***
Звук спешных шагов эхом разносился по пустой картинной галерее. Стремительно идущие мужчины ступали вдоль ряда картин от самых прекрасных до безобразных. У регистрационной стойки находился юноша, что, казалось, был слишком молод для его профессии, указанной на бейджике, — искусствовед Ориса Накуса. — Простите, — тактично кашлянул длинноволосый мужчина с добродушной улыбкой, — мы из службы безопасности. Указанный жетон не дал повода сомневаться, а уж стоящий за спиной говорившего явно не терпеливый партнер просверлил сотрудника галереи испепеляющим взглядом, после чего громко приземлил распечатанную фотографию на регистрационную стойку. — Этот грузовик ведь числится за вашей галереей? Акасуна Сасори, будучи самым молодым сотрудником галереи, окинул специальных агентов Сенджу меланхоличным взглядом, после чего лениво пододвинул фотографию с указанными номерами и ловко, не проронив ни слова, пробил их по базе данных, беспристрастным тоном подтвердив: — Верно, этот грузовик из курьерской службы нашей галереи. Его владелец Хакодо Таро, — Сасори развернул ноутбук, предоставив возможность агентам ознакомиться с информацией. Хаширама и Тобирама заговорщически переглянулись. — Это он, — грубо фыркнул Тобирама и без лишних церемоний забрал распечатанное фото, кинувшись на выход. Хаширама, переписав предоставленную с ноутбука информацию, благодарно кивнул. Агенты удалились под немигающим скрытым взглядом хищника. Ни один мускул не дрогнул на лице, когда Акасуна развернул ноутбук с изображенным темноволосым мужчиной, что не подозревал о своей причастности в живой игре марионеток.***
В помещение, наполненное резким запахом краски, перебивающим смрад ацетона, пробились рождаемые новым днем лучи небесного светила. Блики света заиграли на безжизненных лицах, чей бесцельный взгляд застыл навек. Сломанные игрушки человеческих размеров ждали своей очереди, деревянные руки и ноги покоились на педантично чистом рабочем месте, где каждой детали или художественной утвари имелось свое место. Залетевший в открытое мозаичное окно ворон перевернул стоящую на полу огненно-солнечную краску, испачкав аметистовые крылья. Ворон приземлился на мольберт, зычно закаркав. Утренний гость улетел, как только двери в мастерскую отворились, пропуская маэстро, что удостоил неожиданный бардак мимолетным взглядом и прощеголял мимо вереницы марионеток, безмолвно приветствующих мертвыми глазами и давящей тишиной. Акасуна поднял банку, поставив на стол к остальным краскам, кистям, грязными тряпками, смердящим незакрытым ацетоном. На соседнем столе в ряд стояли головы манекенов, украшенные различными париками, по центру находились открытая упаковка грима с использованной косметической кистью и небрежно брошенные линзы со склянкой художественной глины. Не обращая внимания на лесного гостя, юный художник приступил к незаконченной работе, починив поврежденную марионетку. Кукла-Дейдара заняла свое почетное место рядом с остальными друзьями, в тишине отсутствующих слов поблагодарив за новую руку. Покончив с мирскими заботами, Сасори вернулся к мольберту, на холсте которого горело живыми красками еще не завершенное дитя-цветок. Огненно-солнечные оттенки в контраст с пастелью. Мазки ложились как стежок за стежком. Полностью поглощенный творческой нирваной, художник не замечал, как утро сменяется днем, а день — вечером. Алые цветы украсили тело, реалистичность картины завораживала настолько, что казалось, если вечерний порыв ветра прорвется сквозь раму, то ветер развеет рыжие локоны на холсте. Снисходительным жестом Акасуа откинул кисть и рухнул в кресло, претенциозно оглядев свою работу, на уста легла легкая тень улыбки — художник был доволен плодами своего усердия. Он завершил свой трофей, картину для личной коллекции, изображавшую живые произведения искусства, чью красоту он увековечил не только на холсте, но и на операционном мольберте. И сегодня Марико подарила свои лучи красоты прогуливающимся по парку зевакам. Теперь картина может смело отправиться к остальным работам. Но рано было расслабляться. Остался еще один свежий материал, что сейчас покоился в подвале коттеджа, построенного одним богачом, — экстравагантным ценителем искусства, у которого Сасори и выкупил его. Идеальное вдохновляющее и тихое место: ни шум города, ни выхлопные газы не смогут достать его цитадель вечности. До следующей памятной даты оставался слишком большой отрезок времени. С одной стороны на хвосте сидели спецагенты Сенджу, которые порядком успели достать его в прошлом году, когда маэстро лишь только упражнялся, подбирая нужную технику и средства, достойные его работ. Множество забальзамированных частей тела, органов. Больше всего их ошеломила хитро переплетенная конструкция из распиленных частей, что он собрал в абсолютно новое творение. После этого ему и дали статус серийного убийцы, подтвердив систематическое количество убитых именно его почерком. Как только он завершит свой ритуальный реквием, то уедет из Осаки, оставив своему хвосту очередную головную боль на полгода. Но для этого ему нужно завершить еще два произведения искусства, а значит, придется продержать материал в целости и сохранности на длительный срок и подыскать последний подходящий. Под симфонию Бетховена Сасори в порыве болезненного вдохновения рисовал и рвал в клочья десятки черновиков для следующей работы, что раскроют красоту Акиямы Рейко в застывшей вечности. «Она чистый холст. Идеальная глина, из которой можно слепить все, что угодно. Материал, из которого можно слепить как красоту, так и уродство. Но что мне выбрать? Что раскрыть в ней: девственность или же порочность этого мира? А что, если совместить впервые и то и другое в одном образце? Как инь и янь? И увидят ли то, что я хотел показать, невежественные глаза любителей художественного фастфуда? Снобы-самоучки, ничего не понимающие в искусстве. Мои работы приводят их в трепетный ужас, будто я какой-то Потрошитель. Какая разница? Умереть от старости, несчастного случая, болезни, просто по прихоти безумца и сгнить в могиле, словно выбросить неприглядный камень рубина в мусорку, не понимая его ценности, будучи невеждой? Или же отдать себя во имя искусства, идеи, сохранив себя в вечности. Их имена войдут в историю, а их нетронутую косой Смерти красоту смогут созерцать потомки из поколения в поколение. — Я делаю им одолжение, они должны быть мне благодарны, а не называть меня монстром! — последнее предложение вырвалось рыком из-под маски. Акасуна стоял на коленях посреди мастерской, прижимая к лицу алебастровую маску, из-за запятых которой смотрел разъярённый кукольный взгляд, он пытался вдавить ее, словно та могла слиться с его кожей. — Ведь это ты их потрошила, а не я. Но Кукла, напротив который он рухнул на колени, сжав руками тонкую искусственную шею, не проронила ни слова. Кукольные лазурные глаза не могли закатиться в предсмертном приступе удушья. Она все также испытывающе смотрела прямо. Плечи дрожали снова и снова в безмолвном смехе, а из груди вырвался безумный хохот. Деревянные руки поднялись со скрипом механизма в плавном живом изгибе, ласково проведя по рукам художника.***
Треск карканья разрезал рассекающее вереницей облаков небо. Черный ворон взлетел с опушки величественного дуба, устремившись к снопу ярких лучей солнца. Пение леса успокаивало и обволакивало. Топот прытких ног хищника прошелестел у куста напротив, и ружье нервно направилось в сторону мелькнувшего оленя, что тут же исчез за кронами деревьев. Холодная крупинка пота скатилась по лбу и застряла в редких ресницах, обрамляющих льдинки глаз. — Они чувствуют твой страх, — сетующе проскрипел мужской бас. Голос отца заставил Рей опустить ружье. — Запомни, Рей, никогда не показывай свой страх хищнику. Страх ранит глубже любого оружия. — Но разве хищник не может напасть на меня? — непонимающе возразила Рейко, сморщив лоб. Отец присел рядом с подростком, положив руки на плечи дочери. — Верно, хищник будет выслеживать тебя так же, как и охотник хищника. Вопрос лишь в том, кто первым нападет. Желтые огоньки глаз сверкнули из-за темноты крон. — Но никогда, Рейко, никогда не показывай страха. Страх притупляет твое сознание, высвобождая инстинкты вместо разума. Можно бояться лишь одного типа хищника. — Какого? — Раненого зверя, — слова бились учащённым сердцебиением в ушах. — Нет ничего страшнее раненого зверя, бьющегося в агонии. Рейко выставила ружье вперед, прицелившись. Жертва, она же хищник, мелькнула в море зелени. «Нет ничего страшнее раненого зверя». Палец нажал на курок, лес разрезал залп выстрела с диким криком предсмертной агонии. Скрип железной двери разбудил Рейко, заставив вновь ощутить ломоту тела. Холодные темные стены, не поглощающие источник света, исполосованы кривыми царапинами, отчитывающими дни пребывания в театре ужасов. «Но в каком состоянии находится мой зверь: в покое или в агонии?» Дверь отворилась, пропуская неяркий искусственный огонек, отчего пленница зажмурила глаза, подтянув колени к груди, сморщившись и отвернувшись. Огонь осветил тесное пространство в виде своеобразной камеры, что когда-то служило одной из подвальных комнат. Сырое, но надежное – отсюда нет пути к побегу. В углу стояло судно, в ногах девушки – нетронутая тарелка с пищей. Сасори осветил тщедушное исхудавшее тельце, что прикрылось руками от света. — Почему ты не ешь? Я не могу вечно поддерживать тебя на капельницах, — беспринципно отчеканил безжизненный голос. Рей знала, если она будет питаться, то её тело придет в форму, и он использует её в качестве материала. Первые дни она бездвижно лежала, молясь, чтобы безумец скорее убил её. Нет ничего хуже ожидания собственного приговора. Оно страшнее самой казни. Но, вопреки желанию, стоило услышать скрип двери, как Рей начинала молиться: «Не сегодня, только не сегодня. Если я не буду питаться, он не сможет использовать меня, и я продлю себе жизнь еще немного. Но если я буду питаться…». — Если ты не прекратишь забастовку, я просто использую твои кости, это не проблема. Не думай, что таким образом продлеваешь свою жизнь. Скоро общество сможет оценить твою подругу по достоинству, и за это время к следующей дате я воплощу твою красоту в вечность. «К следующей дате?» – Рей словно током ударило. Она осмелилась за столь долгое время вновь поднять взгляд на своего мучителя, не обращая внимания на режущий свет огня. — К следующей дате? — вопрос вырвался хрипотцой, Рей зашлась кашлем. Акасуна поставил свечу на пол и, подойдя к будущей кукле, что в страхе инстинктивно подалась назад к стене, вытащил принесенную бутылку, насильно залив влагу в горло, болезненно разжав челюсть. — Что за следующая дата? — упрямо повторила Акияма, закашляв. Сасори выпрямился, взгляд его стрельнул в сторону и сощурился. — С чего ты взял? — в сторону произнес он. — А? Что это было? Художник точно произнёс вопрос в мужском роде, адресовав его в пустоту, подобная картина невольно вызвала мурашки, стоило на его устах всплыть усмешке и голове наклониться в другую сторону, словно подставляясь под манящий шепот. — Что же, ты права. В шоковом состоянии Рей оглядела правую и левую стороны от безумного гения, но никого не увидела. «Он ведь не…» Но мысль оборвалась, стоило пронзительному мертвому взгляду вновь встретиться с её. — Я использую твои кости. Хотя мой первый вариант лучше бы отразил вечность твоей красоты, но ты не оставляешь мне выбора. Акияма самозабвенно закачала головой, чувствуя горький комок слез в горле. Она опустила взгляд на руки, покоящиеся на коленях, и тогда заметила, что на ней совсем другая одежда. — Одежда… на мне ведь была моя одежда. — Чему ты удивляешься? Художник должен поддерживать материал в пригодном состоянии. Безупречном и чистом, — тень Акасуны нависла над девушкой, что зарделась подобно маковому цветку. Она по-глупому прикрыла тело руками, чувствуя, как горят щеки и уши от стыда. Она понимала, как глупо выглядит ситуация, ведь не о стыде нужно было думать сейчас. Её обнаженное тело не будет иметь никакого дела на операционном мольберте. Источник света направился к выходу и погас вместе со скрипом дверного механизма, погрузив миф завтрашнего дня в тернии реальности. «Но если я буду питаться, я смогу…» Рука нащупала скромную порцию овощей.***
Ласковый мелодичный голос эхом прокатился по крутой лестнице, ведущей к подвалу. Акасуна остановился, прикрыв глаза, прислушиваясь и смакуя непривычно живую мелодию. Песня доносилась из комнаты, где он хранил свежий материал долгие недели ожидания. Путь во мрак вела мелодия, что с каждым шагом становилась ближе и громче. Но скрип оборвал трель птицы в клетке, что тут же сжалась, подтянув колени к груди, пряча лицо от непривычного света. Материал стал вести себя лучше. Рейко ела все, что ей приносили, и вела себя степенно и покладисто. Ему даже казалось, что в её смирении есть толика понимания. Может, она осознала, во имя чего будет принесено её тело? — Завтра я увековечу твою красоту. Если есть пожелания, могу приготовить тебе то, что хочешь. Но в ответ тишина, она всегда отвечала тишиной на все вопросы, касаемые её будущего, но отзывалась на другие темы, что иногда вызывало подозрения. Рейко была не прочь поговорить об искусстве, иногда Сасори застревал в дверях подвала, просто не в силах уйти. Ему было интересно с ней говорить, но каждый раз он ждал, что Акияма попытается усыпить его бдительность, чтобы прирезать осколком тарелки. Это было бы ожидаемо до тривиальности. Но никаких строптивых выходок за столь долгое время. И вот впервые она заговорила о неизбежной судьбе. — Я не подхожу, — не поднимая лица, заявила Рей. — Что? — Я не подхожу, — Рейко подняла полные серьезности бесцветные глаза, выпрямившись. — Ты сказал «увековечу твою красоту». Я некрасива и даже не симпатична. Я страхолюдина. Кому захочется смотреть на такое произведение искусства? — последние слова она почти прокричала, с возмущением и досадой усмехнувшись. Но эмоциональный неплохо проигранный монолог лишь вызвал смех у безумного гения. Впервые за долгое время Сасори преодолел дистанцию, присев на корточки. Не говоря ни слова, он рассматривал Рейко как экспонат, отчего ей стало не по себе. Пленница сильнее вжалась в стенку от пыточного взгляда. — Знаешь, у меня немного иные представления о красоте, а точнее о её понятии. Я вижу красоту во всем, разве что кроме смерти. Рейко подняла взгляд, постаравшись выдержать зрительный контакт, но все равно отвела глаза. — Марико была красивее меня, — она продолжала гнуть свою палку. — Я и не спорю, но я и в тебе вижу красоту. Говорю же, мы вкладываем разный смысл в одно слово. Акияма больше не нашлась, чем парировать подобное заявление. — Ничего я не хочу, — прикрыв глаза, глухо зароптала Рей. — У тебя красивый голос, — задумчиво констатировал художник. — Его ты тоже хочешь увековечить? Сасори незлобно ухмыльнулся и отстегнул цепь от стены, прикрепив ее к своему браслету на запястье, заставляя подняться свое будущее произведение. В чем дело? В душе Рей поднялось нешуточное волнение. Он ведь сказал, что использует её завтра. Так в чем дело? Решил не томить ожиданиями и отвести на бойню прямо сейчас? Но вопреки ожидаемой мастерской, где она впервые очнулась, Рей очутилась в светлой библиотеке с уютным диваном у окна, в стороне у стены стоял старинный резной фортепиано. Сасори потянул её в сторону музыкального инструмента. Едва не оступившись, Рейко скромно присела на край табурета. — Я помню, ты однажды упоминала, когда мы втроем гуляли, что можешь играть на фортепиано. Позволишь мне в наш последний день насладиться твоей игрой и голосом? — А если я откажусь? Акасуна удивленно вскинул брови. Впервые за все время он проявил эмоцию, похожую на человеческую. — А тебе есть резон отказывать? Расстояние цепей от кандалов свободно позволяло исполнить предсмертную партию, нужно лишь приноровиться. Неуверенным жестом Акияма дотронулась до клавиш, и инструмент изверг первый аккорд. На пробу пальцы проиграли несколько аккордов, пытаясь приноровиться к игре в цепях, что звенели в такт каждому движению. Убаюканная мелодией Рейко забылась, и пальцы сами заплясали по клавишам в танце вдохновения. Комната наполнилась спокойной мелодией, что нарастала с каждой секундой, цепи придавали лишь толику пикантности, и мелодичный голос полностью растворил пространство в ритме песни. Слова струились сами по себе. Прикрыв глаза, Акияма видела себя не в цепях, а в своих грезах, но никак не в этой болезненно-безумной реальности. «Эта мелодия, продлевающая мою жизнь, нет, отсчитывающая ее последние мгновения. Погребальная мелодия. Панихида по самой себе». Рейко рьяно застучала по клавишам, переходя к низким нотам, погружая пространство в кульминационный момент, не переставая петь под звон цепей. Последний аккорд, чей звук вибрацией протяжно прогудел в воздухе, оставив после себя щемящую тишину. С зажмуренными глазами Рей пропустила его через себя, чувствуя, как пот струится по лбу, а пальцы ломит с непривычки. Громкие одинокие аплодисменты заставили вновь вырваться из облаков грез, болезненно рухнув на твердыню реальности. — Я ничего не хочу, — повторила Рей, не убирая пальцев от клавиш. — Ничего. Никой еды, никакой музыки. Только одного. Позволь мне самой дойти до твоего операционного мольберта. Она обернулась, моляще простонав: — Пожалуйста. Я ведь сыграла для тебя. Позволь мне самой дойти. Я хочу почувствовать опору под ногами перед тем, как ты… — она вовремя осеклась, чтобы не произнести «убьешь меня», — увековечишь мою красоту. Акасуна задумчиво провел пальцем по линии губ, выдерживая мучительную паузу, после чего снисходительно махнул рукой. — Будь по-твоему.***
Звон цепей отдавался эхом от стен, где бликами играли черти теней. Непогасаемый огонь отдавал жаром и запахом тлевшего воска, слезами стекающего на дощатый пол. Полный отчаяния взгляд бегал по работам безумного гения. Рей тихой поступью проплыла мимо картины, изображающей первую найденную жертву, в глазах которой застыло время. Напротив — начиненную иголками, съедающую собственное сердце. Акияма даже не взглянула на работу, на которой было изображено дитя-цветок — слишком больно. Свет луны замерцал сквозь пеструю мозаику панорамного окна. Сасори ступал впереди, введя будущее произведение искусства сквозь собственный пройденный путь, запечатлённый в рамы искусных работ. Юноша остановился. Напротив художника и его будущего произведения искусства висела занимающая всю стену картина Инаеси Нарико — более известной как Токийский Потрошитель. Мерцающие красно-фиолетовые блики заиграли на пастельных тонах акварели белоснежного платья и окровавленных руках в наконечниках Нэкодэ. Когда Рей подняла взгляд на дебютную работу Кукловода, по телу пробежались иголки страха, впиваясь под кожу, отчего на глаза навернулись слезы. Слухи оказались правдивы. Именно Кукловод убил Потрошителя, вселяющего первородный страх на протяжении полугода… Акияма уже не слышала ничего из того, о чем говорил злой гений — лишь хаотично бегала взглядом по коридору. Возле панорамного окна стоял комод с хрустальной вазой. «Мой завтрашний день никогда не настанет. Это лишь миф моих грез. Реальность же заключается в раму картины, трофеем которой я буду также украшать его стезю. Миф моего завтрашнего дня». Слезы не переставали бусинками осыпать бледные щеки. — Даже после моих новых работ я до сих пор считаю Нарико моим лучшим произведением искусства, — отрешенный взгляд карих глаз смотрел не просто на изображение, а в саму глубь, на его личное произведение, сокрытое от неискушенного взгляда. — П-почему? — с забитой дрожью донесся вопрос за спиной. Сасори провел пальцами по цепи, прицепленной к его браслету, соединяющей его с кандалами Рейко. — Почему? — удивленно повторил Акасуна, будто ответ был столь очевиден, что объяснения не имели смысла. — Я спас Нарико. Я сохранил её девственную красоту, погрязшую в скверне Потрошителя. Увековечил её. Убив Потрошителя, я подарил Нарико вечность. И твою… Сильный удар пришелся по затылку, оглушив на мгновение, полностью вырвав не только из своих сакральных размышлений, но и полностью дезориентировав в пространстве. Хрустальные осколки осыпались на плечи в красных каплях, выступивших из пораненного участка. Сасори рухнул на колени, схватившись за голову. Рука погрязла в алом разводе. Держащая в руках половину разбитой хрустальной вазы Рейко пыталась восстановить сбившиеся дыхание. В удар она вложила все накопленные силы. Стан её мучителя наклонился вниз, готовясь пасть ниц перед собственной дебютной работой, что расслабило Акияму. Зря. Стоило её пальцем разжаться, выпустив осколки, как Сасори резко подорвался, дернув цепь на себя. Рейко не успела закричать, как удар пришелся под дых, но она напрягла все мышцы, заставив тело сгруппироваться и заблокировать следующий удар. Зверь пришел в неистовство. В глазах художника все это время горело искусно скрытое безумие, ворвавшееся из-за поднятой завесы. Одним ударом руки он отправил еще нетронутый материал на пол и скривился, сжав кулак. Ему нельзя портить холст. Он и так слишком долго ждал. Хотя возможно именно её бледной коже синяки придадут некую изюминку. Рей не двигалась. И более того, её грудная клетка даже не вздымалась. Неужели он так не рассчитал удара, что убил её? Ей же лучше, не почувствует смерти от обескровливания. Сасори присел на одно колено возле лежащей на боку не подающей признаков жизни Рей. Тряпочная сломанная кукла. Акасуна запустил руку в карман брюк, чтобы достать ключ, но во время короткой битвы, кажется, он выпал. Ключ лежал на расстоянии вытянутой руки позади, и художник потянулся к нему. Стальная цепь мелькнула перед глазами на мгновение, после чего удавкой сжала шею. Из горла Акасуны вырвался хриплый стон, он ухватился за цепь, что сжала его как лассо, перекрыв доступ к кислороду. Пальцы царапали горло, пытаясь избавиться от пут. Но вместо этого, превозмогая головокружение, Сасори поднялся и, нашарив цепь, что тянулась от его руки к Рейко, юрко вновь дернул её на себя. Рей незыблемой опорой оттолкнулась от пола, не позволяя оттянуть себя. Сжав челюсти, издав вымученный крик надежды, когда Акасуна кинулся на неё, она перекатилась по полу и запрыгнула на его спину, тут же затянув еще одну петлю. Сасори парировал подобную выходку, сделав выпад назад, ударив Рейко спиной о стену, вырвав болезненный вскрик. Они отнимали друг у друга кислород. Отнимали жизнь. Рей — душа его же цепью. Сасори – давя её же весом в стену, заставляя хрустеть кости. И лишь один мог выйти победителем — тот, кому хватит сил выдержать. Чье тело жизнь решит покинуть последним. Усталость наложила на себя свой отпечаток. Не выдержав боли, Рейко ослабила хватку, и Акасуна громко захватил кислород, глубоко дыша ртом. Оттолкнувшись от стены, он схватил взбунтовавшийся материал за шиворот и перекинул через плечо со своей спины. С протяжным криком Рейко приземлилась, полностью выпустив цепь. Тяжелый кашель охватил её мучителя, Сасори вновь рухнул на колени, пытаясь заглотить жизненно необходимый вдох, но вместо этого согнулся пополам — слишком долго находился без кислорода. Перед глазами зарябил лунный свет, искрящийся сквозь мозаику, падающий на точно так же тяжело дышащую Рейко. «Мой завтрашний день…» На покачивающихся ногах, дрожа всем телом до лихорадочного стука зубов, Рейко поднялась на фоне разрезавшей небо молнии, осветившей на мгновение бусинки пота, струящиеся по бледному лбу. Сасори вновь ухватился за цепь, покачав головой, словно говоря, чтобы для своего же блага вновь не делала глупостей. Но она сделала. Резко развернувшись, из последних сил Рейко рванула к панорамному окну. — Нет! — это было последнее, что услышало незавершенное произведение искусства, когда её тело рвануло в оконную мозаичную раму. Боком Рей протаранила окно, прикрыв лицо рукой, зажмурив глаза. Десятки осколков впились в тщедушное тело, словно недавно ощущаемые иглы страха. Только теперь эти иглы выпустили краску жизни. Рей приоткрыла глаза, видя сноп осколков, искрящихся в свете очередной молнии, синхронно сопровождаемой криком неба. Цепь упрямо потянула следом за собой и Сасори, он не успел скоординировать движение, и его тут же уволокло по полу к окну. Успев подцепить ключ, он механичным точным движением вставил его в браслет, что открылся зевом, отпуская из своих клыков запястье. Цепь со звоном соскользнула со второго этажа разбитого окна. Рей зажмурила глаза, когда другой конец цепи полетел на неё. Короткий вскрик раздался вместе с глухим ударом о мокрый газон. Колючие объятья боли обволокли тело, судорогой затряслись ноги, спина неестественно прогнулась, из груди вырвался хриплый стон агонии. Все мышцы сжало в один тугой комок, заставив тело перевернуться на бок, сжавшись калачиком. Голову раздирала боль вместе с пьянящим головокружением, что искушающе подталкивало ко сну. Глаза застелил град дождя. «Мой завтрашний день…» Рей цеплялась за грезящую мысль как за последнюю нить. Когда она вновь перевернулась на спину, раскинув руки в стороны, дождь зарикошетил о спазмированное тело. Сделав несколько глубоких вдохов, Акияма перевернулась на живот, скривившись от пронизывающей боли, и поползла прочь от дома навстречу мифу завтрашнего дня, что все еще может оказаться реальностью. Скуля сквозь сжатые зубы, она продолжала ползти, выбравшись из газона в трескучую грязь. Погрязнув руками в зыблемой почве, Рейко оттолкнулась, с криком вновь очутившись на нестойких ногах. Тяжелое дыхание, прерываемое стонами боли, приглушило раскаты грома. Оскал луны над нетронутой грозовыми облаками опушкой леса, что разделяла коттедж от трассы, словно потешался над жалкими попытками будущего произведения искусства выбраться из лап смерти. Очередная разящая молния осветила стоящего у разбитого окна человека, чьи бесчувственные глаза впились в убегающую в сторону леса незавершенную работу. Художник ушел прочь, развернувшись спиной к безумной ночи. Тернии резали и без того израненное тело. Когда-то бледно-болезненный холст превратился в кровавый развод от осколков и колючек диких пород кустарников. Но Рей продолжала бежать не глядя. Хищник, убегающий от охотника. Или же обезоруженный охотник, убегающий от разъяренного зверя. Очередной камень в расплывшейся почве отправил лицом в грязь. Выплюнув попавшую в рот землю, Акияма вновь простонала от боли, на языке стояла скребучая горечь, осколки все еще впивались правую руку и ногу с той стороны, которой она пробила стекло. Вытащив самый большой, она кинулась дальше. Раны кровоточили, как и кровоточило небо. Бескрайняя тьма леса поглотила, не позволяя сориентироваться. Где она? Куда бежала? Где трасса? Величественные кроны деревьев, непоколебимыми тенями охраняющих её клетку, встали очередной решеткой. Но Рей все равно бежала. Сбивая ноги, снова падая и поднимаясь. Ветки деревьев хлестали, словно отрезвляя. Очередной рывок вперед, и Акияма вырвалась из когтистых лап ночного леса, что изрезал её и без того увеченное тело. «… не миф». Упав ничком на мокрую дорожку поперек трассы, Рей не переставала тяжело дышать, заглатывая наэлектризованный воздух. Вместе с тем боль усилилась, адреналин полностью вышел из крови, и теперь она ощущала все последствия пробежки. Едва сев на колени, незавершенное произведение ударило себя по лицу. Но сквозь пальцы дождь все равно омывал кровавые дорожки от порезов. Она зарыдала, словно малое дитя, в голос, скуля и стеная, поглощенная отчаянием и агонией. Простерла глаза к догнавшим тучам, что украли небо, погрузив трассу в такую же непроглядную тьму, как и её завтрашний день. Не выдержав, Рей закричала со всей силы, вырвав одним потоком всю накопившуюся боль. Протяжный крик разрезал трассу, перекрывая гром. Не переставая кричать, Рейко прижал руки к груди. У неё больше не было сил бежать, идти и даже ползти. Это конец. Скрип колес резанул слух, а приближающийся свет показался всего лишь игрой воображения, миражом или же маяком в её личном конце. Повернув голову, Акияма зажмурила глаза от двух огоньков, что ослепили ее и заставили прикрыться руками. Автомобиль не сбавлял скорость, продолжая двигаться в сторону сидящей посередине трассы девушки. Луч подобно прожектору осветил сцену с только что опустившейся завесой. Скрип колес резко затормозившего автомобиля объявил конец первого действия, погрузив сцену в антрактный сон.