Огненные тропы

«Luke likes Schӓre, and Schӓre likes Luke*»       Эту записку, нацарапанную на испачканном искусственной кровью и грязью клочке бумаги, подбросили Люку под дверь трейлера во время съёмок второй части «Хоббита». До тех пор он официально являлся открытым геем и женский пол не признавал. Ну не возбуждали его дамские прелести, и ничего он с этим поделать не мог. Именно поэтому, осознавая свою, в некотором роде, исключительность, Шере сохранила послание — смеясь, засунула в бумажник, и вот уже шесть лет она бережно хранила его. Правда, оно периодически путешествовало из истрепавшегося кошелька в новый, но это — мелочи…       Что касается самой Ашелайи… Всю жизнь, начиная с раннего детства, её преследовала мысль, что всё идёт не так — неправильно, в обход, по неверной дороге. Например, Шере и её сестра Тайра росли в приюте, несмотря на то, что и мать, и отец у них были живы и вполне здоровы. Мама девочек, Шайера, просто оставила их мужу, которому на тот момент едва исполнилось двадцать лет, и улетела в Америку — деньги у неё были. Адерион, мечтавший не то о богатстве, не то о славе киноактёра, совершенно не представлял, как управляться с двумя маленькими детьми, да ещё и женского пола. Он быстро сплавил девочек на попечение государства и с головой бросился в разгульную жизнь. Буквально через три года он снова стал отцом, и родители невесты, пригрозив судом, заставили Адериона жениться во второй раз. Другое дело, что брак долго не просуществовал, и мальчик отправился в детский дом вслед за своими сёстрами. Его мама покончила с собой: растворила в бутылке коньяка кучу разнообразных таблеток, ушла ночью из дома, отправилась на городской стадион, легла на трибуну, и там выпила самодельный яд.       Тайра, старшая из девочек, сразу взяла малыша под своё крыло, и никто не посмел возразить. Её в школе уважали — она была примой школьных спектаклей, звездой праздников, активисткой. Природа не наделила её большим умом, зато красоты и яркости не пожалела. Благодаря этому капризность Тайры легко сходила за артистичность, нервность — за кокетство, а излишняя эмоциональность и вовсе была признана достоинством. К тому же, Хатарра-старшая отлично рисовала, приводя учителей в восторг.       А Ашелайя была умной — по-настоящему, энциклопедически. Любые знания эта крохотная бледная девочка схватывала на лету. Для одноклассников она была типичным «ботаником» — худая, хромая, в нелепых очках и с вечной копной чёрных нерасчёсанных волос. Били её все подряд: двоечники — за то, что упиралась и не давала списывать; активные и весёлые одноклассники — за нежелание участвовать в любых мероприятиях; старшие ребята – просто потому, что на ней можно было выместить раздражение. При этом она никогда не жаловалась — она считала, что сочувствие унижает. У неё вообще система ценностей формировалась своеобразная.       Ещё Шере любила музыку и ежедневно после школы занималась с учительницей. В каком бы состоянии она ни была — простывшая, избитая, голодная, — Ашелайя никогда не пропускала уроки игры на фортепиано. Всю свою обиду, злость и горечь она превращала в чудесную энергию музыки, именно в этом был её дар. Но она этого не осознавала. Ей просто хотелось, чтобы папа хоть раз пришёл на концерт — неважно, где, в Штатах или дома. Однако этого так и не произошло.       Бессловесная Шере никогда не жаловалась на здоровье. Но однажды после тяжёлой перепалки со старшеклассницами она не смогла встать. В прямом смысле этого слова — ноги отказались слушаться девочку. Перепуганная школьная медсестра — такое в своей практике она видела впервые! — схватилась за старенький телефон, тёмно-красный, с тяжёлой трубкой, как будто высеченный из камня, только с наборным диском сверху. Ашелайю забрали в больницу. Там сразу выяснили, что паралич временный и имеет истерическую природу.       К сожалению, лечение проходило не так успешно, как хотелось бы. Вроде бы, девочка начала улыбаться, шутить с другими ребятами, к ней вернулся крепкий сон, однако ходить она по-прежнему не могла. Врачи даже предположили серьёзное повреждение позвоночника, но при обследовании никаких травм обнаружено не было. В конце концов, когда срок пребывания Шере в больнице приблизился к девяти месяцам, к ней привезли психотерапевта. Оказалось, что устроившийся к тому моменту в Штатах Адерион, впервые за год поинтересовавшись делами дочери, пришёл в ужас и приказал директору детского дома за солидное денежное вознаграждение прислать хорошего специалиста. Был срочно вызван врач из австрийской клиники.       Вскоре начались занятия. Виктор Хольцер, так звали доктора, невероятно быстро нашёл подход к Шере. А после сеанса он каждый раз оставался с ней, чтобы дать ей ещё и урок немецкого, причём денег у Адериона за это не просил. Ему просто нравилась эта девочка — умная, сосредоточенная, спокойная. Наверное, она смогла бы стать хорошим врачом. У Виктора был сын, Флориан, который родился в один день с Ашелайей — седьмого февраля тысяча девятьсот девяностого года. Шере и Фло стали хорошими друзьями, и пронесли они эту дружбу через целых восемнадцать лет.       Когда Тайра окончила среднюю школу, Адерион забрал её в Америку. Там девочка сдала все необходимые экзамены и поступила в колледж искусств. Шере было сложнее. Девочка хотела стать ни много ни мало астрофизиком. Понятное дело, что со школьным образованием, полученным где-то на тихоокеанских островах, это было практически невозможно. Ашелайя снизила планку до инженера-конструктора, нашла учебное заведение и завалила экзамен…по английскому языку. Немецкий в её голове сидел крепко, родной — тоже, а вот для третьего места уже не нашлось. — Папа, — рыдала она, — ну можно мне в Австрию? Или, хотя бы, в Германию… Пожалуйста, папочка! — Об этом и речи быть не может, — отрезал Адерион, — тебе всего шестнадцать лет, а я тебя должен одну отпустить в чужую страну. Ну уж нет. Сиди здесь, учи английский, в следующем году ещё раз попробуешь. — Но Австрия мне не чужая, там Хольцеры, и… — Я сказал — нет! И точка. Не обсуждается.       Шере смотрела на отца, который метался между основной работой, новыми семьями и съёмочными площадками — он всё же попал в киноиндустрию, но в качестве каскадёра; на счастливую сестру, целыми днями рисующую эскизы, и всё больше убеждалась в том, что так она жить не может. Взяв с собой самые необходимые вещи, однажды ночью она выскользнула из дома, как когда-то сделала её мать. Ноги привели её в латинский квартал, и там она познакомилась с Мануэлем Аленкастри Антасом, который и стал её первой любовью. Ему было девятнадцать, образования он не имел, но был невероятно красив и виртуозно играл на гитаре. Вместе с Шере и ещё тремя ребятами они основали группу, которая называлась почему-то «страстный Челленджер». Скоро любовь прошла, коллектив распался, а понимание того, что деньги можно заработать собственным голосом, осталось.       Ашелайя начала ходить по кастингам, и вскоре попала на одно из шоу. Она даже дошла до четвертьфинала, но в последний момент заболела, и всё опять пошло не так. Однако её уже успели заметить продюсеры, и предложения потекли тоненькой струйкой, со временем превратившейся в бурный поток. Потом она плавно переместилась в кино — сначала получила второстепенную роль в сериале, где встретила Вильгельмину, затем — в паре мелодрам, а после — в боевике, в процессе съёмок которого она и познакомилась с Люком. На тот момент ей исполнился двадцать один год, а Эвансу было тридцать два. Шере носила чёрный парик с цветными прядями, кожаную куртку с множеством заклёпок и армейские ботинки на шнуровке, создавая образ не то безмятежной рокерши, не то воинствующей лесбиянки. Как бы то ни было, Хатарра и Эванс подружились, а в последний день съёмок она пришла к нему в трейлер с роллами и бутылкой вина. — Эмансипация, — расхохотался Люк. — Дружба, — не согласилась Шере.       Вечер был потрясающим. Когда алкоголь основательно ударил Ашелайе в голову, она, забыв, где находится, начала раздеваться и вместе со свитером стянула с головы парик. Эванс посмотрел на неё — раскрасневшуюся, с шальным взглядом, необычными чертами лица, а главное — с короткой стрижкой, которая придавала ей особый шарм. Люк подумал, что она могла бы быть весьма симпатичным парнем… Ашелайя продолжала неумело танцевать, когда он подошёл к ней сзади и крепко обнял за талию. — Люк, — пробормотала она, — ты чего, ты же этот… — Тише, — шепнул Эванс и заставил её замолчать одним из самых приятных в мире способов. Шере не сопротивлялась.       С того момента они стали парой, сперва — неофициально, но постепенно нужда скрываться отпала. Целых два года всё было хорошо, пока в Сети не появились фото Люка с каким-то мужчиной, и СМИ, естественно, тут же объявили их любовниками. Ашелайя удар не выдержала и сказала, что уходит. Но через пару месяцев она вернулась обратно — слишком сильно она полюбила этого взрывного валлийца с невероятным проницательным взглядом и потрясающим голосом. Они часто пели вместе, особенно летними вечерами, сидя на террасе. Тридцатого января две тысячи пятнадцатого года у них родилась дочь Лили — учитывая день рождения и фамилию, дать девочке другое имя было бы просто преступлением**. Второго июня того же года они официально узаконили свои отношения. Шере чувствовала себя нелепо в белом платье — у неё на родине свадебный ритуал совершался совсем по-другому. В любом случае, она обрела семью и наконец-то ощутила себя счастливой.       Эйдан, в отличие от сестрёнки, был незапланированным ребёнком — Ашелайя снова забеременела примерно через девять месяцев после рождения Лили, и из-за этого ей пришлось покинуть целых два проекта. Внутри неё росло и развивалось новое нехорошее чувство — боязнь того, что её бросят, забудут, отвергнут продюсеры, режиссёры, а самое главное — поклонники. Но всё сложилось ещё хуже. Двенадцатого июня две тысячи шестнадцатого года трагически погиб Адерион: молодой ещё мужчина взорвался в машине во время выполнения опасного трюка. Через четыре дня Шере родила сына — на целый месяц раньше положенного срока. Она хотела дать ему имя Адерион, но Люк её отговорил, сославшись на то, что это плохая примета — называть детей в честь рано ушедших родственников. Ашелайя, посидев за словарями, выбрала для малыша кельтское имя Эйдан, которое имело практически то же значение, что и «Адерион» — «огонёк».       Нельзя сказать, что Шере не любила сына, но в её голове постоянно крутилась мысль: «если бы я не забеременела, то уследила бы за Миной, и ничего страшного бы не произошло». В тандеме Ашелайя — Вильгельмина главной была именно первая, потому что она была способна трезво оценивать происходящее; оперировать сухими фактами, а не эмоциями. Этцельшторфер была гораздо более влюбчива, впечатлительна и легче поддавалась дурному влиянию. — Интересно, ты такая же? — тихо прошептала Шере, склоняясь над спящей Кристой. — Что? — переспросил Люк. — Я не тебе, — усмехнулась Хатарра. — Надо же, всю дорогу проспала... Как мы пересекли границу? — Без проблем, — Эванс поднял руку в победном жесте. Правда, пришлось сказать, что Криста — это Лили, но… — Серьёзно?! — Абсолютно, — Люк сбавил скорость. Машина стремительно приближалась к небольшому деревянному домику, окружённому зелёными сосенками. — С ума сойти… И они поверили? — Как видишь, — автомобиль остановился. — Я открою ворота, а ты пока разбуди Кристу. — Ладно, — пробормотала Шере, взъерошив и без того растрёпанные короткие волосы. — Солнышко, просыпайся… Ну же, Крисси… — Нет, — малышка зажмурилась и попыталась натянуть одеяло на голову. Но внезапно она поняла, что голос не мамин, и резко распахнула глазки. — Крисхен, твоя мама заболела, поэтому ты немножко побудешь… — Ашелайя договорить не успела, ибо Криста издала такой крик, что у женщины едва не заложило уши. Девочка принялась яростно рвать ремни, которыми была пристёгнута к детскому креслу, и, понимая, что у неё не получается, завопила ещё громче. — Мама!!! Мама!!! Мама-а-а-а… — малышка извивалась, как попавшая на крючок рыбка. — Криста! Крисси! Смотри на меня! Смотри! — Шере освободила девочку и попыталась взять её за руки, но та ловко вылезла из машины и рванулась вперёд, едва не сбив с ног Люка. — Чего стоишь, лови её!!! — закричала Ашелайя.       Девочка в ужасе носилась по участку, не понимая, где она находится, куда пропала мама, и почему так болит голова. Эванс подхватил её, и Криста тут же яростно ударила его по лицу, зарычав, как дикая кошка. — Пусти меня!!! Пусти!!! — Нет уж, — Люк крепко схватил её за обе руки. — Пусти меня!!! Мама!!! — Будет тебе мама, — он перекинул девочку через плечо, провернул ключ в замке и толкнул дверь ногой. — Что такое? — на шум выбежала няня. — Герр Эванс? Чей это ребёнок? — Всё хорошо, фрау Вайнер, — запыхавшаяся Шере подняла руки вверх. Это дочь моей подруги, которую пришлось положить в клинику для алкозависимых. Она поправится и заберёт её. — Мамуля! — кудряшка-Лили выскочила вслед за няней и замерла. За ней тут же примчался Эйдан. — Ой, папа, ты купил нам сестрёнку? — Не дай Бог, — сквозь зубы пробормотал Люк. — Крисси, посмотри, это Лили и Эйдан. Луки, отпусти её.       Увидев лицо Кристы, Надин Вайнер схватилась за дверной косяк. И не зря. Девочка пару секунд постояла молча, изучая недобрым взглядом Эйдана и Лили, а потом снова с воплем бросилась вперёд, повалив дочь Ашелайи на пол. Та больно приземлилась на ногу и тут же расплакалась. Надин кинулась к малышке, а Эйдан — за Кристой. Он был совсем малышом, но уже понимал, что сестру в обиду давать нельзя. — Сумасшедший дом! — швырнув ботинки в угол, Люк побежал за детьми. — Стой! — Шере понеслась вслед за супругом. — Лилиан, ты в порядке? — Надин аккуратно помогла девочке встать. — Больно, вот тут, — всхлипнула Лили. — Ничего страшного, — Вайнер выпрямилась, — пойдём потихоньку на кухню, я приложу лёд. Потихоньку, вот так…       Криста нашлась в детской, под столом. Она обхватила согнутые коленки крепкими ручками и рыдала во весь голос. Эйдан сердито смотрел на неё. — Вот ты где, — Шере рухнула на пол и подползла к малышке. — Криста, Крисси…       Та продолжала плакать. Из носа у неё снова пошла кровь — теперь уже от напряжения. — Дура, — хлопнула себя по лбу Ашелайя, — дура! — Эйд, пойдём на кухню, а девочки нас скоро догонят, — Люк подхватил малыша на руки и расцеловал в обе щеки. Эйдан обнял папу и оглянулся. — Мы же по-английски говорим, она нас не понимает! — женщина почувствовала, как по щеке течёт горячая слеза. — Криста, verstehst du mich?       Девочка изумлённо уставилась на Ашелайю. — Это же я, Шере, ты разве не помнишь меня? — Ше-ре, — протянула Криста, вытирая личико рукавом. — Шере, сова. Мама поёт с Шере-совой. — Да, это я, — Ашелайя улыбнулась сквозь слёзы. — А где мама? — Мама легла в больницу и попросила нас посмотреть за тобой. Ты у нас в гостях. Знаешь, как это — быть в гостях? — Нет, — ответила Криста. — Помнишь дядю Арнда? — Лыжи, — невпопад ответила девочка. — Вот когда он приходил к вам домой, это значило, что он был у вас в гостях. А теперь ты у нас, значит…? — Я гостях, — заключила девочка. — Ты называешься «гость», — поправила Шере.       Криста вылезла из-под стола и уставилась на Ашелайю. — У тебя зелёные глаза, — чётко, без ошибок, сказала малышка. — У тебя тоже. — Может, ты моя мама? — Нет. Конечно, нет. Я — мама Эйдана и Лили. А твоя мама болеет, но скоро обязательно приедет за тобой. — Я есть хочу, — прошептала Криста. — Сначала я тебя искупаю, — Шере аккуратно взяла девочку на руки, — а потом мы будем кушать. Все вместе.       Крисси послушно кивнула. Ашелайя перевела дух. Пусть и таким отвратительным образом, но знакомство состоялось. Дальше должно быть легче. Должно быть.