Огненные тропы

      «Тебе бы по подиуму ходить и с обложек журналов улыбаться, а ты всю молодость в четырёх стенах просидишь!»       Эва Этцельшторфер была красавицей — высокая, с женственной фигурой, царственной осанкой и бледным лицом, слегка усыпанным золотистыми веснушками. Глаза у неё тоже были необыкновенные — бирюзовые, яркие, словно с подсветкой; а волосы — светлые в рыжину, вьющиеся, крепкие. В семье Этцельшторфер говорили аж на трёх языках: бабушка с папиной стороны — румынка, а с маминой — англичанка, и именно от неё Эва унаследовала такую эффектную внешность. Казалось бы, такая девочка должна стать королевой класса, а то и всей школы; а потом, по традиции, укладывать всех окружающих мальчишек штабелями к своим длинным изящным ногам.       Но ничего такого не происходило. Эва тихо сидела на последней парте, куда её отправили из-за роста, и с аппетитом грызла гранит науки, который для неё по вкусу был похож на застывшую карамель. Когда девочке исполнилось четырнадцать, трагически погиб её отец — несчастный случай на заводе. Через год умер старший брат, разбившись с другом на машине. Мама стремительно сдала: похудела, поседела, осунулась.       Эве хотелось гулять, быть частью шумной компании, распевать песни под чьими-нибудь окнами, пить алкоголь. Но стоило ненароком бросить пару взглядов на мать, как все подобные мысли испарялись без следа, и Этцельшторфер судорожно хватала очередной учебник, чтобы спрятать раскрасневшееся лицо за обложкой.       Окончив школу с отличием, Эва поступила в медицинский институт; и когда выпала возможность поехать на практику в другую страну, девушка отправилась в Румынию. В Англию лететь было страшно: а вдруг не сдаст экзамены, не будет соответствовать уровню, не вытянет?.. В больнице умненькую студентку из Австрии встретили с распростёртыми объятьями, но с семьёй оказалось сложнее. Ведь именно ради мамы Эвы её папа когда-то уехал из страны, бросив свою семью. В доме на девушку смотрели исподлобья, как будто ожидая, что она выкинет какой-нибудь мерзкий проступок. Эва ёжилась, плакала, нервно курила по ночам, однако возвращаться к матери не хотела. Потеряв сына, Рената стремилась контролировать каждый шаг дочери, чисто по-человечески это было понятно, но невыносимо.       В одну из смен девушке доверили наблюдать за пациентом. Парень, по виду чуть младше самой Этцельшторфер, смотрел на неё, как на богиню; на сказочное существо, которое спустилось с небес и по недоразумению оказалось в этой дыре. — Как Вас зовут? — робко спросил он, когда девушка принесла ему лекарства. — Эва, — как бы мимоходом сообщила студентка. — Вы иностранка, наверное… — мечтательно протянул юноша. — Да, — удивлённо ответила Эва. — У нас таких красавиц нет.       Этцельшторфер приготовилась возвести привычную уже стену между ней самой и собеседником, но вдруг осознала, что тот говорит искренне, от всего сердца. На бледных обычно щеках девушки разлился румянец, и Эва поспешила покинуть палату. — Я Аурел, — прошептал ей вслед парень, — Вы же зайдёте ещё, правда?..       В Австрию Эва возвращаться отказалась, решив продолжить обучение в Румынии. Она многое потеряла в плане профессиональных навыков, но зато обрела большую любовь. Однако и на солнце бывают пятна: все члены семьи Аурела пили, как верблюды; да и он бы к ним присоединился, если бы не больное сердце. Девушка это понимала, а потому сразу бросила курить и никогда не устраивала в доме вечеринки. Через год совместной жизни Аурел и Эва поженились, и Этцельшторфер практически сразу забеременела. Утром тридцать первого октября тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года она родила дочь, по недоразумению названную Вильхельмой, а вечером того же дня ей передали страшную новость: Рената скончалась от рака. Так у девочки появилось второе имя — Лакрима, которое в буквальном переводе означало «слеза». Фамилия у ребёнка была мамина — Эва осталась последней наследницей в семье, и не хотела, чтобы род прервался именно на ней.       Она прожила в Румынии целых десять лет, пока с ужасом не поняла — она деградирует и как врач, и как личность. Эва поставила мужу ультиматум: или они переезжают в Австрию всей семьёй, или она подаёт на развод. Аурел поддался жене — он вообще был очень мягким и неконфликтным человеком, а порой откровенно побаивался своей второй половинки. Так семья Этцельшторфер-Чобану очутилась в Верхней Австрии, в городке Заттледт. Через некоторое время Аурел, которому австрийцы тут же прибавили к имени мягкий знак, взял фамилию жены. Вильхельма же, которую мать звала просто Вельмой, превратилась в Вильгельмину, причём оригинальный вариант её имени писался через две «л» — Willhelmina. Таким образом, Мина с ранней юности начала вводить всех окружающих в орфографическо-фонетический коллапс: «Вильгельмина Лакрима Этцельшторфер» звучало посильнее любой скороговорки.       В девочке чудесным образом уживались внешность отца и характер матери: высокая, черноволосая и черноглазая, спортивная, хохотушка и болтушка, она сразу становилась душой любой компании, её любили учителя и одноклассники. Когда её мама снова забеременела, она с нетерпением ждала появления на свет нового члена семьи. Мина не замечала, что мать охладела к отцу, да и беременность была нежеланной от слова абсолютно — Эва не сделала аборт просто потому, что пропустила срок. Девятнадцатого декабря тысяча девятьсот девяносто девятого года у Эвы родился сын. Она хотела назвать его Дитрихом, но тут неожиданно взбунтовался муж: — Ты издеваешься, что ли? Какой, к чёрту, Дитрих? Тебе мало того, что у нас Вильгельмина растёт? — Разве это плохо? — А разве хорошо? — И что ты предложишь? Ганс? Франц? Йорг? — Свен, хорошее имя. Или Феликс. — Только через мой труп, — отрезала Эва. — Не усложняй ребёнку жизнь!       Целых три недели малыш оставался безымянным, пока отец не зарегистрировал его под именем Тиль. Но последнее слово всегда оставалось за Эвой — при оформлении документов она торжественно приписала к имени сына ещё одну «л». Тилль Фабиан Этцельшторфер официально начал существовать уже в следующем тысячелетии.       Через два года скончался Аурел — просто упал замертво по дороге с работы. Не выдержало больное сердце: он зарабатывал деньги тяжёлым физическим трудом, который был ему строго противопоказан. Смерть мужа словно развязала Эве руки, и та принялась навёрстывать упущенную молодость. Мина, рыдая, переносила отощавшую от постоянных гулянок мать из кухни, где та часто засыпала, положив голову прямо на стол, в кровать; водила младшего брата в садик и забирала его, готовила еду, стирала, мыла постоянно покрывающиеся сизым налётом окна, работала по ночам, чтобы купить в дом продукты. Учиться бедной девочке стало просто некогда. Когда старшую Этцельшторфер уволили со скандалом, Вильгельмина схватила Тилля, убежала из дома и несколько дней жила у подруги, боясь попасться маме на глаза.       Эва пережила мужа всего на три года — умерла, отравившись некачественным алкоголем. Мина, собиравшаяся, как всегда, вытащить пьяную мать из-за стола, положила руки ей на плечи и отскочила — та была холодной. Хельма в ужасе пятилась к двери, прижимала к груди руки, кусала губы до крови, но не закричала — за стеной спал пятилетний брат. Дрожащей, липкой от пота рукой Мина взяла телефон и вызвала сначала врачей, а потом полицию; отперла дверь и лишь после этого сползла по стене, чувствуя, как немеют ноги. Накоплений в семье Этцельшторфер не водилось, и Эву кремировали за счёт государства. На похоронах собралось меньше десяти человек — несколько бывших коллег, Вильгельмина с Тиллем и невесть откуда взявшийся их двоюродный дядя-англичанин. Последний и изъявил желание забрать детей к себе. Мине оставался последний год в школе, и она не хотела никуда уезжать, но Рэймонд — так звали новоявленного родственника — был настойчив.       Этцельшторфер боялась. Откуда-то из глубины сознания поднимался страх, и, продав квартиру чёрным риэлторам, которые не посмотрели на возраст девочки, она взяла брата и уплыла в Америку — они с Тиллем почти незаметно влились в поток беженцев с Ближнего Востока, добрались до Мексики, тайно миновали границу... Мина думала, что в мегаполисе освоиться будет легче — там все как бы уравниваются, теряют индивидуальность, становятся похожими на трудолюбивых муравьёв. Вильгельмина и Тилль получили документы почти легально, но на последние деньги. Мине было спокойнее на восточном побережье — она внушала себе, что в любое время могла бы вернуться домой. Поэтому некоторое время они прожили в Бостоне, в общежитии для мигрантов, а затем перебрались в Нью-Йорк: большие города давали больше возможностей, и, кроме того, там существовали целые кварталы и районы для таких «потеряшек», как Мина и Тилль. Именно там Вильгельмина окончила школу и попыталась поступить в университет. Должно быть, сама Вселенная сжалилась над девушкой, потому что её приняли. С раннего детства Этцельшторфер мечтала оказаться на большом экране, и именно это придало ей сил на вступительных экзаменах. Яркая внешность, житейская хитрость и удивительная способность приспосабливаться — вот три вещи, которые помогли Мине выжить в Штатах. Она медленно двигалась вперёд, как ручеёк воды, который обходит возведённые неумелыми детскими руками плотины из палок и щебня. То, что ей пришлось лечь в кровать сначала к директору общежития, а потом ещё кое к кому, Вильгельмина предпочла забыть. Зато ей разрешили поселить с собой брата, а это было главным.       Мине часто снились кошмары, в которых социальные работники — некрасивые, сухопарые женщины с тонкими, поджатыми в презрительной ухмылке губами — вламывались в её комнату рано утром, хватали Тилля и уносили его прочь. Мальчик извивался, кричал, тянул руки к сестре, и Лакрима тут же просыпалась в холодном поту. Время до совершеннолетия тянулось невероятно медленно. В отчаянии Этцельшторфер снялась в двух фильмах «для взрослых», совершенно не подумав о том, что это станет препятствием на пути к блестящей карьере в кино. Зато в руках шуршали купюры, в холодильнике стояли продукты, а в шкафу висела одежда.       В кино Мина попала случайно — она намеревалась сначала окончить университет, но наткнулась на объявление о кастинге: требовалась молодая девушка со знанием немецкого языка. Вильгельмина позвонила и явилась на прослушивание. И не поверила своим ушам, когда ей сказали, что она получила роль. Именно во время съёмок она встретила Шере — той было всего семнадцать, она носила короткую причёску, кучу рок-атрибутики и практически всё время молчала. Весёлая, шумная Этцельшторфер и тихая, меланхоличная Хатарра — казалось, что у них может быть общего? Но девушки подружились, а потом и вовсе произошло нечто экстраординарное — они проснулись в одной постели. Мине было стыдно, а Ашелайя восприняла это как должное. Однако продолжения не последовало. Лакриме нравились исключительно парни, и она прямо заявила об этом. Шере пожала плечами и достала из шкафа бутылку абсента. Дружба возобновилась.       До две тысячи десятого года Мина не заводила никаких отношений — те фильмы для взрослых начисто отбили желание. В мае того самого года обе девушки отправились в Финляндию, на фестиваль рок-музыки. Там Вильгельмина провела несколько дней с каким-то мужчиной, имени которого даже не запомнила, потому что пила столько, сколько вся её румынская родня и за две недели бы не употребила. Через некоторое время Мина заметила, что с ней что-то не так: ухудшилось самочувствие, пропала менструация, начала болеть грудь… Этцельшторфер отправилась в больницу, где и узнала о том, что беременна. Она вышла на улицу, кое-как доплелась до скамейки и рухнула на неё, смотря куда-то сквозь соседнее здание. Мина не боялась, но была совершенно не готова становиться матерью. Ей хватало младшего брата, которому на тот момент было десять. Тем не менее, от аборта она отказалась и пятнадцатого февраля следующего года родила дочь. Отец нашёлся буквально за полтора месяца до родов: солист одной из финских рок-групп с непроизносимыми названиями, Эйнари Архонен, прилетел к Лакриме сам. Он был очень симпатичным — длинные, густые, вьющиеся светлые волосы, уже тронутые краской, падали на бледный лоб, на котором наметились чёткие вертикальные морщины; большие серые глаза с пушистыми белёсыми ресницами, аккуратный нос, красивая линия губ. Но это великолепие не могло достаться Мине: Эйнари был на двенадцать лет старше и…женат. Женат.       Это слово проникло внутрь Мины, порезало её острыми краями, а потом разлетелось на мелкие кусочки. Стало тяжело дышать. Архонен заверил девушку, что признает ребёнка и будет исправно платить алименты, но легче от этого не стало. Ауне, так назвали дочку, получилась изумительно спокойным ребёнком, и по мере взросления не задавала маме неудобных вопросов. К тому же, Эйнари вскоре развёлся, часто виделся с дочерью, иногда брал её к себе, но сам жить к Мине не пришёл — отправился искать своё счастье в объятьях какой-то гримёрши… Тогда у Вильгельмины и начали появляться мужчины. Актёры, манекенщики, спортсмены — всё это было баловством, бегством от одиночества, не более. Видимо, парни это понимали, потому что бежали от черноглазой красавицы, как от огня.       А после был Линдеманн. Первый раз они встретились в две тысячи тринадцатом. И с тех пор её сердце стало биться только для него. Тилль был старше её отца на четыре года, но Мину это обстоятельство совершенно не смущало. Этцельшторфер была убеждена — любовь ровесников не ищет. Целых два года она, уже всемирно известная актриса и певица, играла унизительную роль тайной любовницы. Ей приходилось врать всем — брату, по странному совпадению носящему то же имя, Шере, Ауне, Архонену, журналистам… Может, именно поэтому она так резко отреагировала на то, что Ашелайя собралась родить Люку ребёнка. — Вы же ещё не женаты, — говорила Мина. — И что? Вы с Эйнари не были даже знакомы! — Зато он не пидор! — последнее слово Лакрима выплюнула, брызнула им, словно ядом. — Тебе напомнить, что было между нами семь лет назад? — Шере побелела и сцепила руки в замок. — Нет… Прости. Нет. — За языком следи в следующий раз, — Хатарра нахмурилась и замолчала. Надолго.       Подруги не разговаривали почти пять месяцев, но потом Мина не выдержала и полетела к Шере в гости. Та, как обычно, сделала вид, что ничего не было. Этцельшторфер тайно восхищалась этим качеством Ашелайи: сама она в жизни бы не смогла простить такое высказывание в адрес любимого. Зимой родилась Лили, а в начале лета была свадьба, и Лакриму пригласили туда в качестве единственной подружки невесты — Шере предпочитала дружить с мужчинами. Мина смотрела на счастливое лицо Ашелайи, и сердце у неё обливалось кровью. Почему Шере? Почему не она сама? Что она делает не так? О Софии Томалле Вильгельмина знала совсем немного и не понимала, почему же она не может наконец забрать у неё своего, как ей казалось, мужчину.       Но свадьба Шере была не самым страшным для Лакримы событием в две тысячи пятнадцатом. Осенью, в начале сентября, Мина поняла, что снова беременна. Это был не просто удар — это был нокаут. Этцельшторфер точно знала, что родит этого ребёнка, несмотря ни на что. Она отказалась от нескольких заманчивых предложений и…объявила, что уходит из кино. Закрыла все аккаунты в социальных сетях, продала американский дом и вернулась в Румынию, в деревню под городом Сату-Маре. Журналисты начали трясти Тилля (который Этцельшторфер), и Мине пришлось устраивать брата в закрытую школу с углублённым изучением музыки — парнишка обладал абсолютным слухом, сильным голосом и ловкими пальцами — там он оказался надёжно спрятан от вездесущих объективов.       Ашелайя пыталась вернуть подругу к жизни, приезжала к ней, постоянно звонила, возила в соседние города, но всё напрасно. Вильгельмину даже не тронул тот факт, что все песни для первого альбома их с Шере группы — «Projekt Eulenspiegel» — готовы, и после того, как она родит, можно смело выпускать диск и отправляться в тур. Мина помнила, как Линдеманн вежливо, но настойчиво предлагал ей сделать аборт и исчезнуть из его жизни навсегда. Что ж — она выполнила задачу, провалилась, растворилась, нет её больше. Никто не узнавал в неопрятной беременной женщине с тяжёлым взглядом угольно-чёрных глаз ту искрящуюся позитивом Вильгельмину, которая находила выход из любой, даже самой запутанной, ситуации.       Двадцать второго марта следующего года она родила вторую дочь, и жизнь Мины стала совсем беспросветной. В отличие от Ауне, Криста была беспокойной, кричала целыми ночами напролёт, плохо ела и совершенно не слушалась. И ещё, она была очень похожа на отца. Вильгельмина не могла без слёз смотреть на дочку, поэтому начала пить, и вскоре превратилась в тощее существо с запавшими глазами, окончательно растерявшее всю свою красоту.       И теперь, почти три года спустя, Этцельшторфер, оставшись без ненавистной младшей дочери, не чувствовала ничего, кроме тоски. Она ждала прилива сил, эйфории, свободы, но не гранитной плиты, давящей на грудь. Ещё и Пайффер со своими расспросами. — Я верну тебя, — чётко сказала Мина, глядя на раскачивающиеся от ветра ветви деревьев, что цеплялись за окна её дома. — Я верну тебя, Крисхен. Потому что я люблю тебя.