Алексис сжата, как тугая стальная пружина. Мысли об отце, о матери, о неизбежном возмездии людей, стоящих за Элом, она одним усилием воли держит на цепи, как стаю бешеных псов. Она надеется, что Джеймса это не касается тоже. Он должен сейчас ждать её в своём, её или их общем доме, уже не разобрать. Алекс молит Бога, чтобы он действительно был там, хотя она давно забыла, как надо молиться.
На маленьком пятачке у здания полиции нет свободных мест, занята даже обочина и проезжая часть. Доходит до дебильности — парни в форме выписывают друг другу штрафы за неправильную парковку. Здесь весь состав сорок восьмого участка и ближайших к нему — жирные сержанты с вечными пончиками и вонючим кофе из пережаренных зёрен, патрульные — сплошь латиносы, как водится, даже ребята из убойного кучкуются на занесённом снегом газоне. Ей уже не холодно, она просто не ощущает конечностей, и согнуть их не может, поднимается по ступенькам, как чёртов Терминатор родом из девяностых. Она кладёт в лоток ключи, мобильник и мелочь из карманов, проходит металлоискатель и ручной досмотр, всё как в бреду, а перепад температуры из холода улицы в тепло помещения вызывает мелкую, знобящую дрожь.
― Знаешь, Алекс, я бы давно закрыл твой невъебический балаган, если б не знал Джеки-боя! Засранец он редкостный, но мужик хороший, — её усаживают за столом напротив капитана Кейна, чьё изрытое оспинами и ямами лицо блестит от пота и бледнеет на полтона в минуту. Возле плотно зашторенного окна она не сразу замечает присутствие ещё одного посетителя, но понимает, что нервозность капитана напрямую связана с ним.
― Ну, что ж, — Кейн раскрывает бумажную папку на столе и чешет затылок, ― начнём сначала. Джек Монро, широко известный в узких кругах под кличкой Джеки-бой, уезжает в Лас-Вегас в две тысячи восьмом. Там он знакомится с неким Карлосом Эспозито, который предлагает ему одно неплохое дельце. Всё шло, как по маслу, пока однажды между ними не разгорелся конфликт. В результате которого Джеки-бой оказался в полнейшей, громадной негритянской жопе тётушки Греты, в которой ты, Алексис, сидишь теперь вместо него.
Она не смотрит на Кейна, косится на остывший недопитый стаканчик кофе напротив пустого стула. Их безымянный третий переминается с ноги на ногу и трогает полоски жалюзи, впуская в остро залитую люминесцентом комнату немного предрассветных лучей.
— Сидишь, значит, и исправно платишь по шесть сотен ежемесячно и конца-краю не видно, сколько ещё тянуть тебе эту лямку, ― Кейн жирно облизывает палец и листает плотную коричневую обложку недавно заведённого дела. — Но вдруг парой недель ранее в твоём в меру раздолбайском заведении появляется некий тип, который словно на заказ сработал. И не надо говорить, что там было только пятеро, и они передрались между собой! Там был кто-то ещё! ― капитан взмахом руки прерывает её несогласный ропот. — Итог ― один из парней в стабильно тяжёлом, и красавчиком больше не будет, трое с травмами средней тяжести в больнице, Элу — подручному Карлоса, удаётся уйти относительно невредимым. Продолжаем дальше…
Он переворачивает ещё страницу, а ей кажется, будто шершавая, острая бумага режет ей пальцы. Посетитель у окна стоит вполоборота, она замечает периферическим зрением его движения, потёртую кожанку и гордый профиль с резными ноздрями. Алексис начинает вскипать. Озноб переходит в жар, и глотку сводит спазмом, она либо простудилась, либо близка к нервному срыву, которого она ожидала все эти беспросветные годы, но который к ней так и не подобрался. Сейчас же самое время биться в истерике на глазах у всего управления.
― Двумя днями позже в северо-восточной части Бруклина происходит кино и немцы. Частный сектор, складская база в прилегающей территории. Кто-то, очевидно очень умный, когда-то давно расположил там оружейный схрон и перевалочный пункт. Мы предполагаем, что это террористы Аль-Каида, и операция предполагалась крупная, что доказывает наличие боеприпасов количеством на небольшую армию, но! — Кейн трясёт перед ней указательным пальцем. ― Склад был по каким-то причинам брошен вместе с вооружением, а после его захватили местные бандформирования. Немногочисленные свидетели говорят, что нигеры неплохо так этим ружьишком приторговывали, и бабки там водились немаленькие. Так вот, по этим ребятам словно танки проехались. Кто и что там искал, неизвестно, но итог таков — один труп, два десятка человек в больницах, схрон взорван. У гражданских повыбивало окна и позакладывало уши, страховая компания разорится, это точно! ― он хрюкающее смеётся, желудок Алекс сворачивается в узел и готовится покинуть организм. — Следов никаких. Образец крови, который мы там нашли не проходит ни по одной из наших баз. Третьей частью этой захватывающей истории будет то, что Эла нашли в собственном доме, привязанным к стулу, с выбитой челюстью и увесистой пачкой зелени в зубах. В количестве, что бы вы думали, ровно в двадцать тысяч долларов!
Капитан причмокивает языком, довольный своими умозаключениями дальше некуда.
― Озвучь-ка сумму долга, Алексис, будь добра?
— Девятнадцать тысяч триста пятьдесят на сегодняшний день… ― голос предательски скачет и липкая кофейная горечь оседает на стенках гортани. Махнуть бы сейчас водки и отключиться ко всем чертям, потому что она просто не понимает, к чему он пытается подвести.
― Вот! Даже чаевые и неустойку выплатили. Ты не находишь тут очевидных связей, Алекс? Либо ты наняла полтергейста, либо кого-то прикрываешь, другого вывода я сделать не могу... — он грузно поднимается со своего кресла и захлопывает папку. ― Я не стану клепать на тебя дело, если ты
кое-кому поможешь. Понятия не имею, что в этом деле так заинтересовало Мстителей, видимо, пришельцы больше с неба не падают, и они решили заняться нашими мирскими делами, но не суть. Я оставляю вас, капитан. Ещё кофе? — уже заискивающе спрашивает Кейн, обращаясь к тёмной фигуре у окна, но получает глухой, молчаливый отказ.
Он хотел явиться инкогнито, но его планы пошли прахом. Он всегда был солдатом и никогда – шпионом, потому явился сквозь живой коридор, будто звезда жёлтых таблоидов на очередную псевдономинацию на дерьмопремию года. Кейн выходит из кабинета, на ходу запахивая полы пиджака, малого ему на два размера из-за пивного брюшка, и напротив Алексис присаживается светловолосый мужчина, глянцевый и безупречный, как восковая копия его самого в Смитсоновском институте.
Алексис хорошо училась в школе и американскую историю двадцатого века помнит неплохо. Он такой же, как на страницах учебника, образец для подражания, икона патриотизма, при виде которого так и хочется старательно распевать «Знамя, усыпанное звёздами» во весь голос. Это он собрал толпу возле участка, а не она и не её мнимые и реальные проступки. От этого чуть, но стало попроще. Осталось понять, что Мстителю, далёкому от её мира, как голливудская звезда на Аллее славы, нужно от неё.
— Здравствуйте, Алексис. Меня зовут Стивен Роджерс и я ищу одного человека…
Он исколесил полстраны, не догадавшись посмотреть у себя под носом.
Сэм Уилсон, у которого, казалось, друзья были везде и всюду, старательно отсматривал полицейские сводки, пока не наткнулся на смутно подходящую по описаниям ориентировку и адрес бруклинского бара. Его «Эй, кэп, ты не с того ли района?» заставило капитана резко сменить курс. Отчего он не подумал об этом раньше, Роджерс не знал. Может, думал, что Баки не вспомнит место, где родился и вырос или сам до скрипа зубной эмали не хотел туда возвращаться? На фасаде соседнего дома ржавеет табличка «Здесь родился Стивен Роджерс, великий Капитан Америка, 1918―1943 гг» которую никто не содрал даже после его воскрешения. В этом вся злая ирония его положения — он так и не почувствовал себя живым.
— Его зовут Джеймс Бьюкенен Барнс, ― он вынимает из нагрудного кармана фотографию и кладёт прямо пред ней. По тому, как мгновенно расширяются её зрачки, и как она бледнеет, Роджерс понимает, что девчонка видит это лицо не впервые. И видела она его не в учебнике истории, а гораздо ближе к сегодняшней дате. — Мы служили вместе, росли вместе…
Куцый отрезок киноплёнки, одинокий стенд в музее и пара абзацев в книжке, он изменился, но эти черты навечно отпечатаны у неё на сетчатке. Ей никогда не пришло бы в голову сложить два и два и сделать выводы, пока Капитан Америка не выложил перед нею все карты на стол — она слишком далека от прошлых побед вечно воюющей страны и слишком занята своими собственными проблемами. Память человеческая коротка на чужие заслуги. Пройдёт ещё полвека, последние живые свидетели тех лет растворяться в сырых могилах, и имён павших героев Второй Мировой вспомнить будет некому. Останется лишь крошево гранитных плит и сухие факты в архивах.
― Я почти уверен, что вы видели его. Вспомните, пожалуйста… ― пред этим святым ликом невозможно лгать, Алекс уже сейчас понимает, что безнадёжно провалилась, но продолжает крепко стискивать челюсти.
Ревущей команды давно нет среди живых, а Джеймс Барнс оказался таким же мёртвым, как и сам капитан. Алексис чувствовала, что он многого не договаривает, но она приняла это, согласилась на его условия и не тревожила его воспоминаний. Он не безымянный результат эксперимента, не очередная жертва, перемолотая жерновами войны, а вполне реальный участник тех событий, чьё имя ещё не забыто. Да, чёрт возьми, она видела его, она делит с ним дом и постель, но это никак не укладывается у неё в голове.
― Я не знаю, чем помочь вам, капитан, — она помнит, Джеймс говорил, что его могут искать, но не сказал кто и зачем. Этот день настал неожиданно, как удар в солнечное сплетение. Новый шквал вопросов бьется о черепную коробку, потревоженные нервы выбивают рваный ритм по рёбрам и под ними. Она не стерпит больше его тупое, упрямое отмалчивание, ему придётся отвечать, но она хочет выяснить всё у него напрямую, без третьих лиц.
― Капитан Кейн не учёл одной детали, — просящий тон капитана сменяют железные нотки, он глядит на неё сурово из-под нахмуренных светлых бровей, а ей становится тошно под этим взглядом, ― Я прочёл все показания свидетелей. Двое из них говорят о «примочке» и «приспособе», которую он использовал для нанесения тяжких повреждений, один говорит о металлической перчатке. Кейн решил, что они бредят от страха и сотрясения мозга, но мы оба знаем, что это не так. Те, кто сделал его таким, могут искать его. Он может быть в опасности. Вы подвергаете риску его жизнь своим молчанием, Алексис!
― Я ничего не знаю, капитан, — упрямо твердит она, а в глазах уже мерцают слёзы, и голова идёт кругом от избытка информации. Алексис хочет подняться со стула и сквозь туман собственных, горючих, плавящих мозг эмоций, вылезти на мороз, чтобы остудиться. Но капитан вынимает свёрнутую в трубочку картонную папку на завязках и двигает к ней.
― Если вы не хотите говорить, значит, на то есть причина. Но вы имеете право знать, что скрываете. Эта информация в единственном экземпляре и только на бумажном носителе, потому что всё, что переведено в цифру может быть взломано и украдено. Нельзя, чтобы кто-то еще повторил этот опыт. Нельзя, чтобы «Гидра» заполучила назад своё оружие, иначе погибнет много людей, ― он решил действовать напролом, жестоко, брать испугом.
Она тонкая, указующая нить в лабиринтах его поисков, и он не может позволить себе упустить её. В конце концов, отец её не чистый на руку делец, а сама она вращается среди грязи и преступности, на самом дне жизни, по своей ли воле или по вине обстоятельств, плевать. Он боролся и умирал не ради таких, как они. Роджерс ничего не знает о ней, и пусть сомнения и совесть не даст ему сегодня уснуть, гори всё синим пламенем!
— Взорванный склад принадлежал «Гидре», которая после краха «Озарения» бросила свои стратегические точки и вывезла самое необходимое имущество и разработки из страны. Вы наверняка видели это в интернете?
Она смутно понимала, о чём говорит капитан. Времени сидеть в сети у неё нет, а сплетнями её снабжает Валери. Этого ей вполне хватает. Глобальные проблемы её интересуют мало, если они не стоят у порога её бара. Папку она открывать не хочет — голые, звериные инстинкты воют в груди не делать этого.
― Баки сорвался с поезда в сорок третьем. Я думал, что он погиб, — ему всё ещё тяжело об этом говорить, последствия его отчаянного горя, безнадёжного нежелания хотя бы попробовать найти его тело тычут его в лицо самым фактом существования Зимнего Солдата. — Но его нашли другие.
Алексис переворачивает обложку. На страницах надписи на незнакомом ей языке, а рядом бумажки ― с карандашным переводом, она не всё понимает, сознание выхватывает лишь знакомые слова. Переформатирование памяти и криоконсервация, подкрепленные фотографиями и описаниями процесса, Алексис хочется заорать дурниной, закидать вещи в такси и малодушно скрыться от всего этого кошмара, которое по иронии её чёртовой судьбы происходит именно с ней. Она не слышит комментариев и объяснений Роджерса, мозг воспринимает его голос, как фоновый бубнёж. В мозгу, словно закольцованная аудиоплёнка, крутиться прочитанная на одной из страниц фраза. Она живёт с самым безупречным палачом последних десятилетий.
― Он представился другим именем, — спустя бесконечные три минуты произносит Алексис.
***
Он помнит снег слишком отчётливо, будто это было вчера. Двойной открытый перелом, кости и мясо на куске эпидермиса, а отравленное в плену сознание никак не отпускает его. Фундамент для создания нового биооружия заложен в плену, так же как выносливость и блядская терпелка. Он чует, как немеют конечности и адово горят гематомы отшибленного тела. Каждая клетка организма взрывается микровселенными боли, но он ничего не может сделать, только молиться о скорой смерти. Хлопья замёрзшей воды медленно кружат над ним, зависают в воздухе, опускаются на лицо колючими иглами и почти не тают. Тело остывает, и уже сквозь агонию он видит мутные силуэты чужих солдат.
Он вспоминает это под вечер, когда над Бруклином из-за тяжёлых стальных туч раньше времени сгущаются сумерки. Барнс видит первые неосторожные снежинки и cледом шквальную метель, пока Алексис отсыпается после смены и горячих занятий любовью. Она приходит уставшей, а он почти никогда не может вовремя остановиться. Она самая нежная женщина и лучшая в его сумбурной жизни любовница ― память тела не лжёт, отзываясь блаженной опустошенностью и спокойствием на грани тупизма. Она спит на краю постели, укутанная одеялом по шею, от её безмятежной беззащитности вдоль позвоночного столба до самого горла поднимается сладкая волна. Тогда Алексис не удержала его от глупостей своим порывом, а скорее подстегнула.
Воспитание прошлого века, присыпанное нафталином ответственности и покрытое плесенью благородства, не позволило ему просто сбросить в неё напряжение и со спокойной совестью уйти в закат. Тогда женщины ещё не были расходным материалом, и он не мог оставить всё так, а одупляющее тупение сложа руки убивает. Это хуже, чем заморозка, там не ощущается течение времени, десятилетия пролетают сотой долей секунды, а на воле каждая минута растягивается на года. Верещание мальчишки Барнса из глубин подсознания требует учиться делать выбор и принимать собственные решения, потому что приказов больше нет.
На кухне он воровато закидывает в себя антибиотик и проверяет тонкую корку засохшей сукровицы на боку. Нельзя идти на дело после секса, тупеешь и движешься, как идиот в замедленной съемке. Словно сетка артерий и капилляров, на подкорке клеймом отпечатано расположение основных баз организации — его бывших рабовладельцев. Ближайший ― брошен и занят местными бандами, двадцать человек охраны, тихо выкосить всех по одному не такая уж невыполнимая задача, и разжиться нужной суммой труда не составит. Девчонка проговорилась и о сумме, и об адресе её кредиторов — выманивать нужную информацию его выучили тоже. Стратегическое мышление и заточка под оперативные решения не позволили ему просто перебить их всех до одного, рано или поздно Алексис догадается, и Барнс не хочет видеть в её глазах страх. Он нагляделся в него достаточно за семьдесят лет своей безупречной карьеры.
На выходе со склада его задевают ножом. Крупный, как буйвол, парень с неплохой военной подготовкой, расчётное время ухода смещается, и Барнс теряет несколько минут перед детонацией ящиков с боеприпасами. Он уходит в последние секунды перед взрывом, а нападавший хлебает собственную кровь из вспоротой его же ножом глотки. Вынужденные жертвы и сопутствующий ущерб никто не отменял, картина чужой смерти в полутонах и красках прогоняет по крови зверское чувство удовлетворение вперемешку с едва слышимым протестом кого-то второго в его изувеченном подсознании.
Дальнейшее помнится, как в тумане ― запустился хорошо отлаженный механизм поиска. Он осознаёт себя в чужом доме над комом сжавшимся ублюдком, по чьему лицу ползёт мешанина соплей, слёз и крови, а спёртый алкогольным смрадом и дымом косяка воздух отдаёт парами аммиака. Эл жуёт хрустящую пачку налички и судорожно кивает на фразу: «Подойдешь к ней близко или расскажешь обо мне — найду и убью». Эл не скажет ни слова, ему слишком дорога его шкура.
Сквозное ножевое не царапина, а бежать за жалостью к девчонке у него в планах не было. Расшаренная в порту аптечка даёт мало эффекта, но заражения крови не случилось. Он не знал собственных пределов, его тело не было его храмом и принадлежало организации ― лабораторные крысы знали о нем больше, чем он сам. Улучшенный организм затребовал пары дней отваляться, чтобы процесс регенерации запустился, как надо. Он вернулся, потому что не мог не убедиться, что она в порядке.
Он не видел, как её увозил патруль и не видел, как полицейская машина высадила её на углу дома и как долго она топчется у подъезда, собираясь с духом, чтобы войти. В терабайтах данных глобальной сети легко потеряться, пара скольжений пальцами по экрану, чей-то видеоканал с записью из Смитсоновского университета, Алексис долго глядит на монохромный стоп-кадр, где они оба безоблачны, без векового серого льда в глазах. Этот лёд она заметила и у Капитана.
Она сворачивает браузер и набирает номер Валери.
― Отдохни сегодня, Вэл, — бар она не откроет, даже не напишет таблички с санитарным днём или ещё каким-нибудь враньём. Она просто не дойдёт до дверей.
— Что-то случилось?
― Нет, всё хорошо. С электричеством проблемы из-за чёртового снега. Съезди к дочке. Я позвоню, ― в последнее время Алексис слишком много лжёт, и совесть мерзко тянет, будто стала частью организма. Тело бьёт холодной дрожью, так недолго слечь с воспалением лёгких, Алексис дёргает дверь и мучительно медленно ползёт семь пролётов вверх.
***
Измученный разум играет с ней злые шутки — в доме ей чудится трупный запах.
— Это пиздец какой-то, так сейчас не живут! ― в коридор летит кусок гнилой канализационной трубы, а ей мерещится чья-то конечность. Джеймс, услышав шорох ключей в замке, появляется на пороге её ванной, лет сорок не видавшей ремонта, с забранными в хвост волосами, с разводным ключом в руках и в светлой майке, безнадёжно грязной от ржавчины и сточной гнили. Сердце Алексис пропускает удар — слишком разителен контраст их почти семьи в свете последних событий.
― Откуда тебе знать, как сейчас живут? – она старается непринуждённо шутить, привычно проходится по его возрасту, но получается из рук вон плохо. Барнс откладывает инструмент и обнимает её, а она не может шелохнуться, стоит на собственном пороге и дальше никак. Он тёплый, родной до боли в груди и спазмов в горле, Алексис раздирают противоречия, она на объятия не отвечает, лишь едва касается ладонями жёсткой спины. — Что ты делаешь?
Она кивает в сторону ванной, тонет и плавится под яркой, полированной сталью, он обнимает её крепче, притягивает ближе и едва касается губами её лица. Они невыносимо мягкие, а от сладкого шепота твердеют соски и щекотно шее.
― Трубу прорвало. Совсем, ― он снимает с неё кожанку и тащит из-под ремня полы заправленной рубашки, Алексис прекрасно знает, чем всё закончится. Она выставляет вперед ладони, отмеряя между ними безопасное расстояние.
— Эй, от тебя канализацией несёт! ― она не откликается на желание близости, Барнс чувствует изменения в её поведении, тщетно пытается поймать её взгляд. — Я, кажется, простудилась. Пойду выпью чего-нибудь горячего.
Алексис выворачивается из его рук и исчезает в кухне. Стены и коридор закладывает плотная неловкая тишина, разбавляемая змеиным шипением газовой камфорки. Барнс вдумчиво замазывает швы новых труб, прислушивается к каждому шороху в кухне, а по жилам разливается напряжение и предчувствие какого-то фееричного дерьма. Для полного счастья не хватает взбеситься от обыкновенного бабского пмс.
Алексис тупит в стену, пока кипящее молоко не покидает пределы жестяной посудины, отдаваясь мерзким запахом горелого животного белка. Джеймс до дрожи пугает её, молниеносно оказавшись рядом и столкнув бионикой посудину с плиты.
― Что происходит? — он нависает над ней каменной глыбой, глядит прямо в душу строго и требовательно, сердце грохочет где-то в горле, и Алексис делает два шага назад, пока не опирается копчиком в край столешницы.
— Джим, я всё знаю. Вообще
всё. 
