***
Алексис позволяет себе валяться в постели до ужина. Маленькая уютная гостевая комната и кровать-полуторка с чистым, хрустящим постельным бельём в мелкий цветочек. В последний раз так уютно ей было в далёком детстве и совсем недавно ― на плече у Джеймса. От воспоминаний больно дышать, а полнейшее неведение ввергает в отчаянный ступор, она не знает, как подступиться к Лоре с расспросами. Они знакомы пару часов, и обстоятельства их вынужденного соседства омрачены не самыми радужными событиями. Желудок скручивается узлом от нереальных запахов, доносящихся с кухни. Горячий душ, принятый перед сном, и чистая одежда из гардероба Лоры позволяют впервые по-настоящему расслабиться и ощутить себя дома. Старая квартира в Бруклине с табличкой «Проктор» над дверным звонком никогда не дарила ей ощущения уюта, Алекс будто нутром чуяла, что у неё другой хозяин и что однажды он объявится. Кажется, что всякий её шаг по жизни неумолимо вёл её к этой встрече. Отец, долги, даже та чёртова неудачная смена, будто промежуточные остановки в пути, ведущем её к нему. Алексис никогда не замечала за собой подобных сентиментов, сейчас же пустой от безделья разум наполняется обыкновенным бабским фатализмом с оттенком романтики, заставляя её подозревать себя в сотрясении мозга, как минимум. Мысли из рода фантазий отгоняются прочь, Алексис спускается вниз по лестнице утолить самую первую потребность организма ― голод. — Восемнадцать часов сна! Это рекорд. Я забыла, когда спала хотя бы шесть с такой оравой, ― Алексис находит Лору на веранде, она смеется и салютует ей тонкой вишнёвой сигаретой. Лёгкий табачный дымок стелется по траве, погода безветренная, а на многие мили вокруг не видно ни единого соседского дома. — Только Клинту не рассказывай. Дети наверняка ещё спят или заняты мультфильмами, потому в доме подозрительно тихо. Лора балуется редко, лишь когда нервное напряжение достигает предельных отметок. В лучах заката она выглядит старше, на её маленьком смуглом лице отпечатаны все бессонные ночи, проведенные рядом с детьми и в думах о муже. — Знаешь, во всём этом есть один плюс. Он не успевает мне надоесть. Каждый раз как первый, понимаешь, о чем я? ― Лора держится на удивление бодро, даже шутить пытается. Жизнь в уединении даёт о себе знать, она хватается за любую возможность просто по-женски поболтать. Алексис присаживается рядом и усмехается в ответ на её риторический, заданный в воздух вопрос. — Три грёбаные недели, Лора… ― она видит в ней зеркальное отражение своего предположительного будущего, и оно не особенно её вдохновляет. Алексис всегда считала себя сильной, но всё познаётся в сравнении. До масштабов военно-полевой жены она явно не дотягивает. ― Мы с Клинтом поженились через два месяца после знакомства, но это когда было... — она машет рукой и старательно тушит окурок об урну, ― Сейчас я просто не успеваю за этим миром. Даже Куп быстрее меня настраивает защищённый канал связи, чтобы поболтать с папочкой… — На языке вертится слишком много вопросов, Алексис готова обрушить на неё цунами невысказанных эмоций и сомнений, но Лора первая поднимается на ноги, осматривая внимательным взглядом бледное, с оттенком зелени лицо собеседницы, — Ладно, пойдём ужинать. Успеем наговориться. Дети Бартона как-то сразу её приняли, без настороженности и стеснения, даже самый младший широко улыбается ей через стол целыми двумя зубами, и овощное пюре течёт по подбородку на цыпляче-жёлтый слюнявчик. Лора безостановочно что-то бормочет и умудряется следить за всеми тремя сразу, не уставая напоминать Алексис, чтобы та чувствовала себя, как дома и не стеснялась брать всё, что плохо лежит. Полнейшее неведение о судьбе Джеймса не даёт ей нормально дышать, но от семейного тепла, окутавшего её мягким коконом, петля на шее чуть слабеет. Из надрезанного куска стейка сочится жир вперемешку с кровью, некстати вызывая в голове образ простреленной головы леди Джонсон. Алексис хватается за горло в безуспешной попытке остановить рвотный спазм. — Милая, прости, я не додумалась спросить. Ты, наверное, любишь прожаренный? ― беспокойство Лоры пролетает мимо ушей, Алекс подрывается из-за стола, едва не свернув следом за собой стул. Спустя несколько мучительных минут она обнаруживает себя в обнимку с унитазом в гостевой, желудок отчаянно выворачивается наизнанку желчью и простой минералкой, выпитой перед сном. Легкие шаги Лоры замирают за дверью, отозвавшись стуком по дверному шпону. — Алекс, ты как? ― В последнее время ужасно хреново, — без экивоков сознаётся она. Сил подняться, отпереть дверь и завалиться спать ещё на восемнадцать часов у неё просто нет. ― Завтра я еду в город, захвачу тебе тест. Присмотришь за детьми? — пока Алексис молча осознаёт услышанное, Лора уходит, так и не дождавшись ответа. Сквозь хаос мыслей, гудящих пчелиным роем, она вспоминает, что так и не сходила в аптеку после их безумного, первого раза, а противозачаточными обзавелась только после того, как он явился на пороге сорок шестой под трепетный блюз Билли Холидей. Как в идиотском кино, но последствия оказались куда реальнее. ― Я должна сказать ему! — Алекс перехватывает Лору в коридоре, давясь слезами от волнения, совершенно ошеломлённая упавшим на голову озарением. ― Клинт связывается со мной раз в сутки, если всё в порядке. Я обязательно всё ему передам… — А если не всё в порядке?! А что если… ― в голову лезет самый чудовищный бред. Она не сможет жить, если он исчезнет насовсем, погибнет, пропадёт, так и не узнав, что станет отцом. Алексис не замечает, как трясёт Лору за плечи, а слезы уже текут ручьём по щекам, впитываясь в воротник футболки. Алекс не даёт ей и рта раскрыть, на корню прерывая все попытки Лоры объяснить, что организм под завязку напичкан гормонами, что нужно просто взять себя в руки, быть сильной, как она говорила ей в самом начале. Мерзкое ощущение беды или безграничное буйство взбаламученной фантазии не пропускает здравые рассуждения Лоры в измученный разум, она безвольной куклой утыкается ей в плечо и плачет от бессилия: — Я должна сказать ему…***
Он дал ей обещание, сам не веря, что сумеет его выполнить ― сегодня из него хреновый стратег. Грубая ткань покрывала ещё хранит её тепло и запах, старательно выветривая из головы так необходимые сейчас пути отхода. Благоразумие твердит оставить её, обмануть, пройдёт год или два, она забудет его, но останется жива. Так было бы лучше для них обоих. Чувства лишь помеха, когда под ногами раскалывается земля. Полость в районе грудной клетки застужена солёным океанским ветром — она вынула и унесла его сердце с собой за пределы бруклинского порта. Сколько бы разумных доводов Джеймс не приводил самому себе, он не сможет остаться в стороне. Она нужна ему. Её бесконечная вера в лучшее, помноженная на его бычье упрямство и несломленный боевой дух Баки Барнса, заблудшего в лабиринтах его сознания, не даст им расцепиться. Потерять ещё и её в этом океане дерьма кажется ему очередным, добровольным измывательством над собой, а инстинкт самосохранения работает чётко. Он найдёт её. Если останется жив. Прошлое настигает, готовится схватить за воротник и хорошенько встряхнуть, а безошибочный нюх определяет стылые следы чужого присутствия. Он плотнее запахивает куртку и натягивает капюшон, видно лишь обветренные, искусанные губы и давно не бритый подбородок. Карманы греет ствол и «бабочка», а разбитые камни мостовой и перевёрнутые мусорные баки пронзают черепную коробку очередным блядским видением. ― Не твоя весовая категория, мудак. Он помнит, как ярость застилала глаза, как на разбитых костяшках выступали бисеринки крови, когда он месил очередного бугая, спасая соседа-дистрофика, храброго и задиристого до кретинизма, будто в нём три центнера веса, не меньше. Помнит, как он устало ронял голову на стол, в сотый раз пытаясь объяснить ему, чтобы тот не лез на рожон. Помнит, как выгребал его из очередной подворотни, и как болело сердце, когда самолёт уносил его в Англию. Он оставлял его одного. Его, Стива Роджерса, лучшего друга, брата, когда кроме Барнса у него в тылу не оставалось никого. Это мутное воспоминание больно бьёт под дых, выбивая из диафрагмы остатки кислорода. Вся его грёбаная жизнь связана с Роджерсом хитроумным морским узлом, и вопросы, которые он задаёт себе и долбанному мирозданию, которое так блядски его подставило, на самом деле адресованы ему. — У малыша из Бруклина не хватало ума убежать от драки. Я пойду за ним. Собственные слова, сказанные полвека назад, обжигают глотку высоким градусом. Тогда это казалось до смерти важным, а сейчас бьется о пустую грудную клетку стылой безнадёгой. Он не станет таким, как прежде, не станут они оба, зачем тогда начинать? «Я верну тебе все воспоминания. Все до единого», — в голове звенит тонкий девичий голос, чуждый, проникнувший откуда-то извне. Барнс тормозит у ближайшего угла, сливается с кирпичным фасадом под разбитым уличным фонарём, осматривает периметр. «Они близко. Будь осторожен», ― это странное вторжение не сулит ничего хорошего, он инстинктивно трясёт головой, будто так способен выгнать её из своего разума. Странно, но опасность исходит не от неё. Голос, будто сигнальная лампа, врубает в его сознании аварийный режим ровно за секунду до того, как он сам улавливает присутствие третьей стороны. За ним наблюдают, его выслеживают, как дикого зверя, сбежавшего из клетки, стоит лишь сделать шаг на открытую местность. Пусть он один стоит целой армии, борьба в одиночку рано или поздно закончится новым пленом. ― Кто ты, чёрт возьми? — шепчет он одними губами. «Меня зовут Ванда. И ты меня помнишь», ― незримая союзница отвечает ему чётким видением одной из лабораторий «Гидры», в которой он был лишь однажды. Юная девочка, совсем ребенок с белой, давно не видавшей солнца кожей. Она сидела в стеклянном кубе под напряжением неизвестного ему силового поля, в её светлых глазах дрожало алое марево, и незамысловатые деревянные кубики парили в воздухе от изломанных движений её пальцев. Они называли ее Ведьмой. Нереальность происходящего не укладывалась в голове, Солдат застыл тогда у прозрачного стекла, пока конвойные не толкнули его в спину. Через пятнадцать минут электрошок вычеркнул странную девочку из его памяти. Её образ всплывал в новостных сводках после краха «Озарения» и разгрома Соковии, интернет – великая помойка, но там иной раз находятся занятные вещи. Он видел её, но не помнил, и сопоставить очевидные факты не мог, пока её голос не ткнул его в них носом. Девочка выжила и присоединилась к Роджерсу. Всё это пролетает стоп-кадрами под сомкнутыми веками. Действительно, ведьма, но от её незримого присутствия отчего-то прибавилось уверенности. «Не смотри в мою сторону. Ты знаешь что делать», — теперь уже собственное шестое чувство подсказывает ему неизбежность засады. Барнс безошибочно определяет местонахождение отряда агентов в чёрном обмундировании с нашивками Красного черепа на рукаве. Он выходит на подсвеченную тусклыми фонарями мостовую, из чернильных прогалов дворов отделяются тени, шесть автоматных дул смотрит на него в упор. Агенты движутся тихо, как густые чёрные пятна мазута, приближаются, окружают его, плотнее смыкая круг. — Слишком долго, ― он слишком долго ждал, когда они придут за ним, слишком долго страх и ненависть сковывали его движения, и сейчас эта адская смесь растекается по венам адреналиновым ядом. Барнс медленно скрещивает руки на затылке и опускается на колени, подпуская солдат ближе. Под рукавом толстовки в предчувствии боя гудят шестерни, а под ногами бойцов стелется алое пламя, будто под ними полыхает земля. Его война начинается сегодня.