своей возлюбленной около года. В итоге он устал и прямо заявил Ханне: — Дорогая, я хочу развестись.       Скандал, который последовал за этим, был подобен взрыву водородной бомбы. С несвойственным ей упорством и какой-то нездоровой страстью Ханна принялась судиться, сочиняя один иск за другим; позже она полностью присвоила себе опеку над их общими с Густавом детьми, отвоевала роскошный особняк, машину, солидный кусок банковского счёта… Шойхет не особо сопротивлялся, признавая свою вину. Он с ужасом осознавал, что в свои без малого сорок лет практически ни одного дня не был по-настоящему счастлив в личной жизни, и теперь твёрдо вознамерился компенсировать это, благо их с Марией чувства оказались взаимными. Та сначала просто летала по миру с музыкантами, потом постепенно включилась в организационную работу — следила, чтобы всех участников оркестра разместили в отеле надлежащим образом, не забыли покормить, никого не потеряли по пути… Через пару лет Мария забеременела. Густав не слишком хотел в третий раз возиться с младенцем, воспитывать нового человека с нуля, но ему не хватило духа отправить любимую женщину на аборт.       Двадцать шестого июля тысяча девятьсот восемьдесят третьего года у них родился сын Гедеон. Роды проходили трудно — ребёнок прямо во время схваток занял какое-то опасное положение, и врачи приняли решение сделать срочное кесарево сечение. Мария восстанавливалась долго, больше года, после чего заявила, что рожать больше не станет никогда. Густав всецело поддержал её. Он продолжал гастролировать вместе с семьёй, пока ему позволяло здоровье, и потихоньку откладывал деньги на обучение сына и безбедную старость.       В отличие от отца, Гедеон Шойхет особой страстью к музыке не пылал. Он получил от папы потрясающий слух, а от мамы и далёких еврейских предков — причудливую внешность, по которой угадать его национальность было совершенно невозможно. Очень смуглый, почти как выходцы из Африки, но со смешанными чертами лица, он привлекал к себе взгляды — как заинтересованные, так и критически настроенные. Мальчик был умён не по годам и обладал невероятной зрительной памятью. Пятилетний Гедеон мог запросто воссоздать расстановку музыкантов на сцене, ориентируясь только на их внешность — и это притом, что участники оркестра носили одинаковую форму! Мария, заметив способности малыша, пыталась намекнуть Густаву, что сына, возможно, следует занять чем-то ещё, кроме музыки, но Шойхет-старший, который с возрастом всё больше и больше напоминал своего отца, помешавшегося на продолжении династии, заставлял Гедеона часами, неделями и месяцами разучивать экзерсисы. Тот послушно терзал надоевшую до зубной боли скрипку и мечтал скорее вырасти, чтобы покинуть отчий дом. Гедеона не любили ни учителя, ни одноклассники: с первыми он спорил, расшатывая их авторитет в глазах других детей, а вторым казался высокомерным выскочкой. По ночам, мучаясь бессонницей, младший Шойхет рисовал комиксы, в которые вкладывал самые разные сюжеты. Это немного помогло ему — однажды он решил презентовать школьный доклад в виде такого комикса, чем вызвал у одноклассников нечто вроде сдержанного восхищения. Сближаться с людьми Гедеон не научился — ершился, выпускал шипы, отстранялся и дерзил, сам не понимая, почему так себя вёл. Все вокруг для него будто нарочно были глупыми, поступали нелогично, раздражали своей медлительностью и узколобием. Кто-то из окружающих пытался пробиться через его броню, кто-то, наоборот, демонстративно его игнорировал, но всеобщая неприязнь с годами поутихла, сменившись равнодушием, мол — «есть у нас в коллективе такой чудик, что поделать, творческая личность». Гедеон «перепрыгнул» через два класса, сдав необходимые экзамены, и окончил школу — как общеобразовательную, так и музыкальную — в шестнадцать лет; этим он безнадёжно закрепил за собой репутацию излишне умного парня с отвратительным характером. Отец как будто не заметил его успехов и всё равно настоял на том, чтобы Гедеон поступил в консерваторию. Тот неохотно согласился — до совершеннолетия было далеко, да и богемный образ жизни привлекал Гедеона сильнее, чем необходимость буквально потом и кровью зарабатывать деньги на пропитание и крышу над головой. К счастью, помимо доводящей до судорог скрипки, в консерватории имелся ещё и студенческий театр — в отличие от музыкальной теории, актёрство парню понравилось; нет, не сама игра, он был катастрофически не пластичным, а именно создание сцен — любых, охватывающих разные темы и временные промежутки — которых не могло существовать в реальности. Кое-как освоившись в коллективе, однажды Гедеон спросил у руководителя театрального кружка разрешения поставить небольшой собственный спектакль. Педагог неожиданно поддержал парня в его начинаниях и дал ему целый вагон полезных советов. Гедеон слушал и впитывал информацию, как губка, подсознательно чувствуя, что все мудрые слова руководителя пригодятся ему в будущем. Особым авторитетом у других студентов младший Шойхет не пользовался, но тем тоже наскучила рутина с бесконечным повторением мировой классики, и в итоге претендентов на роли оказалось гораздо больше, чем он изначально рассчитывал. С постановкой он справился на «ура»: её даже похвалили в городских газетах, и в тот день Гедеон вдруг понял, что хотел бы снимать фильмы — не смотреть на театральные декорации, в которых, как бы хорошо ты ни играл, по-настоящему прочувствовать атмосферу невозможно, а создавать целые миры. Чтобы не расстраивать отца, Гедеон доучился в консерватории, даже окончил её с отличием — младший Шойхет ненавидел делать свою работу плохо. Вскоре после этого события у них неожиданно состоялся напряжённый разговор с отцом. Густав с опозданием догадался, что душа сына вовсе не лежала к музыке. — Дошло, наконец, — буркнул Гедеон. — Ты непростой, — отец положил руку ему на плечо и взглянул в глаза, — я считал, что это просто подростковый бунт. — Подростковые бунты, — Гедеон поморщился, — это никчёмная трата времени и сил. — Музыкой, сынок, надо гореть. Если у тебя есть одна механика, без вдохновения, на ней далеко не уедешь. — Я огнеупорный. — Чем бы ты хотел заниматься? — Кино снимать, — неохотно сознался Гедеон. — Неплохой выбор! — оживился Густав. — Ты после того спектакля заинтересовался режиссурой? — Очень задолго до него. — Ох, сынок, — Шойхет-старший вздохнул, — как же тебе в жизни будет сложно. — Я уже понял, — нахмурился Гедеон.       В том же году, пользуясь финансовой поддержкой семьи, он улетел в США, где молодым талантам открывалось куда больше возможностей. Гедеон подал документы в институт киноискусства и успешно преодолел вступительные экзамены. В заграничном вузе ему было гораздо комфортнее, и у него даже появились друзья, чего не случалось за все предыдущие годы его жизни. А вот с женщинами отношения не складывались — Гедеон попросту не понимал, как ухаживать за представительницами противоположного пола. Он сделал для себя два печальных вывода. Первый — романтические взаимодействия не подчинялись законам формальной логики и здравому смыслу. Второй вытекал из первого — финансовый статус, внешность и прочие черты никак не влияли на успех в любовных делах. Да, у красавчиков было больше поклонниц, но те часто менялись и много лгали. Гедеону хотелось искренних чувств, а не грубого секса, который можно было запросто купить в публичном доме. Уже ближе к концу обучения он влюбился в студентку из другого потока — будущую сценаристку Хармони Грей. Та тоже происходила из обеспеченной семьи; мама её была модной иллюстраторшей, а отец выкачивал нефть где-то в арабских пустынях. Девушка была своеобразной внешне: невысокого роста, чуть полноватая, бледная, со светлыми печальными глазами и тяжёлыми чёрными длинными волосами. Она относилась к жизни с каким-то пугающим равнодушием — обитала, казалось, только в своих выдуманных вселенных, с сожалением иногда возвращаясь на бренную землю. Гедеон долго переваривал странные эмоции, которые вызывала у него Хармони, и в конечном итоге, приняв неизбежное, попытался за ней поухаживать, буквально спрашивая на анонимных интернет-форумах советов по поводу того, как это делается. Шойхету повезло — та была не избалована мужским вниманием и легко покорилась ему. Они поженились всего через семь месяцев после знакомства, а ещё через год, шестого ноября две тысячи шестого, у них родилась дочь, Тереза-Эрика. К сожалению, девочка оказалась больна — во время беременности Хармони перенесла опасную инфекцию, которая повлияла на мозг плода. У Терезы-Эрики диагностировали аутизм и тяжёлую задержку речевого развития. Гедеон смирился с тем, что стал папой непростого ребёнка, и они с женой вкладывали огромные суммы денег в курсы реабилитации для дочери, надеясь социализировать её. Двадцать восьмого мая две тысячи десятого в их семье появился ещё и сын. Гедеон работал, как заведённый — подхлёстывал себя энергетиками и стимуляторами, буквально жил на съёмочных площадках… Однако молодость простила ему не всё. Однажды у него заболел живот — настолько сильно, что пришлось вызывать медиков; Гедеон едва мог дышать и разговаривать. В больнице ему сказали, что из-за его образа жизни он заполучил воспаление поджелудочной железы, и ему следовало бы придерживаться строгой диеты, отказаться от алкоголя и постараться меньше подвергать себя стрессам. Несмотря на жуткую боль, Гедеон мысленно расхохотался — всё, что позволяло ему работать и заниматься любимым делом, внезапно оказалось под запретом. Он, оправившись немного, действительно ограничил употребление энергетиков, перешёл на более здоровое питание и попытался не гнаться за всеми существующими сюжетами, а сосредоточиться на чём-то одном. Боль из острой стала хронической — беспокоила иногда, если перенервничать или переборщить с алкоголем, но Гедеон приспособился к ней, принял её, как неотъемлемую теперь часть своей повседневной реальности. Он потихоньку поднимался к вершине славы, часто мелькал в светских хрониках и просто получал удовольствие от режиссуры.       Через четыре года после рождения сына Хармони неожиданно сказала ему, что хочет развестись. Они сидели на летней террасе вдвоём, смотрели на закат, всё, как считал Гедеон, было в порядке, и тут слова жены пронзили его ржавым, плохо заточенным мечом. — Почему? — только и сумел произнести он. — Мои чувства прошли, — меланхолично, как и всегда, заявила Хармони. — Я так не могу. Ты больше меня не вдохновляешь. Тексты не пишутся. Для них мне нужны эмоции. — А дети? — Гедеон оторопело моргал, отказываясь верить в происходящее. — Договоримся, — пожала плечами она. — Я могу забрать их насовсем, если они мешают тебе работать. — Но я тебя люблю, — пробормотал Шойхет, — неужели вот так просто… — Не хочу умирать, как автор, — Хармони облизнула ложку и положила её на керамическое блюдечко с орнаментом из цветов. — Прости.       Следующие несколько месяцев Гедеон не запомнил. Сначала у него было ощущение, будто его ударили по голове — он впал в ступор, ему было сложно даже заниматься обычными повседневными делами, не говоря уже о работе. Он машинально подписывал бумаги, которые подсовывала ему уже бывшая жена, общался с детьми… Потом, отойдя от шока, Гедеон снова схватился за разные дурманящие вещества. Алкоголь не спасал — от него было физически плохо, поэтому Шойхет переключился на наркотики. Иногда он записывал свои видения, но, протрезвев, только хохотал с их абсурдности. Изменения в его поведении со временем стали очевидными, и коллеги, не стесняясь, открыто обсуждали, скатится Гедеон на дно или нет. Фотографии того, как он, будучи «под кайфом», не мог попасть ключом в дверной замок, облетели весь мир и вызвали широкий резонанс в прессе. Некоторые люди сочувствовали ему, но большая часть осуждала — такой талантливый режиссёр гробил себя настолько глупым образом! Гедеон смотрел на Хармони, которая почти сразу же обзавелась новым кавалером, тоже писателем, на своих детей, едва ли скучающих по папе, на коллег и думал, что ему, наверное, будет лучше покончить с жизнью.       Когда он уже почти решился — незаконно приобрёл пистолет и нашёл живописное место, где пустит пулю себе в голову, ему вдруг приснился сон. Там Гедеон, стоя за деревянной трибуной, читал слушателям рассказ, неожиданно складный, и, проснувшись, он по старой привычке короткими тезисами набросал на бумаге сюжет. К его немалому удивлению, получилось почти логично; Гедеон поправил кое-что, внёс дополнения и через несколько дней полюбовался на собственноручно сочинённую историю. Главной героиней стала студентка, которая вместе со своим приятелем втиралась в доверие к именитым педагогам-взяточникам, после чего шантажировала их видеозаписями, требовала деньги и, получив необходимую сумму, растворялась в закате, отправляясь на поиски следующей жертвы. Сюжет был незамысловатый, но, при желании, из него мог выйти крепкий юмористический триллер — или даже пародийный — что стало бы новым опытом для чересчур мрачного обычно Гедеона. — «Попробую снять… а потом можно и сдохнуть. Хуже уже точно не будет».       Он лично общался с актёрами и актрисами, претендовавшими на главные роли — не особо доверял кастинг-директорам, и ранней осенью две тысячи шестнадцатого, пока над фильмом велась интенсивная работа, сидел в студии, перебирая фотографии. Когда в зале показалась очередная девушка, Гедеон отложил бумаги и уставился на неё, как будто внезапно превратился в змею, а актриса играла на дудочке. Девушка нисколько не походила на Хармони — может быть, сочетанием бледной кожи и чёрных волос, но не более; высокая, сухощавая, с короткой стрижкой, длинными ногами и крупными запястьями, она остановилась напротив Гедеона и дружелюбно посмотрела на него. Он вдруг ощутил примерно то же самое, что и при первой встрече с Хармони — нетипичную для него растерянность и волнение, вместо суеты выливающееся в ступор. Гедеон замер в неудобной позе на стуле и похолодевшей отчего-то рукой схватил фото актрисы, затерявшееся среди других. — Ашалья… — хрипло пробормотал Шойхет, пытаясь прочитать её необычное имя. — Ашелайя, — низким, сильным голосом поправила та. — Можно Шере, если Вам так проще.       Гедеон представил её в красном платье со шнуровкой — увидел, как Ашелайя вышагивает по трассе в вечерних сумерках, набирая номер киношного приятеля; возможно, разговаривая, тянет за собой маленький чемодан на колёсиках, но и без него картинка складывалась потрясающе. — Вы приняты, — вырвалось у него. — Простите? — изумилась она. — Я был бы рад, если бы Вы исполнили роль в моём фильме. — Но Вы меня даже не послушали, — растерялась Ашелайя. — Иногда это не требуется, — нахмурился Гедеон. Он таращился на актрису, и перед его мысленным взором возникали сцены, одна за другой, такие живые и яркие, что он едва не потерял сознание от переизбытка информации. — Раз так, то я ещё и петь умею, — хохотнула она. — А я — на скрипке играть. — Да Вы шутник, — в речи Ашелайи сквозил незнакомый акцент, делавший её голос по-настоящему сексуальным. — Я серьёзно, — ответил Гедеон. — Хм, знаете, мистер Шойхет, я окончила консерваторию. В этом году. Брала перерыв, потому что неожиданно забеременела. — Какую? — зачем-то поинтересовался он. — «Вот блядь, она уже замужем! С кольцом… и ребёнком!» — Венскую. В Австрии. — Что же привело Вас в актёрство? — Оно как-то само сложилось, — Ашелайя склонила голову к левому плечу и улыбнулась. — Сначала я пела, просто так, без образования — папа меня в Австрию не отпускал, я обиделась на него и пустилась в разгульную жизнь. Друзья посоветовали принять участие в шоу талантов, я выпила для храбрости и прошла кастинг. Вот и завертелось… Я отучилась, кстати, за свой счёт. Колледж мне оплатили, это был приз за участие в проекте, а потом, когда я отметила совершеннолетие, я просто улетела в Европу и там сдала экзамены. Папе оставалось только звонить мне из Америки и махать кулаками в трубку. — Девяностый год рождения… Когда всё успели? — Я очень старалась, — смутилась Шере.       На следующий день Гедеон объявил, что актриса на центральную роль найдена. Партнёры к Ашелайе и её образу подобрались довольно быстро, и на площадке интенсивно закипела работа. Сценарий дополняли, частично переписывали и правили, по ощущениям Гедеона, несколько сотен раз; от первоначального концепта остался только базовый «скелет». Шойхет часто ночевал прямо в съёмочных павильонах, потому что ему не хотелось ехать домой, где его никто не ждал.       Фильм неожиданно «выстрелил». У Гедеона получилась не грубая чёрная пародия, а крепкий триллер с юмористическими вставками, который пришёлся по душе молодёжной аудитории. Кадры с Шере, одетой в то самое привидевшееся Шойхету красное платье, разлетелись по Интернету; кино хвалили как зрители, так и критики. Разумеется, это была не историческая драма уровня «Оскара», но свою публику Гедеон нашёл, и на какое-то время ему расхотелось сводить счёты с жизнью. Спустя всего три месяца он спросил у Ашелайи, не желала ли бы она поучаствовать ещё в одном проекте. Она вдохновляла Гедеона одним лишь своим существованием, но тот, стараясь не забывать, что Шере замужем и воспитывает двоих детей, скорее отрезал бы себе язык, чем признался ей в этом. Ради неё он проглатывал львиную долю своих ядовитых замечаний, а на те, что у него вырывались порой, Ашелайя не обижалась — наоборот, её будто забавляла манера поведения Гедеона. Их второй совместный фильм тоже с лихвой окупился в прокате и получил восторженные отзывы от кинокритиков. В ленте речь шла о маньяке, который похищал девушек одинакового типажа — вроде бы, банально до тошноты, но подача образа преступника, его мотивация, общая атмосферность фильма, цветовая палитра сцен... И Гедеон, и Ашелайя, и другие актёры заметно подняли свой статус в глазах общественности. Однако вместе с этим возникла другая проблема. — Вот! — Шере швырнула на столешницу распечатку с сайта. — Все говорят о том, что ты меня снимаешь, потому что я с тобой сплю! Это неправда! Я замужем, я люблю мужа, у нас есть сын и дочь, мне неприятно читать про себя такие вещи. И Люку тоже. Он устраивает мне скандалы, думает, что во время съёмок мы с тобой трахаемся. — Если у твоего супруга проблемы с самооценкой и доверием... — Давай сделаем перерыв, пожалуйста. Я не могу спокойно реагировать на такие слухи. Мне не хочется, чтобы мои дети пережили то же самое, что и я когда-то, — Ашелайя вздохнула и ссутулилась. — Мне очень, очень нравится с тобой работать, мы понимаем друг друга, но семья важнее. — Как скажешь, — Гедеон почувствовал себя раздавленным, — рабство давно отменили. Тем более, откуда у меня рабы, я же сам чёрный. — Не прикрывайся своей расой! Ты вообще не африканец, а абориген из..? — Шере слегка расслабилась. — Из Новой Зеландии, — он собрался обидеться, но передумал. — Белые европейцы захватили нас и сделали своей колонией. — Безобразие! — развеселилась Ашелайя. — И не говори. — Наши острова — тоже колония, — она облокотилась на стол, и Гедеон едва не задохнулся, представляя себе, как внезапно обнимает её, целует, стаскивает с неё кардиган... — Если передумаешь, то я всегда готов предложить тебе что-нибудь новое. — Идёт, — Ашелайя похлопала его по плечу и скрылась за дверью. Гедеон, оставшись в одиночестве, тяжело уронил голову на руки. В отсутствие Шере ему теперь вообще не хотелось что-либо снимать — он был слишком сильно зависим от визуальных образов, которые она невольно дарила ему. Тем не менее, тяжёлые наркотики он больше не употреблял, чтобы не портить впечатление о себе, только раз-два в месяц позволял себе расслабиться с марихуаной.       В поисках вдохновения Гедеон решил слетать к тёплому морю, побродить на каком-нибудь тихом курорте по диким пляжам, полежать без дела под солнечными лучами. Он выбрал место, подгадал время, снял номер в престижном отеле, который имел хорошую репутацию среди звёзд, и попытался просто ни о чём не думать, сосредоточиться на окружающем пейзаже. На берег он выходил по вечерам, сидел подолгу у самой кромки воды; это была своего рода медитация, ритуал для очищения мыслей. — «В конце концов, раньше ты справлялся и без Ашелайи. Нужно вернуться к этому. Если все твои идеи завязаны на одной и той же актрисе, то ты хуёвый режиссёр. А если ты хуёвый режиссёр, то скрипку в зубы и вперёд, зарабатывать деньги на реабилитацию ребёнка».       Однажды Гедеону помешали.       Он сидел на тёплом шершавом песке, слушал шорох разбивающихся волн и смотрел на горизонт, запоминая цвета заката, чтобы потом найти — или дорисовать при монтаже — точь-в-точь такой же, когда услышал чьи-то отдалённые голоса. Гедеон поморщился. Разумеется, он понимал, что пляж, хоть и закрытый, не принадлежал только ему одному, но он ненавидел, когда его фантазии прерывали столь грубым образом. Шойхет обернулся, чтобы посмотреть на других отдыхающих, и застыл.       По кромке берега, счастливо смеясь, вышагивал Люк Эванс, а к нему беззастенчиво прижимался какой-то крепкий загорелый тип с излишне белозубой, искусственной улыбкой. Эти двое были настолько увлечены друг другом, что едва ли заметили бы целую армию Гедеонов Шойхетов, вставшую внезапно у них на пути. От этой картины режиссёру стало дурно. Он отвёл взгляд и попытался снова сосредоточиться на закате, но вместо багрово-оранжево-зеленоватых полос неба, кое-где скрытых за полупрозрачными перистыми облаками, теперь видел только Люка, игриво ухмыляющегося своему спутнику. Мужчины прошли мимо, а Гедеон продолжал сидеть в той же напряжённой позе, потеряв счёт времени. — «Он ей изменяет! Он Ей изменяет! Что должно быть у человека в голове?! Он совсем не уважает Ашелайю и их общих детей? Этот мужик, его любовник, выглядит, как тренер по фитнесу из плохой порно-пародии!»       Шойхет, наверное, бросился бы драться, если бы имел подобный опыт, но, поразмыслив, он немного успокоился и решил этого не делать. Во-первых, противников двое, и они, если судить по рельефности их мышц, были физически подготовлены лучше, чем он сам. Во-вторых, о стычке узнает Шере, и что-то подсказывало Гедеону, что та предпочтёт поверить мужу, а не приятелю. В-третьих, тренировки, которые он изредка посещал — по рекомендациям врачей — были направлены скорее на то, чтобы убежать от врага, а не избить его до бессознательного состояния. В принципе, ширококостный и довольно крепкий от природы Гедеон мог бы с лёгкостью нарастить мускулатуру, если бы пожелал, но у него были другие приоритеты, поэтому он молча посмотрел удаляющейся парочке вслед и только покачал головой. — «Когда Хармони меня разлюбила, она сразу призналась. Эванс же вернётся домой к семье и будет делать вид, что всё хорошо. Конечно, он подозревал, что Шере трахается с коллегами на съёмках, потому что сам занимается именно этим!»       В номере Гедеон, выйдя в Сеть, тщательно изучил текущие проекты Люка и в одном из них обнаружил его любовника — в эпизодической роли, но, всё же... Шойхет вздохнул и попытался успокоиться. Он был категорически не готов к должности гонца, несущего дурные вести, а потому всё, что ему оставалось — травить себя спиртным и сахаром в надежде на то, что физическая боль заглушит душевную. Организм, как назло, на провокации не реагировал, и Гедеон, боясь совершить необдуманный поступок, сорвался домой раньше времени. По возвращении из отпуска он взял в нездоровую привычку заходить на страницы Шере и Люка в Инстаграме и проверять наличие там их совместных фотографий. Эванс периодически изображал хорошего отца — снимался с серьёзной кудрявой девочкой, похожей на винтажную фарфоровую куколку, и крохотным мальчишкой, который едва научился ходить. У Ашелайи, как ни странно, фото с детьми было меньше — в основном та выкладывала кадры с концертов или съёмочных площадок. В общем, в восемнадцатом году Гедеона настиг самый настоящий творческий кризис. Он побаивался принимать приглашения от продюсеров даже на полностью готовые сценарии — цельные картины в его воображении рассыпались, не хотели складываться в полноценные образы и сцены. Он мог бы, как и раньше, снимать кино на собственные деньги, но работать со студиями — тем более, именитыми — было куда выгоднее. В конце концов, когда Гедеон устал бороться с соблазном вновь схватиться за наркотики, чтобы подстегнуть воображение, он согласился на встречу с одним из продюсеров. Тема была популярная и довольно простая — супергероика, комиксы. Гедеона пригласили как потенциального создателя контраста к выпускающимся одной за другой комедиям. От него требовалась мрачная, серьёзная атмосфера, глубокое погружение в характер персонажей... Шойхет откровенно хихикал, представляя себе огромного парня в лосинах, девушку с декольте до пупка и прочих популярных героев, которых продюсерам вдруг понадобилось поместить в почти нуарный сеттинг. — «Хотя... Даже у сверхлюдей бывают проблемы. Например, болен ребёнок. Убили друга. Что-то случилось с родителями, братьями, сёстрами...»       Гедеон мысленно отбросил яркий, детский камуфляж главных действующих лиц и представил их самыми обыкновенными людьми. Так дело пошло легче, и процесс стартовал. Без Ашелайи было слегка непривычно, но команда подобралась дружная; режиссёр, увлёкшись работой, даже забыл о своих навязчивых мыслях по поводу Люка Эванса. Часть сцен по плану студии должна была сниматься в Нью-Йорке, и Шойхет вылетел туда, чтобы осмотреть павильоны. Его всё устроило, и он, отчитавшись продюсерам о визите, решил заглянуть в бар. Гедеон догадывался, что вскоре пожалеет о своём поступке, но вдали от спасительной работы его опять тяготило одиночество.       Даже если бы в том заведении ему встретился оживший персонаж комиксов, Гедеон Шойхет не удивился бы настолько. Меньше всего он, привыкнув к мягкому свету и музыке, ожидал увидеть внутри пьяную до невменяемости Шере Хатарру. Та молча сидела за столиком, привалившись плечом к стене, и остекленевшими глазами смотрела куда-то вдаль. Она, полностью погружённая в свои мысли, не замечала ни других посетителей, ни работников бара. Немного помявшись на месте, Шойхет пошёл вперёд, но был тут же безжалостно остановлен охранником. — Девушка просила не беспокоить, — твёрдо сказал тот. — Мы друзья, — возразил Гедеон. — Мисс, — охранник обратился к Шере, — Вы его знаете? — он кивнул на режиссёра. — Миссис, — Ашелайя звучала невыносимо устало. — Не... Стойте. Стойте! Гедеон?..Что ты здесь делаешь? — она, наверное, вскочила бы, если бы выпитый алкоголь не придавливал её расслабленное тело к стулу. — Отдыхаю после съёмок, — под бдительным взглядом секьюрити Гедеон уселся напротив Ашелайи и теперь боролся со жгучим желанием ухватить её за руку. — А ты? — Я... я... — она вздохнула и вдруг расплакалась. Гедеон испугался. За всё время, пока они с Шере общались, та всегда сдерживала бурные эмоции, и слёзы на публике были совершенно ей не свойственны. — «Кто-то другой рассказал ей о Люке?» — предположил он. — У моей сестры рак лёгкого, — Ашелайя утёрлась рукавом, — а её муж и родственники... Гедеон, ты не представляешь, что там за люди. Они определились, что оплатят для неё безболезненный уход из жизни. — Так разве это плохо? — Шойхет непонимающе нахмурился. — По лёгким прогноз очень сильно так себе. — Идите на хер! — закричала она. — Я вас всех ненавижу! С чего, с какого такого хуя собачьего вы взяли, что Тайра умрёт? Она должна хотя бы попробовать бороться! У неё ещё не было счастья! Наш папа её продал богачам и радовался! — Тихо, тихо, — забормотал Гедеон, оглядываясь. — Где ты остановилась? В гостинице? Давай я тебя провожу. — Она выживет, ты слышишь?! — Ашелайя явно пропустила его реплики мимо ушей. — Мы, я и Данни, не отдадим её так просто! — Данни — это... — Наш брат, — Шере всхлипнула и сгорбилась. — Он собрался продавать почку, но мы его отговорили. Нельзя заниматься биатлоном с одной почкой. — «Она ещё пьянее, чем кажется», — мысленно вздохнул Шойхет. — Тайра нас кормила, — напевно и ритмично, как шаманскую молитву, твердила Ашелайя, — у нас всегда холодно, пока фрукты долетают — все высохшие становятся, испорченные, безвкусные. Тайра всё равно отдавала нам свои порции. Сначала мне, потому что я болела, потом — Далиону, он, хоть и младше, но мальчик и сильный... Я не могу молча смотреть, как она будет умирать, не могу, Гедеон, пойми...       Он перестал сопротивляться и крепко обнял её. Шере уткнулась носом в его шею и продолжила тихо плакать. Гедеон бестолково гладил её по спине, прикидывая, мог ли бы он как-нибудь помочь Ашелайе в такой ситуации. — Хочешь, я запущу кампанию какую-нибудь? — спросил он. — Свяжусь с фондами, которые занимаются сборами для взрослых? А ты узнай у своих друзей-музыкантов, вдруг они согласятся отыграть парочку благотворительных концертов? — У тебя нет работы для меня? — Шере с надеждой взглянула на него. — Любой, хоть обнажёнка, хоть в океане плавать зимой... — Я сейчас уже в процессе, — Шойхет почувствовал, что начинает ненавидеть все существующие на Земле комиксы про супергероев. — Почти половину сделали. — Нет, ждать нельзя, — в отчаянии она застонала и снова прильнула к нему. — Ладно, пока деньги есть, а потом увидим... Гедеон, ты же вот режиссёр, да? — Допустим, — кивнул он, плохо понимая, к чему вела Шере. — Оцени план, — она отстранилась, промокнула лицо бумажной салфеткой и будто внезапно протрезвела. — Какой? — Я выманю Тайру к себе в Австрию, там много хороших клиник, и мы начнём её лечить. — Зачем? — растерялся Гедеон. — Разве в Штатах беда с медициной? Для чего вам обеим тащиться в Европу? — Я когда-нибудь рассказывала тебе о семье моей сестры? — Нет, только ругалась, что брата не берут в биатлонную команду Италии. — Тебе знакомо имя Томаса Хаггарда? — Шере, ты уверена, что нам стоит беседовать об этом прямо здесь? — уточнил Шойхет. — Нас могут заметить, сфотографировать. — Я сняла номер в гостинице, тут совсем рядом, — она скомкала салфетку и поднялась на ноги. — Если хочешь... — У меня совести не хватит бросить тебя одну в таком состоянии. Пошли.       Гедеон помог ей надеть пальто и вывел её на улицу. Промозглый ноябрьский туман сразу окутал обоих, проникая куда-то под самую кожу. До отеля они брели пешком. Ашелайя хранила молчание, и Шойхет догадывался, что она готовилась к длинному монологу. Он оказался прав. Когда они добрались до её номера, Шере заперла дверь изнутри и уселась прямо на пол, не раздеваясь. Она обхватила себя покрасневшими от холода руками, потом посмотрела на Гедеона и нахмурилась. — Повтори имя, — он устроился рядом с ней. — Томас Хаггард. — Что-то смутно знакомое. Он тоже снимает фильмы? — Нет, он галерейщик, художник... — А, всё, понял. Усатый такой, пронырливый. Когда я ещё был женат, мы с Хармони ходили на его выставки. После развода стало некогда, хотя, если честно, надо бы, для общего развития. — Тайра замужем за его сыном. — Я опять не понял, в чём проблема. Вполне приличная семья. — Снаружи! — Ашелайя стукнула кулаком по стене. — Объясни, пожалуйста, — он мягко взял её за руку. Шере не возражала. — По порядку, желательно. — Когда наш отец был молодым, он хотел сниматься в кино, — заговорила она. — Потом внезапно обзавёлся детьми, и до него дошло, что слава — это, может, и классно, но кушать всем нужно каждый день. Он улетел с наших островов в Штаты, легально, и решил заниматься бизнесом. У него был талант, — Ашелайя передёрнулась. — Он быстро добился успеха, женился ещё пару раз... Со временем ему стало не до актёрства. Но папа не забывал о своей мечте, много тренировался в зале и в итоге пришёл к работе каскадёра. Он просто обожал это — трюки, адреналин, опасность. — Причём здесь Тайра и Хаггарды? — Гедеон моргнул. — Папа влез в долги, — продолжила Шере. — Налоги, алименты, штрафы... Все деньги, которые у него были, остались в обороте. Иногда он даже не мог купить себе продукты. Тайра в этот период как раз поступила в художественное училище и оказалась на одном курсе с Брайаном Хаггардом. — Так, — Шойхет потёр переносицу. — Ваш отец посчитал, что будет неплохо выдать дочку замуж за отпрыска богатых родителей? — Именно! Тайра очень красивая, ты же знаешь, ей было нетрудно влюбить в себя того парня... Он буквально сошёл с ума, выкладывал под окнами её имя из лепестков роз, песни пел. — Весело, — хмыкнул Гедеон. Сестру Шере он для себя не рассматривал ни как актрису, ни как партнёршу. Та была, на его взгляд, слишком яркая; из таких людей, невзирая на все их старания, в любой роли вылезает их собственное «я». Он уже не помнил, когда и при каких обстоятельствах провёл внезапный анализ личности Тайры Хаггард — отметил просто для себя несовместимость с ней и забыл про неё на несколько лет. — Они поженились, но Тайре пришлось подписать брачный контракт. Теперь она не может подать на развод самостоятельно, потому что там за это прописан штраф, который даже две почки Далиона не покроют! И моя сверху! — Пусть тогда разведётся сам Брайан, — пожал плечами Гедеон. — Он не хочет. — Шере, прости, но в этом случае я окончательно запутался. Ты вынуждаешь свою сестру уйти от мужа притом, что они любят друг друга? — Брайан ничего из себя не представляет, — поморщилась Хатарра. — Сопля на банном полотенце. — Поэтично, — Шойхет ухмыльнулся. — Всем рулят его родители. И они решили не пытаться удалить опухоль, а сразу подписать Тайру под паллиатив. — Так, а почему Брайан их не убедит, если там такие высокие чувства? — Потому что он без вариантов выберет маму с папой, а не жену. Это понятно, все любят деньги и уверенность в завтрашнем дне. Но это моя Тайра. Сидеть и ждать, пока она умрёт, а потом смотреть на сытую морду Брайана, которому быстренько найдут новую супругу? Я на такое не согласна. — Ладно, насчёт высоких чувств я загнул. Средненькие. — Хаггарды ничего не смогут сделать, если я проспонсирую лечение сестры в Австрии. Забрать её из клиники — это преступление. Оставление в опасности. Неоказание помощи. — А что насчёт всего этого говорит сама Тайра? — спохватился Гедеон. — Она-то готова к процедурам? Химия — не самая приятная в мире штука. Операции, облучение, что там ещё бывает… — Она боится смерти, как и все, — Ашелайя вздохнула, — или почти все. Мы пообщались сегодня… Тайра выглядела ужасно. На ней от паники просто нет лица. Она подслушала, как Томас Хаггард обсуждал со своим юристом, подам ли я на них в суд. — За что? — Ну, за паллиатив в обход попытки радикальной терапии. — Ты подала бы? — Конечно! — закричала Шере. — Но я не допущу этого. Мы… попробуем лечение. Тогда, даже если ничего не получится, мы с Данни будем знать, что сделали всё возможное. — Слушай, — нахмурился Гедеон. — Раз сам Брайан разводиться не желает, Тайра — тоже, а его родителям твоя сестра изрядно надоела, они, я думаю, будут либо мешать ей проходить терапию, либо отговаривать её от процедур. Напугают облысением, тошнотой, бесплодием. — Лучше быть лысой и живой, чем волосатой и мёртвой! — Не спорю, но раз Тайра артистка, ей, наверное, важен внешний вид… Я к тому, что её будут бить по болевым точкам. Она выдержит? — В перерывах между курсами лечения мы спрячем её в Италии, — выдохнула Ашелайя. — На высокогорье, Данни сказал, что даст ключи от своего дома. Нужно будет нанять человека, который следил бы за тем, что Тайра делает, с кем общается… И психотерапевта, конечно. У меня есть знакомый, он занимался со мной несколько лет, когда я была ещё ребёнком. Художников рядом не будет, попрекать окажется некому. У телефонных разговоров нет такой силы воздействия. — Звучит чересчур сложно, — поморщился Гедеон. — Австрия, Италия. Проще пригрозить Хаггардам полицией и надавить на Брайана. Пусть лечат её здесь. — Свекровь пытается довести Тайру до развода с тех пор, как погиб наш папа. Она мечтает о лучшей партии для своего ненаглядного сыночка. Мне кажется, если Тайра останется в Штатах, её просто отравят или инсценируют несчастный случай. — Ты преувеличиваешь. — Ни на секунду. — Что насчёт тебя самой? — А?.. — растерялась Шере. — Ты в порядке? — Я… — она беспомощно заморгала. — Я… да, наверное. Мы с Люком поругались, но я думаю, что он был прав. Частично. — По какому поводу поругались? — Моя подруга допилась до белой горячки, — Ашелайя прижала ладони к покрасневшим щекам. — Могла бы стать успешной актрисой, а вместо этого родила от скандального музыканта и решила добровольно свести себя в могилу. Я забрала у неё дочку, на время. Посчитала, что Мина либо выберется из ямы ради девочки, либо… Неважно. Наши дети не поладили, получилась крупная ссора. Люк сказал, что я возомнила себя вершителем чужих судеб, и он не собирается участвовать в этом представлении. После этого он молча уехал в Берлин. Я думала переждать дома, а тут позвонила Тайра… — Так, — Гедеон опять запутался. — Ты украла чужого ребёнка из благих побуждений? — Грубо, но правильно. — Люк не поддерживал эту затею. — Да. — Чем всё кончилось? — Я отдала дочку Мины её папе, тому, который музыкант. Потом мы с мужем встретились в аэропорту Берлина, он забрал Эйдана и Лили. Я хотела, чтобы Тайра пожила у нас, но Луки сразу предупредил, что не согласен на это. Поэтому пришлось привлечь ещё и Далиона… — Не советуй своей сестре психотерапевта, который с тобой работал. — Почему?.. — растерялась Ашелайя. — Он пропустил у тебя синдром спасателя, — пояснил Гедеон. — Половину из того, что ты взвалила на себя, можно было не делать. — И как ты предложил бы поступить с Кристой? С дочерью Вильгельмины? — Позвонить в службу опеки. — Мина заперлась в Румынии, — Шере тоже поморщилась, — там уровень жизни гораздо ниже, чем в Австрии. Мне становится плохо, когда я думаю о румынских детдомах. — Это всё ещё безопаснее, чем мать-алкоголичка, которая, я уверен, ещё и курит. — Прекрати осуждать меня и моих близких, — отрезала Хатарра. — Ты сама об этом попросила! — возразил Гедеон. — Я только хотела, чтобы ты оценил план… — Три звезды из десяти. И то — за оригинальность. — Я думала, ты на моей стороне, — Ашелайя снова устало расплакалась. — Если бы я хотела, чтобы меня критиковали, я позвонила бы Люку, а не пошла с тобой… — Я всегда такой, — Шойхет пожалел, что вообще появился на свет, но для него было слишком сложной задачей утешить кого-то. — Хорошо, допустим я целиком и полностью с тобой. Каких слов и действий ты от меня ждёшь? — Не знаю, — глухо отозвалась она. — Скажи мне, что всё будет хорошо. — Я всегда настраиваюсь на худший исход, — Гедеон несмело погладил Ашелайю по плечу. — Тогда, если всё получается, я приятно удивлён, а если срывается, то я заранее готов к провалу.       Она вдруг расхохоталась сквозь слёзы. Это не было полноценным приступом истерики — Шере не трясло, и взгляд её остался вполне разумным. Она просто всхлипывала, чуть запрокинув голову, пока не сумела выговорить: — Знаешь, тоже вариант. Всё будет плохо, Гедеон. Очень плохо. Тайра не вылечится, Далион завершит карьеру, меня вышибут из кино, Мина сопьётся окончательно, а Люк уйдёт от меня к какому-нибудь продюсеру. Тилль сдаст Кристу в детский дом, но хотя бы в немецкий. — К продюсеру? — Шойхет приподнял одну бровь. — Почему не к другой актрисе? — Посмотри, — она взъерошила свои короткие волосы. — Я одеваюсь, как мальчишка. Веду себя, как мальчишка. Потому что ему однажды это понравилось. Я, может, в платьях хочу ходить, в красных, как в твоём фильме! — Когда случается авиакатастрофа, — медленно проговорил Гедеон, — маску взрослые надевают сначала на себя, и только потом на ребёнка. — К чему это? — Для того, чтобы спасать других, тебе сперва нужно подумать о себе. — Почему ты развёлся? — неожиданно поинтересовалась она. — Хармони меня бросила. — Из-за чего? — Сказала, что у неё пропали чувства. — Как дети перенесли ваше расставание? — Тесс живёт в своём собственном мире, — развёл руками Шойхет. — Сомневаюсь, что она заметила. Адам дружит и со мной, и с отчимом. Ему нормально. Вроде бы. — Я думала, что если уйду от Люка, нашим детям будет очень больно, — лоб нахмурившейся Шере прорезали две глубокие вертикальные морщины. — Моя мать в девяностом году просто подкинула меня в приют, как дворовую кошку, а папа вечно забывал, сколько именно отпрысков он наплодил. Нет ничего ужаснее того, когда ты не нужен своим родителям. Когда у тебя нет семьи. — У меня приличные папа с мамой, но я всё равно наркоман и алкоголик с панкреатитом. Шере, дети — это лотерея. Ты не можешь знать, что из них вырастет, и что именно станет для них психотравмой. — У Люка кто-то есть, кроме меня, — прошептала она. — С чего такой вывод? — напрягся Гедеон. — Я помню это его лицо, — её взгляд вновь стал отстранённым. — Он смотрит в телефон, и его глаза… Там кто-то очень интересный. Лучше, чем я. Иногда от него пахнет чужими духами, и, как обычная женщина, ты вначале думаешь — ничего страшного, мужскими. А потом осознаёшь — сука, мужскими! — Ты не просила его показывать переписки? — Я не уверена, что готова их видеть. — То, что Люк может увлекаться кем-то ещё, не делает тебя хуже того человека. Я, например, люблю молоко больше, чем яблочный сок. Это же не значит, что яблочный сок — дерьмо. Просто он мне не нравится. — Я хочу быть единственной, — в голосе Ашелайи отчётливо звучала боль. — Той, которую любят так, что даже не думают о других. Это тоже травма из детства, да?.. — Это абсолютно нормальное желание и базовое уважение к себе. — Объясни мне, — она повернулась к нему. — Что? — не понял Гедеон. — Почему я ещё не выставила тебя за дверь, раз уж не дождалась моральной поддержки? — Эй, я поддерживаю. Как умею. — Плохо умеешь, — Ашелайя напряжённо смотрела на него каким-то странным, незнакомым ему взглядом. — Вообще никак. В этом плане я…       В следующую секунду они целовались. Гедеон упустил тот момент, когда Шере резко подалась вперёд и ухватила его за воротник куртки, а потом впилась в него, как оголодавший вампир — в случайную жертву. Он растерялся до такой степени, что не оттолкнул её, не осадил, не проговорил чётко «приди в себя!», а обнял в ответ и просто позволил себе насладиться мгновением, о котором мечтал последние несколько лет. Шере была горячая и мокрая от дождя и слёз. От неё пахло алкоголем, отголосками табака и тяжёлыми духами, больше подходящими мужчине; теперь Гедеон понимал, что заставляло Ашелайю выбирать такие ароматы. Он прислонился лбом к её щеке и пробормотал: — То, что мы делаем, не совсем правильно. — Да, но… — Если ты выбрала меня, как орудие мести для своего супруга… — Гедеон, ты считаешь, я глупая? — она взглянула ему в глаза и вдруг открыто, естественно улыбнулась. — Прости? — Я с самого начала заметила, как ты отреагировал на моё появление. Чего стоил один твой пассаж про «Вы приняты». — Ты отлично вписалась в образ героини, который я себе нарисовал. Как будто вылезла из моей головы. — Дважды? — Ты… — он вздохнул и потёр лицо обеими ладонями. — Не знаю, как объяснить. Я готов влепить тебя в любой сеттинг и вселенную, что угодно под тебя придумать. Вот есть ты, а картинка потом приложится. — То есть, интерес у тебя исключительно рабочий? — она насторожилась, застыв в неловкой позе.       Гедеон решил, что терять ему уже нечего, а потому храбро ответил: — Нет. Но ты замужем, а я приличный человек. — Не пугай меня, — Шере навалилась на него всем весом, обхватывая так крепко, будто он был веткой, а она — ленивцем. — Моя ошибка сейчас стоила бы нам обоим очень дорого. — Я вообще не лучший вариант для тебя, если судить объективно. — Мой папа судил объективно, и куда это привело Тайру?.. — с тоской спросила Ашелайя. — Я всё ещё наркоман и алкоголик с панкреатитом, — напомнил Шойхет. — А я — потенциально разведённая женщина с двумя детьми. — Так я тоже, — рассмеялся он. — Не потенциально, не женщина, но суть одна. — Ты прав, я поспешила, — запоздало согласилась Шере. — Почему-то не могла не… — Я видел твоего Люка с другим парнем, — сознался Гедеон. — Когда? — встрепенулась она. — Где? — В Колумбии, этим летом. — Трахаться на съёмках! — Ашелайя снова зашлась в нервном хохоте. — Он ведь со мной когда-то… И теперь, получается, тоже. Я в последнее время каждый день себя спрашиваю: для чего мне понадобилось рожать в двадцать пять лет от человека, с которым я до этого прожила всего год, и то мы успели дважды расстаться и сойтись обратно? Я правда настолько тупая, что решила исправить свободолюбивого мужика ребёнком? — У тебя перед глазами не было другой модели, — Гедеон обнял её и стащил с неё, наконец-то, промокшее и тяжёлое пальто. — Вопросы тут только к твоему психотерапевту. — Ты надолго в Нью-Йорке? — Нет, буквально на пару дней, — он покачал головой. — Съёмки в самом разгаре. Я скоро вернусь, но мы работаем почти по восемнадцать часов в день. — Мне придётся последить за Тайрой, — съёжилась Ашелайя, — в Европе, и узнать, что с Миной. Она не отвечает на звонки, мне страшно. — Я сейчас никак не смогу с тобой полететь, — расстроился Гедеон. — Наверное, мне и правда стоит спросить у Люка, с кем он так вдохновенно переписывается, — Шере прищурилась, — и понаблюдать за его реакцией. Нужно что-то, на чём он попался бы. Тогда моя совесть будет чиста. Пока я нисколько не лучше него — целоваться в пьяном виде, ещё и с другом. Но я ни о чём не жалею. Ни о чём. — Я не останусь на ночь, — решительно сказал он. — Пойдут слухи, да и так сразу... Мне надо свыкнуться с этим. — Я согласна, не стоит забегать вперёд, — кивнула она. — Но если ты попробуешь сделать вид, что ничего не было…       Они поцеловались ещё раз. Шере больше не плакала. Её щёки по-прежнему горели, а глаза блестели от остатков алкоголя и избытка эмоций. Она с нежностью очертила профиль Гедеона пальцами и расплылась в загадочной полуулыбке. — Если хочешь, сделаем из тебя супергероиню в следующем году, — предложил он. — С моей задницей только в облегающих нарядах бегать. — Можно вообще все трюки оставить дублёршам. — И в чём тогда интерес? Блядь, — Шере, задумавшись, ругнулась, — всё-таки гены — это страшная вещь. Мышц коты наплакали, а нет, какие-то трюки подавай.       Гедеон сидел с Ашелайей до тех пор, пока та не начала зевать и засыпать прямо в процессе разговора. Он помог ей устроиться на кровати и, чмокнув её в лоб на прощание, вышел в коридор. Пока ему было трудно осознать, что именно он чувствовал, но разочарования в этой гамме не было. Шатаясь от усталости, он брёл по ночной улице, и в его ушах снова и снова звучали слова Шере: — «Я ни о чём не жалею. Ни о чём».