***
Операционная лампа моргала, как моргал Сасори, смотря на обтянутые синими скрипучими перчатками пальцы. На операционном столе, тяжело дыша, лежала дева, безымянная, потерявшая свое имя и лицо сразу, как только попала в прицел взора начинающего Кукловода. С кляпом во рту резкими движениями она пыталась вырвать руки из фиксаторов, пока Акасуна, не торопясь, подвозил столик с инструментами. Запах смерти не сгибал его в рвотных судорогах, кисло-горький, слишком приторный и резкий, чудесная симфония крови, органов, вскрытого тела, бесцветных наркотиков. Музыка — лязг инструментов о вогнутый бортик, где лежат окровавленные салфетки и скальпели невообразимых форм. Электрическая медицинская пила в его руках — кисть №5, идеально подходящая для набросков. Струйка крови на бледном теле — росчерк акварели на чистом холсте. Смех Нарико — смех смерти, потешающейся над жизнью. Она кружилась по операционной, легким флером задевая выбеленными, обесцвеченными локонами плечи и щеки — это танец жизни и смерти, танго на лужах крови. А я в ней покорный композитор. Я создаю, она разрушает. Я запечатлеваю, она рвет. Звук пилы кричал, изредка заглушая заразительный хохот. Но однажды он смолк в непонимании и удивлении. Ведь на плечо Сасори легла осязаемая рука, не принадлежащая его спутнице. — Дружище, ты уверен, что стоит убивать её так зверски? Он не мог пошевелиться, все замерло в одном взгляде. В отличие от Нарико, чьи глаза были чистым небом с редкими белыми кляксами облаков, глаза Дейдары — чистая синева ярчайшего летнего неба — со смешинкой и задоринкой. Дейдара, скрипнув шеей, наклонил голову к операционному столу, все так же непосильным болезненным бременем сжимая плечо. — Эта девушка никого не убивала, если она и виновна в чем-то, то во всем том же, в чем и остальные люди. Зачем её на живую потрошить? Как насчет обескровливания, как с первыми образцами? — Обескровливания? — переспросил Акасуна, смакуя слово на вкус, будто на его губах и правда могли зардеть рубиновые капельки. — Что?! — ощерилась Нарико, выйдя из оцепенения, и кинулась к маэстро, но рука её, едва дотронувшись до его плеча, рассыпалась в пальцах яркой пылью краски. — Именно, сначала выкачай из неё кровь. Она умрет будто во сне, не чувствуя ничего, кроме тяжкой усталости. Нарико теряла контроль, стоило появиться Дейдаре — он был словно слишком яркие лучи солнца в дождливые дни, пробивающиеся сквозь на время расступившейся тучи. Голос Нарико слабел, но не исчезал. И он оказался меж двух огней, его навязанные вечные спутники, советчики, друзья, враги — все в одном лице. Дейдара говорил стоп, когда нужно было останавливаться. Дейдара удрученно качал головой, когда не соглашался с его планами. Дейдара всегда предлагал альтернативный выход. Но Нарико была беспрекословна, как разбалованное дитя, не привыкшее слышать слово нет. Иногда они молчали, когда я шел наперекор им обоим, своеобразный бойкот… Как обиженные дети, у которых отняли игрушки. И не было ничего хуже, чем остаться наедине с самим с собой. Тишина — символ то ли свободы, то ли одиночества. Тишина, в которой некому рассказать свою историю. И никто никогда не узнает о том настоящем Акасуне Сасори, что в пропахших краской принтера бумажках числится без вести пропавшим. Я крал чужие жизни. Но только затем, чтобы придать им смысла, я подарил им вечность. Вечность славы, вечность в картинах и фотографиях, что сохранятся спустя десятки, а быть может, и сотни лет в делах о бессмертном Кукловоде. Единственный критик, который смеет меня судить — время. И никто иной. Ни подставная полицейская, ни сама полиция, ни забывший о своей беспристрастной сущности слепого правопорядка суд. Время — наш судья. И оно покажет, кто из нас прав. Если правые существуют. Даже если найдутся люди, способные понять, то они поймут лишь настолько, насколько сами того пожелают, и постольку, поскольку им будет это выгодно. Такой человек есть в этом мире — эгоцентричный меценат со своей собственной идеологией «идеи», соседствующей неподалеку от моего бессмертия. Верно. Первые эксперименты, наброски, черновики. Первый год — прелюдия, тихая нарастающая мелодия, едва слышимая всем. Но избранные, те, что прислушиваются к каждому шороху, видящие сквозь тьму, слышавшие не только свой голос, но у чужой, способны ощутить легкую дрожь земли, предвещающую катастрофу. Тогда прошло лишь полтора года, как я покинул Токио. Тешащий себя мыслью, что никто не способен поймать меня, ведь моя маскировка идеальна, ведь я отбросил прошлое, настоящее и будущее, застыв во времени совсем как мои работы. Но меня нашли. Тот, кто хочет найти, всегда найдет.***
4 года назад. Невероятный век. Эпоха тотального контроля через сеть, что, как настоящая паутина, окутывает весь земной шар. Казалось бы, преступность почти невозможна, стоит взглянуть на то, сколько невидимых глаз скрытых камер окружают каждый угол города. Сколько никогда не выключаемых арок, ищущих оружие. Нас сканируют, считывают, следят, но во всей этой нескончаемой массе, легко затеряться в бескрайней паутине, если знать её слепые зоны. А главное — найти края, и научиться саму распутывать и ткать нити. Идеальный век для убийств — заказывай, не хочу, что душе угодно, нужно только знать как, через что или кого. Имея нешуточную сумму денег, оставленную в наследство от родителей и бабушки, которую он ни разу не тронул, и о которой, к слову, никто не знал, хватило с лихвой на первые два года, чтобы заказать через подпольный рынок необходимую провизию. Примерять чужое лицо и имя — раз плюнуть, как любому, знающему свое ремесло, актеру. Если на время забыть, кто ты есть, и поверить самому в свою ложь. После долгого времени тренировок Сасори решился на один из крупных проектов, посвящённых марту месяцу. Два тела, сплетающихся воедино изломанными конечностями, чьи кости стали податливой глиной. Раскрытые в призывном крике губы обращены друг от друга в противоположные стороны, затылки оказались намертво склеены переплетенными прядями волос. Руки — свернутые жгуты, воздетые к небу, к которому тянулись вырванные сердца. Сасори спрятал произведение искусства под сенью нанятого фургона, приклеив к нему громкую вывеску с суши-пиццей. Вывел фургон в тихую ночь, и ни один патруль не остановил его. Порой это становилось скучным, будто мир не просто терпит, но и сам просит, чтобы его наконец перекроили. Акасуна установил соединенных в вечных объятьях девушек в городском парке и, поправив фуражку, плотно натянутую на черный парик, вернулся к машине. Съехал у обочины трассы, протер все отпечатки пальцев и посеменил сквозь густую поросль травы обратно в город, скрывшись на первой же станции метро. В подземке царил настоящий хаос: сумасбродная толпа полицейских перекрывала каждый вход и выход, бдительным взглядом осматривая окрестности, останавливая каждого прохожего, отдаленно схожего с брюнетом в фуражке. Акасуна побледнел, на ватных ногах не слишком быстро развернувшись обратно. Сердце впервые за все время забилось как в день смерти Нагато, быть может, еще пара ударов и он услышит легкую поступь босых девичьих ног, заливистый ненавистный, но всегда ожидаемый смех? Но Нарико молчала. Как молчал и Дейдара. Сасори остался один со сжатыми кулаками в карманах куртки и бесцельным потупленным в асфальт взглядом. А сердце стучало, послужив лишь репризой приближающимся шагам. Сасори вскочил в автобус на остановке, не взглянув на номер. Устроился у окна, исподлобья взглянув на вошедшего мужчину, занявшего место рядом с ним, несмотря на то, что впереди оставались свободные места. — Красивая работа, — тон незнакомца скучающий, таким обычно сообщают от нечего делать о надвигающейся плохой погоде. — Простите? — Я о двух девушках, переплетенных собственными ногами в городском парке. Интересно, как вы добились такого эффекта? Ума не приложу. Ни единый мускул не дрогнул на беспристрастном лице Акасуны. А в груди разрывался огонь, что пронзившими шипами эмоций вонзился в каждый нерв. Импульс страха пробежался никому не видимой, но осязаемой Сасори дрожью. Сасори искоса наблюдал за своим соседом. Мужчина потянул руку под куртку, и Акасуна щелкнул складным ножиком в кармане. Один точный быстрый удар, этого будет достаточно, автобус как нельзя кстати подъезжал к остановке, он успеет выскочить и ринуться прочь. Но незнакомец вынул руку из-под куртки и протянул бежевый пластик визитной карточки. Сасори моргал, не понимая, в чем подвох. Ядовита? Или, быть может, все сидящие в автобусе — это полицейские, ожидающие, клюнет ли рыбка на наживу? — Я вам не друг и не враг, а посредник вашего тайного поклонника. И, поверьте, думаю, он не один. Мужчина, не дождавшись, когда Сасори возьмет визитку, положил ту на свое сиденье, а сам отправился на выход. Автобус остановился вместе с пониманием происходящего. Акасуна брезгливо подцепил карточку, по слогам едва слышимо прочитав: — Ханзо Саламандра.***
В вестибюле местного музея подавали неплохой кофе с затвердевшим овсяным печеньем. Секретарша с ласковой улыбкой, припасённой для каждого посетителя, попросила подождать еще 10 минут, учитывая, что посетитель отказался представиться. Сасори считал идею безумной, надеялся, что его верные спутники, шепчущие то с левого, то с правого плеча, дадут верный совет, но Нарико и Дейдара молчали, предоставив Акасуну самому себе. Кабинет, который предоставили приехавшему на междугороднюю выставку современного искусства бывшему министру искусств, ныне широко известному меценату, ценителю прекрасного, скромно освещался подвесным потолком, идеально подчеркивающим каждый мазок на одиноко висящих на белых стенах картинах. Сасори занял отведенное для посетителей место, выжидающе смотря на незнакомца. Длинные светлые волосы, мутный взгляд, цвет которого сразу и не определишь. — Чем могу помочь? — любезно поинтересовался благодетель, скрестив пальцы в молитвенном жесте. Бежевая визитка легла на стол вместо ответа. Улыбнувшийся краешком губ её обладателю Ханзо тяжело вздохнул и, нажав на кнопку спикерфона, дал указания секретарше, чтобы его никто не беспокоил. — Прошу простить мою грубость, если бы я знал, кто ко мне пожаловал, вас немедля привели бы ко мне! — Поднявшись, Ханзо протянул широкую ладонь, привыкшую к деловым рукопожатиям. Но Сасори, смотря снизу вверх надменно-скептическим взглядом, неопределённо цокнул языком, явно разочарованный тем, что увидел. Уж больно все складывалось в подставу. — Вы, вероятно, думаете, что я подкупленный полицией шпион. Это справедливое умозаключение, — важно кивнул бывший министр и с понимающей улыбкой вернулся за стол. — Право, вы наверняка ожидали увидеть кого угодно, но не такого человека, как я. По правде сказать, я тоже удивлен, я представлял вас несколько иначе. Я заинтересовался вашей личностью с вашей первой работы — Токийского Потрошителя, чье имя люди забывают с каждым днем все больше и больше. И боюсь, что лет через 5 никто и не вспомнит. — И? Ради этого вы меня позвали: выразить восхищение работами Кукловода? — Сасори намеренно не произносил «моими», так просто он не потеряет бдительности, и Ханзо это оценил — оскалился, блаженно опустив веки. — Нет, конечно. Я пригласил вас к себе, чтобы предложить вам покровительство. Вы не ослышались, не нужно так выгибать бровь и насмехаться! Знаете ли, у звезд всегда есть свой патрон — оплот, на который они могут опереться в трудную минуту. — Я не нуждаюсь ни в чьей помощи. — Это вы так думаете, но… рано или поздно полиция выйдет на вас, поймет некую закономерность, системность в ваших работах, и тогда они начнут распутывать ниточки, одна из которых непременно когда-нибудь приведет к вам. Но я предлагаю вам отсрочку. Я представляю вам мою скромную власть: стереть видеозаписи, уничтожить улики, свидетелей. Совсем маленькая ненавязчивая помощь. — Я не понимаю, какая логика в ваших действиях? — Это все ради масс медиа, — необычно завораживающим голосом проговорил Ханзо, сверкнув едва просвечивающей искоркой на дне болота мутных глаз. — Культура переживает застой, порождая фастфуды-однодневники. Я же хочу предложить этому миру новый, вечный материал, который не затронет забвение века. Когда-нибудь о вас напишут книгу, снимут фильмы или сериалы. Вы станете новым «Джеком-Потрошителем», «Зодиаком». — Я предпочел бы славу Ван Гога или Микеланджело. — Одно другому не мешает и балансирует на одной грани. Искусство в безумии. Разве вы не знали, что многие выдающиеся писатели, художники, композиторы страдали психическими заболеваниями? Одних художников хватает: Михаил Врубель, Эдвард Мунк, Винсент Ван Гог, Камилла Клодель, Франсуа Лемуан, Луис Уэйн. — Так по-вашему я психически больной? — не без оскорбленной иронии спросил Акасуна. — Не в этом суть, как вас верно звать…. Настоящим именем? Акасуна не понимал, правда ли этот человек верит в свою интерпретацию бессмертной идеи? Но если чутье и инстинкты существуют, то сейчас они говорили — верь. И Сасори доверился, даже после того, как неудачно раскрылся перед единственным оставшимся другом. — Акасуна Сасори. — Сасори-но-данна, я предлагаю вам покровительство. В обмен на вашу историю. Я буду первым, кто откроет вас миру. Конечно же, после вашей поимки или, быть может, смерти. Сасори едва сдержал циничный смешок. И правда, интересная эта личность, Ханзо. Предлагает ему покровительство, но не скрывает, что ждет его неминуемой гибели, которая принесет славу бессмертному имени, что будет вселять ужас в людские сердца спустя десятилетия. — Хорошо. Но есть одно условие. Я разыскиваю одного человека. Мастера. Вам это имя наверняка ни о чем не говорит. Но для меня это веха, мой рок, ради которого я и живу. Я хочу, чтобы вы помогли мне выйти на него. — Позвольте узнать, почему вы думаете, что я смогу на него выйти? — Однажды он вернется, а когда вернется, вы узнаете о нем, и мне не придется пускаться в объяснения. — Хм, — Ханзо задумчиво погладил подбородок. В словах Акасуны сквозил яд, но глаза были все так же холодны и чужды к эмоциям. — Но в таком случае, когда вы найдете это человека, что с ним или с вами станется?***
Сасори не ошибся. Учиха Обито состоялся ценителем изощренной красоты, не понятной простому обывателю. Но для Мастера работы серийного убийцы представали в ином образе, не вселяли ужас, а только интерес и любопытство. Акасуна сам осознано стал приманкой, ему необходимо было лишь запастись терпением, таким сильным и смиренным, которому бы позавидовал самый ретивый монах. Не без помощи Ханзо Мастер вышел на связь с Кукловодом. Когда Акасуна делал очередные заказы для следующего сезона реквиема, на электронной почте, которую знал лишь невидимый дьявол-хранитель, пришло письмо от неизвестного пользователя. Сасори едва не пометил его спамом, но первые строчки в отобразившейся выделенной полоске заставили бесчувственное сердце, покрывшееся за прошедшие три года заиндевелой коркой, гулко забиться. Такое волнение он испытывал в последний раз, когда сбежал один из его материалов — Акияма Рейко. «Великий маэстро, гений, не понятый народом, приветствую тебя от сердца с искреннейшим нижайшим поклоном! — Эти вычурные строчки, точь-в-точь как из описания Нарико, слишком сладкие до приторности, от которой свербит в горле до ощущения тошноты. — Вас беспокоит ваш тайный поклонник, о котором вы наверняка, даже если я и представлюсь сразу же, ничего не знаете. И тем не менее я — Мастер. Имя мне идея! Вы чувствуете эту родственную связь? Я всегда считал, что истинная сила этого мира — идея, бессмертная, неосязаемая, передающаяся из руки в руки, из уст в уста. И вот я, ваш скромный раб поклонения, слежу уже несколько лет за вашим творчеством! Сколько в нем грации, сколько бессмертия! Знаете, вы бы очень польстили моей скромной персоне, если бы ответили на мое сообщение. Право, моя мечта когда-нибудь встретиться с вами. Быть может, вы слышали и обо мне? Хоть краем уха из новостей о найденных трупах в Токийском заливе? Видите ли, я живу в замке (и не в силах из-за бремени ответственности его покинуть), и его жизнь — мое хобби. Если вы не верите в меня и мое письмо, можете поручиться у нашего общего друга Ханзо, который, к слову, мой постоянный гость с недавнего времени на играх. Вы, вероятно, спросите себя, что за игры. Я отвечу вам в следующем письме. Так вот, наш милый друг недавно бахвалился своим знакомством с вами, поэтому вы не можете себе представить, в какой трепет я пришел! Искренне надеюсь, что когда-нибудь и вы сможете посетить мои игры. Я уверен, что нам есть о чем поговорить! Ваш пламенный бессмертный поклонник и заочный друг — Мастер». Я уверен, что нам есть о чем поговорить!!! О, как он прав! У них будет много тем для разговора! Пока Сасори будет вскрывать и потрошить его на живую. Нет, пока его будет потрошить Нарико… Акасуну обуревали захлестнувшие странным неприятным теплом чувства: слишком сильное волнение, трепет, что волной прокатился по всему покрывшемуся мурашками телу. Как долго он ждал этого момента, и вот Мастер в его руках. Его поклонник, желающий видеть его при своем «дворе». Высокомерная, напыщенная сволочь! Нет, Сасори так просто не кинется в замок, наобум летя с закрытыми глазами на всех парах. Для начала он будет вести с ним переписку, убедит его в их «дружбе» и родственных душах, быть может, даже сможет поиметь с него выгоду для своих работ. Лишь поиграв со своей жертвой, как кот с мышью, он проглотит её, не пережёвывая. И как жаль, как противно, что его идею бессмертия понял не кто иной, как Учиха Обито. Понимающий твои взгляды враг — что может быть хуже?***
Этой ночью не спали не только Сасори, продолжающий свой рассказ, искренний или же являющийся очередной выдумкой, и вслушивающаяся, впитывающая каждое слово Рейко. Пауки рыскали со всех сторон Токио, плетя каждый свою паутину, которая однажды сойдется в эпицентре кульминации, что унесет с собой попавшихся в ловушки ярких, но ядовитых бабочек. Одна из таких паутин плелась на заброшенном складе, прилегающем к нефункционирующему заводу по переработке мусора. Десятки жутких машин, что выдыхали пламя, как огнедышащие драконы, застыли точно вымершие хищники-исполины. Побитые стекла на складе хрустели под ногами непрошенных гостей: наркоманов, насильников, забивающих стрелки якудза или просто нечаянно забредших подростков, ищущих острых ощущений. Коридоры были усеяны использованными шприцами и презервативами. Комнаты пустые, исписанные граффити и похабными фразочками или набитые до потолка старыми коробками. Склад и завод соединялись лестницами, под сенью которых находилась пробитая в полу дыра, ведущая туннелем туда, где десятки лет назад пролегала ветка метро. Именно там и продвигались приспешники Мастера, бредущие к месту встречи. Склад этот выбрала Ооцуцуки Кагуя как нейтральную территорию, пригласив на скромное собрание старых добрых друзей Орочимару, Какудзу, верно следующих за ней Зетцу и Кисаме. Зетцу, прибывшие первыми, подготовили самую приличную на вид комнату, установив крепкий, но старый потертый длинный овальный стол и жесткие неудобные стулья. Первыми лениво зашли Орочимару, Какудзу и Кисаме, недовольные тем, что их оторвали от личных дел. Кагуя влетела стремительной и резкой походкой, как порывистый ветер. Каждого удостоив злыми серыми глазами, испепеляющими своим посеребренным инеем. — Господа, наверняка вы догадываетесь, для чего вы здесь. — Надеюсь, не для чаепития? Я, знаете ли, человек занятой. Но тем не менее от чайку бы не отказался, здесь жутко холодно! — поворчал Кисаме больше в шутку, чем в серьез. — Прошло почти два месяца с нашего полного фиаско с потерянным замком, — пропустив беспечные речи наемного убийцы мимо ушей, Кагуя приступила к делу, перекинув тяжелые пряди платиновых волос на плечо и едко оскалившись. — Скажем спасибо нашему Мастеру, которому стало скучно убивать простых штатских, и он решил поиграть с полицейскими. — Кстати говоря, я так и не понял, как на нас вышла полиция. Они что же, запустили их к нам, как крысок, для проверки? — возмущенно предположил Орочимару. — И правда, я думал в замке идеальная система безопасности, — закивал Кисаме. — Могу предположить, что нас заложила фантастическим образом выжившая и выбравшаяся из замка полицейская. Но не будем ворошить старые раны. Я собрала вас здесь, чтобы решить, что мы будем делать дальше. — А что мы должны делать? — процедил сквозь зубы Какудзу, едва не сплюнув от злости. — Замка больше нет, бабки мне делать не на чем, смысла во всех вас я больше не вижу. Да и уверен, что никто из присутствующих не питает друг к другу теплых дружеских чувств. — Ну, мы могли бы придумать что-нибудь новенькое, — пожал плечами Орочимару, чтобы не злить главу семьи якудза резким отказом. — Но знаете, нет никакого желания больше пресмыкаться перед Мастером. — А если я предложу заменить Мастера? — точно хищница, Ооцуки прищурила едкие глаза и забарабанила пальцами по столу, не без улыбки наблюдая за разномастной реакцией: Какудзу закатил глаза, Орочимару, не сдержавшись, скривился, и только Кисаме с любопытством выгнул бровь. — На кого же позвольте спросить? — озвучил он общий вопрос. — Скажем так, у меня есть претендент. Но есть одно но! Для начала нам нужно избавиться от нынешнего Мастера! — Вы так говорите, как будто их было много! — не сдержал ироничного смешка Орочимару. — Я на полном серьезе, он слишком много о нас знает, мы не можем оставить его в живых! — Вам нужно — вы и разбирайтесь! — грубо пробасил Какудзу. — Это наша общая проблема, Какудзу! — А что если сдать его полиции? — так невзначай невинно или же наивно предложил Кисаме. — Чтобы он нас всех заложил? — ощерилась от вспыхнувшего гнева женщина-якудза, сжав кулак так, что в кожу впились острые красные ногти. — Этому не бывать! Хотите вы этого или нет, но все мы в одной, черт вас возьми, лодке! И никто из вас не посмеет сбежать заграницу, уйти в подполье! Клянусь, если вы сделаете это, пока мы не решим нашу общую проблему, я достану вас из-под земли и позабочусь о том, чтобы ваши муки были целесообразны вашему предательству!