Кукловод: Реквием по Потрошителю

Её глаза — пустыня, в которой не найти места для слез. Они иссохли несколько лет назад. Рейко бы и хотела выплакать свои чувства, что обуревали в груди набухающими шипами, но крик не рвался из потрескавшихся губ, слезы не текли из усталых глаз, отстраненно устремленных в одну точку. Она выслушала историю, которую не желала бы знать ни одна живая душа, ведь слишком неправильной она была для человека, которого Рейко должна ненавидеть. Подогнутые ноги затекли, Рейко всю ночь просидела на полу, не смея прервать самозабвенный монолог. Монолог, что писался несколько лет и вырвался горькой исповедью за одну ночь. — Когда ты свершишь свой реквием, что в твоей игре должна сделать пожалевшая тебя Акияма Рейко? — с грустной насмешкой спросила Рейко, причисляя себя к персонажу пьесы, в которой не желала участвовать. Но у сценариста были иные планы. — Ты ступишь в эту комнату, — Акасуна поднялся с дивана с такой легкой грациозностью и резвостью, будто не он провел бессонную ночь, и указал на дверь, которую Рейко не смогла открыть. — Выкачаешь из меня всю кровь, выпотрошишь, зашьешь и забальзамируешь. Если так пожелаешь, можешь оставить мой материал в этой квартире, пока меня не найдут, а можешь, как делал я, установить его в любой точке города. Рейко хотелось смеяться от безрассудности и абсурдности услышанного за все эти дни. Убийца, что собирается поставить точку в своей творческой стези собственной смертью, став самим произведением искусства. А взвалить бремя за собственную жизнь он решил на неё, на ту, чью жизнь разрушил, чью душу искромсал и изрезал своей кистью, пускай и не прикоснувшись к её телу. — Ты хочешь, чтобы я стала убийцей… — Это не убийство, если тебе так претит мысль отнять мою жизнь лично, я могу выпить яду. Я буду уже мертв. А ты свершишь старый, но всегда верно действующий закон талиона «Око за око, зуб за зуб». Я думал, что ты посчитаешь справедливым такой исход, как слуга закона. Рейко поднялась на затекших ногах, но, потеряв равновесие, упала на диван, согнувшись пополам и схватившись за закружившуюся голову. — Если я откажусь, то что тогда? — Серые глаза, озлобленные, как у побитой собаки, уставшей от собственной жизни, смотрели сквозь расщелины пальцев на стоящего чуть ссутулившегося убийцу, на чьих губах всплыла грустная усмешка. Мир в эту минуту отключился для маэстро, поставив пьесу на паузу, где застывают не только герои, но и декорации, позволяя личному суфлеру подбежать с забытым текстом на сцену. Но суфлер этот передвигался нарочито медленно, вспорхнув со стола на пол, взметнув полами белой юбки, как крыльями падшего ангела. — Действительно, Сасори, что ты будешь с ней делать? — с юродивой жеманностью, манерничая, спросила Нарико, обойдя Акасуну. — Давай-ка я помогу тебе: ты выпотрошишь её прямо сейчас! Немедленно! Вырубишь её одним ударом и затащишь в операционную! Эту марионетку, которую украл некто, тебе неизвестный. Она давно принадлежит тебе, её место в твоей личной коллекции! А куклы не способны без марионеточника исполнять его волю! — низвергала Инаеси ядовитые слова, что кислотой разъедали само сердце побледневшего убийцы. — Нет, она способна, — возразил Акасуна вслух. Рейко встрепенулась, это не был ответ на её вопрос, но кому тогда предназначались эти слова, если ни ей? Пустой и потерянный взгляд Сасори стрельнул в сторону, расфокусировано пробежавшись по всей комнате. Он махнул рукой, как прогоняют назойливую муху. И тогда Акияма поняла, что уже видела подобную картину однажды — в том коттеджном домике в Осаке, в подвале, он так же разговаривал сам с собой. Кукловод и сам признался, что все это время ему сопутствовали его верные спутники, шептавшие заклятья, приговорившие других к страшной смерти и помиловавшие легкой смертью. Но кто? Кто они? В своей исповеди Сасори ни разу не произнес их имена, только местоимения «он» и «она». Сасори схватился за голову, на его лице изобразилась такая мука, словно юношу пронзила неистовая боль, что Рейко хотелось подорваться с места и подхватить эту больную душу, чтобы крепко обнять и крикнуть, что никого здесь нет. Но этот глупый порыв отрезвила собственная ненависть. Она замотала головой, наблюдая, как Акасуна повернулся к противоположной стене, чуть гневно сощурив глаза. — А что ты мне скажешь? Что я все должен бросить? Поистине жуткая картина: быть зрителем и не видеть никого. Пьеса одного артиста, исполняющего несколько ролей: сам себе актер, сам себе сценарист, сам себе композитор и художник-постановщик. Рейко прижала пальцы к губам, в горле застрял горький ком тошноты, но она не могла найти в себе силы, чтобы встать и пройти мимо невидимых ею людей, боясь потревожить, спугнуть, сломать постановку. Стоящий у стены Дейдара, куда выжидающе в нервном нетерпении смотрел Акасуна, развел руками, пожав плечами, и с неизменным озорством оскалил ряд белых зубов. — Я считаю, что ты должен завершить свой проект, а потом уже разбираться с оставшимися мелкими проблемами. Кто важнее: Мастер или какая-то Акияма Рейко, ничего не смыслящая в твоем искусстве? Полицейская понимала, что сейчас это её последний, нет, единственный шанс схватиться за ручку двери в душу Акасуны Сасори, чтобы выбраться живой и невредимой — нужно лишь подобрать верный ключ. Думай, Рейко, думай. Инаеси Нарико так или иначе была повинна в смерти всех его друзей. Дейдара, Яхико, Конан, Сакура, Нагато. Акасуна Сасори — классический пример серийного убийцы — странствующего, организованного визионера. Убийца-психопат, страдающий параноидной шизофренией, убийца с клиническим бредом и галлюцинациями. Его мучили призраки умерших друзей, и он создал кукол, вселив в них свои больные грезы. Но это не простой бред. Он расщепил себя. Разделил Акасуну Сасори на три части. Он все равно, что фрейдовская конструкция бессознательного, если взглянуть на проблему с этой стороны. Он не называл имена тех, с кем говорит. «Она» и «Он». Нет сомнений, что под «она» он имел Инаеси Нарико. Инаеси Нарико — локальный, дезорганизованный серийный убийца, тип «миссионера». Подобные убийцы считают себя мстителями или судьями, очищающими общество от «грязи». Нарико считала себя «героем», карающим мечом во славу Мастера. Она идеальный образ для неподконтрольных руководящих инстинктов. Именно ею и оправдывает свои убийства Кукловод — идеей. Если Нарико — это оно, бессознательное, то должно быть и Сверх-Я, голос совести и морали, то, что периодически останавливало или, по крайней мере, пыталось остановить. Своеобразное отражение социального мира в психике человека, вместилище социальных правил, норм социального общежития, моральных запретов и религиозных установлений. Кто из его товарищей больше всех подходил на эту роль? Кто-то близкий, к кому Сасори мог прислушаться. Скорее всего, это либо Тсукури Дейдара, либо Харуно Сакура. «Он», значит… — Не слушай её, — самым простым, ничего незначащим обыденным голосом проговорила Рейко, кротко и скромно. Но какой это произвело эффект! Сасори натянулся струной, затрепетал всем телом и медленно обернулся к Рейко. В его глазах таился неподдельный испуг и удивление, на которые, как думала Акияма, он не способен. — Кого её? — едва выдавил он шепотом, боясь услышать ответ. — Не слушай Нарико. Уста Кукловода задрожали, как и расширившиеся кукольные глаза, его стан качнулся от невидимого, но сильного ветра, который свалил серийного убийцу на колени перед Рейко. Он схватился за неё как утопающий за последнюю надежду, смотря в её остекленевшие от передавшегося от него страха бесцветные глаза. — Ты тоже её видишь? — голос Акасуны дрожал вибрирующими невротическими нотками, он схватил руку Акиямы, сжав со всей силы, другой нежно дотронувшись до заледеневшей влажной щеки. — Я не один слышу этот голос? — Не слушай её! — истерично заверещала Инаеси. На лицо мёртвого Потрошителя легла тень, какая накрывает пораженных поцелуем смерти. Самозабвенно ударив в грудь окровавленным от впившихся в собственную кожу наконечников нэкодэ кулаком, она завизжала как зарезанная свинья. — Это сука блефует!!! Никто! Никто не способен понять тебя, кроме меня! Убей её! — Нарико рухнула на колени рядом с Сасори, затормошив со всей силы, но Сасори смотрел только на замершую Рейко с такой нежностью и надеждой, что Инаеси шарахнулась назад и, ища поддержки, устремилась к подозрительно улыбающемуся Дейдаре. — Что ты молчишь! Сделай что-нибудь! Она же им манипулирует! Её нужно убить! Немедленно! — Нет, Рейко не нужно убивать, — издевательски спокойно изрек Тсукури. Сасори вновь повернулся к Дейдаре, на что немедля среагировала и Рейко, если в другую сторону он смотрел к Нарико, значит в той стороне стоит… — Послушай Дейдару, он прав, — с материнской лаской Рейко неуверенно, не сразу найдя в себе силы для такого интимного и пугающе недопустимого жеста, дотронулась до руки Акасуны, сжимающего её предплечья. Ключик вошел в замочную скважину и скрипуче чирикнул, зубья замка разомкнули пасть, открывая запертый самим гением ларец. Сасори будто бы обмяк, расслабился в первые за все годы, смотря, как тень накрывает стену, где стоял исчезнувший Дейдара. Нарико качнуло в сторону, и, упав на колени, она из последних сил потянула когтистую руку убийцы к Сасори, но он был слишком далеко, недосягаем стал для него угасающий крик, что вскоре исчез в мерцающей пыли. Рейко казалась мертвой, неподвижной, как гротескная статуя, холодная и отстраненная, и лишь живые глаза, в которых плескалось неподдельное понимание и нежность, отличали её от мертвеца. Сасори смотрел на неё с благоговением, боясь отпустить в страхе, что голоса и образы, не оставляющие его в покое все эти годы, вернутся. И он сокрушенно согнулся и, как приговоренный к смерти, кладущий голову на плаху, лег на колени опешившей Рейко. Акияма побледнела еще сильнее, точно покрытая снегом заиндевелая роза, затаила дыхание, беспомощно подняв руки над возлежавшим перед ней телом. Её мучитель, истязатель на коленях перед ней в поисках поддержки и понимании, которые она смогла протянуть ему, на краткий миг подарив покой. Разум кричал: «Оттолкни! Ну же, подорвись с места и беги, глупая ты девчонка! Не верь дьяволу, вставшему на колени только для того, чтобы затащить тебя в ад и наслаждаться твоими бессмертными вечными муками». Но сердце заставило опустить руку на красную макушку и пригладить растрепавшиеся волосы. Акасуна с трепетом закрыл глаза, улыбаясь без улыбки на устах. Его лицо лучилось умиротворением и благодарностью, с покорностью он отдался в руки своей жертвы, что механическими боязливыми движениями гладила его по голове. Рейко стало по-настоящему жутко. Куда страшнее, чем когда она в цепях сидела в подвале. Сейчас она получила в руки сомнительную власть, с которой не знала, что делать и как поступить. Одно неверное движение, и Чёрт у её ног укусит за руку, утянув в глубины ада. — Спой мне. — Что? — встрепенулась Рейко, голос предательски задрожал. — У тебя чудесный голос, я хочу, чтобы ты еще раз мне спела, как тогда в Осаке. Последний раз полицейская пела на вечере у Данзо перед тем, как попала на игры. Пение не ассоциировалось у неё с благоприятным исходом. К тому же горло пересохло, как будто припорошенное песком. Мышцы задеревенели, из-за чего Рейко не могла найти сил пошевелиться — слишком тяжелая ноша была у её ног, что давила больше на душу, чем не тело. Она беспомощно открыла уста, пытаясь выдавить из себя строчки песни, но хрипло просипела и зашлась кашлем. Слишком сложно, сердце клокотало в груди, бухая оглушающими ударами. Но Рейко переступила через себя и свою гордость, прикрыла глаза, чтобы представить, что она находится далеко отсюда, идет вдоль пустых улиц родного города и поет лишь для себя, лишь для стрекочущих цикад и заливающих трель птиц. Сначала строчки полились писклявыми, высокими нотками, переходя в плавную мелодию. Колыбельная, способная усмирить саму смерть. Незатейливая мелодия вместо гипнотизирующей змею дудки. Тихая песнь, за которой скрыта целая история, неспособная уместиться в четырехстрочные куплеты. Можно ли сочинить хоть одну песню, способную раскрыть то, что не описать ни одной картиной, ни одним забальзамированным произведением? Витающее в душной резиновой комнате безумие. Единственная слезинка скатилась по щеке и сорвалась с подбородка, не оставив следа. Сасори медленно, нехотя поддался назад под последними прикосновениями холодных пальцев, что кончиками задели виски. Перехватил ледяные ладони, которые не был способен согреть собственным заиндевевшим сердцем, которое, быть может, забальзамировал еще до встречи с Потрошителями. Несмотря на ласковые прикосновения, руки Рей оказались обветренными с огрубевшей кожей. Таким аристократическим пальцам суждено играть Шопена на фортепиано, а не сжимать пистолет и карабкаться по стенам замка Мастера. И если он оросил свои руки кровью благодаря Потрошителю, то эти мозоли на её пальцах на его совести. — Ты правда была в меня влюблена? — вопрос вырвался сам собой. И, испугавшись собственной несуразной догадки, Акасуна неловко, но пристально взглянул в неизменившееся лицо Рей. Она все также недвижимо смотрела на него, как на произведение искусства, которое пыталась, но не могла понять. — Я была влюблена в Асори Накусу, — с меланхоличной отстранённостью ответила Рей, потупив взгляд, ища ответы в светлом прошлом. — Я правда была влюблена в Асори Накусу. Но также все эти годы я ненавидела Кукловода, — и подняла заискрившийся незнакомым светом взгляд. — А сейчас я впервые столкнулась с Акасуной Сасори и ничего теперь не понимаю! — голос надломился от подступающих слез. — Я ничего не понимаю, ты не Асори Накуса, которого я любила, и не Кукловод, которого я ненавидела. Втянув носом влагу, Рей подняла взгляд. Слезы, на которые, как она думала, не способна, хлынули неконтролируемым потоком, застелив глаза. Акасуна вытянулся, поймав её лицо в ладони, заставляя посмотреть на себе, но Рейко протестующе замотала головой, упрямо смотря вверх. — Я и Асори Накуса, и Кукловод, Рейко. Я тот, кого ты и любила, и ненавидела. Все эти имена и все эти твои чувства вызывал один я — Акасуна Сасори. Никто из них не был выдуманным образом. — Я не могу так, — всхлипнула Рейко, попытавшись вырваться из его рук, — пожалуйста, дай мне уйти, я не могу тебя забальзамировать. — Можешь, более чем, и так ты сделаешь большое одолжение тому, кого любила, и отомстишь тому, кого ненавидела. Сасори потянул Рей, призывая встать. И, как тряпичная кукла, она полностью обмякла, позволяя поставить себя на ноги и сделать несколько шагов к центру комнаты. Как любую марионетку, еще не очищенную от крови и органов, но давно потерявшую волю над своим телом, Акасуна обнял ее за талию, другой рукой переплетя их пальцы вместе, и пристроил её голову к себе на плечо, поведя в танце, где каждый слышал собственную мелодию. В каждой из них аккомпанировали скрип полиэтилена, тиканье часов и тихие всхлипы Рейко. Она устала настолько, что ей было плевать на то, что делают с её телом. Пускай он лучше выпотрошит её, как к тому уготовила её судьба, в конце концов, не к этому ли она стремилась в поисках своего палача? Чтобы он убаюкивал её на своем плече, чтобы усыпить и отнести в операционную, где спасет её от старости, от времени и смерти. — В детстве папа брал меня с собой на охоту, — шепотом зароптала Рей осипшим голосом, все так же во власти чужих рук, ведущих её в танце. — Поначалу я боялась, но когда первый раз взяла в руки ружье и убила дичь собственным выстрелом, я почувствовала невероятный трепет — эйфорию. Чужая жизнь принадлежала мне. И только мне. Охотясь, я была по-настоящему счастлива. Наверное, каждый мечтает подержать в руках чужую жизнь. Но не каждый на это осмелится. И поэтому в какой-то мере я могу понять тебя. Убивая, нет… прости, бальзамируя, ты держишь чужую жизнь в собственных руках. Ты владеешь ей, а не бог, не судьба или смерть. — Тебе будет достаточно получить в свои руки мою жизнь, — пригладив спутавшиеся волосы на затылке, Акасуна заставил Рейко поднять голову. Акияма вымученно улыбнулась и остановилась, прекратив движением невидимых нитей. — Я тебя поняла, я все поняла, и другие поймут. Сасори напрягся, непонимающе взглянув в одержимый взгляд серых глаз. — Ты сдашься с чистосердечным, расскажешь правду, тобой заинтересуются тысячи психиатрических клиник! Твой случай ведь уникален! Но Акасуна дернулся от её слов, помрачнев как предгрозовая туча, прорвавшаяся в ясный день. Рейко, нервно смеясь, развела руками, будто призывая к себе, приглашая принять её помощь, простерла к нему руки, умоляюще взглянув. — В суде тебя признают невменяемым, твое психическое состояние станет тебе спасением, тебя отправят в психиатрическую больницу! Тебя можно вылечить! Я лично буду выступать свидетелем на твоей стороне, чтобы тебя признали психически…. — Больным? — ядовито отчеканил Акасуна голосом полным горечи и, скривившись, отвернулся. — Ты ничем от них не отличаешься! Ты тоже считаешь меня больным! Ты смотришь на меня почти так же, как Нагато! А мне не нужна твоя жалость! Ничья! Рей самозабвенно закачала головой, сделав шаг, но Акасуна оттолкнул её со всей силы, зарычав раненным зверем. — Но это правда! Если ты не признаешь, что тебе нужна помощь, это лишь доказывает, что она тебе необходима! Ты ведь нонсенс в психиатрии, по твоей проблеме можно написать целую книгу, есть множество случаев, когда серийных убийц отправляли в психиатрические больницы, и они жили спокойно до самой старости! Рассвирепевший Кукловод не в силах больше слушать оскорбления, ранящие его тщеславие, схватил Акияму и силой поволок в комнату. Не успевшая опомниться полицейская не сумела оказать сопротивление, Сасори швырнул её на кровать и, достав из шкафа цепь, приковал к ней. Рей схватилась за металлический ободок, сомкнувшийся на её запястье. Сасори пятился назад, смотря с неистовым гневом и высокомерием. — Моя душа бессмертна, навеки сокрытая в едва уловимых тенях, запечатлённых на холстах смешанными красками. Я бессмертен, закован в тысячах разбитых губ, ласковых улыбок, печальных взоров уставших глаз, в раскрывшихся лепестках, заиндевелых чреслах на мгновение раскрывшихся крыльев бабочек. Я спрятан в уголках рам, наспех вырезанных паспарту. Я утонул в кляксе, нечаянно пролитой краски. Я везде и нигде. Вы будете смотреть на мои работы, даже не подозревая, что я смотрю на вас с той, другой стороны своего личного бессмертия. Я тот человек из будущих страшилок для ваших детей. Я вдохновение для психопатов, что попытаются присвоить себе мои лавры. Я пособие для будущих психологических исследований напыщенных ученых-психиатров, сидящих на антидепрессантах своих же коллег. Я эхо ваших нереализованных грез. Разве смеет оценивать и судить картины тот, кто в жизни не держал кисти в руке? Художника может понять только художник, лишь жертва вдохновения и благоговения. Лишь тот, кто творит сам, может понять горечь страданий рождения произведения и экстаз, свободу полета души, что вырвала собственный кусочек, отдав её своему истинному дитя. Истинное дитя, не подверженное времени и старению, уничтожению, смерти. Дитя, что переживет вас всех, странствуя сквозь века, из руки в руки, из взгляда во взгляд, из уст в уста. Миллиарды пальцев, оставивших свои отпечатки, и след моей души, оставшийся клеймом куда глубже — в вашей памяти, в ваших сердцах. Я уже бессмертен. А можете ли вы сказать то же о себе? Акасуна судорожно выдохнул после оглушительно экспрессивного монолога, продекламированного на одном дыхании. Неспособная ответить Рейко смотрела с сожалением и горечью о своих словах, понимая, что только что плюнула в открывшуюся ей дверь, попав в самое сердце. И ни одно её слово не изменит положения. — Если ты откажешься спустя сутки от моего предложения, я забальзамирую тебя и выставлю перед полицейским участком. — Сасори! Рей рванулась к захлопнувшейся двери, но цепь отдёрнула её обратно, и полицейская упала на колени, сотрясаясь в беззвучном рыдании. Даже не осознавая, что впервые произнесла его имя вслух.

***

Рейко лежала на боку лицом к окну, слушая тишину. Все краски сгустились в черные оттенки: чисто-черный, как погрязшая в пороке душа, сине-черный, как пустое небо над Токио, серо-черный, как вся её жизнь. Тишина не пугала, как пугала всегда, стоило Рейко остаться наедине с собой. Она устала бояться и смиренно ждала приговора, не в силах больше противиться чужой игре, в которую её затянули шахматной фигурой. Акияма считала, что готова умереть, но вопреки этому каждый раз вздрагивала от каждого шороха: вдруг утро уже наступило, и Кукловод пришел за ней, чтобы исполнить свое обещание. Ей нужно лишь оказать сопротивление. Она сможет. Ведь однажды ей это удалось, так почему удача должна отвернуться сейчас? Может, потому что Рейко сама не была готова взять в руки нож. Взять оружие в руки значит быть готовым убить. Убить человека значит взять ответственность за его жизнь. А готова ли она к такой ответственности? С другой стороны, она может считать это убийством при исполнении, преступник оказал сопротивление, преступник попытался убить её — она защищалась. Акияма решила оставить этот вопрос на волю импровизации этим утром. И она задремала. Совсем ненадолго, но достаточно, чтобы подскочить с постели, когда открыла глаза. Нет, в комнате все еще гуляли тени. Постель приняла обратно в объятья рухнувшее обессиленное тело. Полицейская судорожно провела ладонями по лицу, сделав глубокий вдох и выдох, и повернулась на другой бок, тут же обомлев. Даже сквозь мрак она видела очертания лежащего на второй половине постели тела. От испуга Рейко дернулась назад, приподнявшись на локте, затаив дыхание. Будто боясь то ли спугнуть, то ли разбудить ночного гостя. Пробившийся лунный свет оросил комнату, осветив замершее тело Рейко и возлежавшего спящего Акасуну Сасори. Акияма побледнела подобно застеленному облаками небу и попятилась назад, желая соскочить с кровати, но остановилась. Он казался таким неестественным, ненастоящим, словно идеальная кукла, даже грудь не вздымалась, а веки не дрожали при глубоком сне. Быть может, просто очередная марионетка, которую в насмешку подбросил Кукловод? Рейко протянула дрожащую руку, не прикасаясь, проведя вдоль неподвижной груди, поднялась к подбородку, осторожно поднесла ладонь к лицу, ища хоть какой-то признак жизни, точнее боясь его найти. Она так и застыла, не отрывая руки и взгляда от лика убийцы. Рука дрогнула, и подушечки пальцев едва дотронулись до бархатной кожи, Акияма медленно отвела руку, но была тут же перехвачена цепкими пальцами, больно впившимися в её кожу. Рейко вскрикнула, дернувшись назад, но мертвая хватка не позволила ей этого. Акасуна открыл дрогнувшие веки, заспанно заморгав и скользнув уставшим взглядом по оторопевшей от ужаса похищенной девушке. — Я…я… — заикаясь, затараторила Акияма, стушевавшись. Акасуна отвел взгляд, тихо фыркнув. — Я подумала, что ты кукла. — Пока что еще нет. Попытка еще раз вырвать руку не увенчалась успехом, суставы кисти заскрипели как заржавевший механизм марионетки, и этот звук показался Рейко невероятно отвратительным. А Акасуна из-под опущенных ресниц изучал её ладонь, проведя большим пальцем по загрубевшему шраму. — У тебя много таких шрамов? Рейко, не сразу поняв смысл вопроса, смутилась, наконец отняла руку, когда Кукловод ослабил хватку, и подтянула к себе колени, подогнув под себя, пытаясь спрятать шрамы, оставшиеся после ожогов от слепого огня в замке Мастера. Но Сасори, заметив её манипуляцию, принял сидячее положение, перехватил за лодыжку и вытянул вверх. Рейко зашипела, злобно заскрежетав зубами и постыдно зажмурив глаза. Её трясло от нежных и скрупулёзных прикосновений профессионала, оценивающего материал, так портной ищет подходящую ткань для будущего платья. — Столько отметин, твое когда-то прекрасное тело стало одним большим шрамом. — Очерчивая линии ожога на лодыжке, Акасуна поднялся, потянув Рейко к краю постели как безвольную тряпичную куклу. — Твои шрамы словно линии на ладони, записывающие твою историю. Рейко смотрела в темноту потолка, цепляясь за смятые простыни, но, когда оказалась на краю, Сасори подхватил за талию её обмякшее тело, заставляя сесть, и, смотря свысока, запустил пальцы в растрепанные русые пряди. — У тебя есть еще шрамы? Я должен знать перед началом работы, в каком состоянии материал. Но Рей молчала, тупо смотря в одну точку перед собой. Всех шрамов и не насчитаешься, они и правда как линии жизни по всему телу. «Это просто больной сон», — пыталась уверить себя Рейко. Очередной плод её воспаленного разума, лишившегося своей панацеи в виде таблеток. Ощущения не могут быть такими острыми в реальности, её тело бы не трепетало от волнения и страха, ведь оно давно закалено и отравлено ненавистью. Лишь только во сне ею могли управлять, как марионеткой, чужие нити. Эти нити в виде протянутых ладоней, призывающие встать, помогли ей подняться. Акияма смотрела в пол, так было легче, пока Акасуна ввел её к зеркалу, где ярче всего играли блики из кислотно-лунного света фонарных столбов и серебряного сияния луны. Больничная рубашка скользнула слишком быстро, и Рейко подняла руки, позволяя стащить её с себя. Тонкие спутанные прядки волос упали на плечи, не закрывая безобразных следов когтей дикого животного по всей спине. Рейко склонила голову, прикрыв глаза от странного холодка, кусачие мурашки пробежались вдоль позвоночника, пока холодные холеные пальцы очерчивали шрамы на спине, пробегались по выступающим позвонкам. Акияма понурила голову еще сильнее, сжав ноги, низ живота приятно тянуло, и от этого она ретивее уверяла себя, что сон скоро закончится. Но пальцы нарочито медленно изучали каждый след. Тяжелый вздох разочарования раздался за спиной, и щекочущая пытка на мгновение прекратилась. Рейко качнуло назад, и она столкнулась с преградой, упершись в стоящего Акасуну, и попыталась немедля уйти вперед. Но Сасори остановил, развернув чуть боком, откидывая волосы на левое плечо, открывая правую сторону, и провел точно такими же привычными отточенными движениями по правой щеке. Точно, даже здесь у неё имелись совсем маленькие шрамики от стекол протараненного ею окна в Осаке. Акасуна пропустил руки между её руками, скользнув к животу, отчего Рейко напряглась и вытянулась, толкнувшись назад, но прижалась так к Акасуне еще сильнее. Она скользнула взглядом вверх, мимолетно наткнувшись на собственное отражение в зеркале, и стыдливо отвела глаза в сторону, вздрагивая от каждого изучающего прикосновения. Все замерло, в отличие от сбившегося тяжелого дыхания и трепещущей тяжело вздымающей груди, покрывшейся гусиной кожей, Акиямы. Она стояла в объятьях убийцы, чьи заляпанные кровью руки невесомо остановились вдоль тела, задевая ребра и торчащие соски. На её обнаженном плече пристроен подбородок, щека слишком близко к её щеке, а шепот чересчур тихий и интимный. — Посмотри на свое отражение. Зеркало — рама, запечатлевшая почти недвижимую картину. Застывшее произведение, колышущееся лишь мелкой дрожью, скупыми движениями и трепещущими ресницами. Обнаженная жертва в руках своего убийцы — бледная и сокрушенная, невидящим взглядом следящая за плавными движениями рук на собственном теле. И взгляд. За его взглядом померкли все краски, и Рейко зажмурилась, вывернувшись в его руках, и прильнула всем телом к своему истязателю, потянувшись за поцелуем, но застыла, сжавшись всем телом до боли, лишь невесомо коснувшись губами его губ, вцепившись обессиленными пальцами в рубашку на плечах. Ненависть бешеной волной разбилась о неопределимую страсть. И Рейко совершила то, о чем в тайне желала три года назад, искоса наблюдая за взлелеянным идеализированным объектом воздыхания так давно в Осаке. Образ, который она придумала сама себе, который создал искусный Кукловод и в которой она верила и по сей день. Рейко прильнула к его губам в отчаянном, самозабвенном поцелуе, не ища ответа и чувств, пила его без остатка, как яд, пыталась задохнуться от собственных чувств. А его лукавые губы тянулись в усмешке, и она слышала смех. Торжествующий смех победителя. Смех смерти над жизнью. Смех бесчувствия над любовью. Но эта безумная вырвавшаяся эмоция пьянила еще сильнее, ведь Рейко никогда не слышала, как смеется Кукловод, и готова была умереть не только за этот поцелуй, но и за этот смех. Одежду на его теле хотелось разорвать в клочья, но Рейко лишь цеплялась за неё и молилась, чтобы он оттолкнул, разорвав это безумие. Но Сасори не оттолкнул, разжал её пальцы с рубашки и переплел их со своими, все так же улыбаясь, и в этом цепком объятии провел к постели. Рейко открыла глаза, когда матрац прогнулся под её телом, прикусила нижнюю губу, пройдясь по ней кончиком языка, чтоб ощутить вкус чужих губ, и во мраке различила потешающийся над ней смех, видела, как обнажается дьявол перед тем, как примет жертву, поднесенную к нему на алтарь. Жертву, что сама преклонила колено, возжелав, чтобы её искусили, выпили до дна, высушили и обрекли на смерть во имя великой идеи. Рейко боялась выпустить его из объятий, когда Акасуна прогнулся над её телом, цеплялась за плечи, за запястья, за спину. Прогибалась под изогнутыми губами, лениво и медленно изучающими её тело так же, как его пальцы изучали материал. Но она и сейчас была его материалом, как бы Акияма не пыталась себя уверить в обратном. Что находится сейчас с Асори Накусой, а не с Кукловодом. Но не учла одного, что Асори Накуса и Кукловод были Акасуной Сасори. Кукловод скользил холодными ладонями по внутренней стороне бедра, и его язык выписывал круги на её лоне. Рейко кричала, кусая пальцы до крови, до слез захлебывалась в собственных чувствах, мотая головой, и замирала лишь тогда, когда его губы прикасались к её губам, подарив один единственный поцелуй, а легкая тянущая боль пронзила низ живота. Акияма кусала его губы, судорожно лаская лицо, и извивалась, пытаясь ощутить его глубже, сильнее и больнее, несмотря на весь дискомфорт. Боль на следующее утро подтвердит, если это окажется правдой. Больно станет её свидетелем. Боль, смятые простыни и кровь на них. Она принесла свою жертву, ответив согласием на все одной ночью. Собственные чувства предали Акияму Рейко, что безмолвно кричала, тихо постанывая и всхлипывая, пытаясь запомнить тяжелое дыхание на своем плече, щекочущие красные пряди на щеке и семя, излившееся на её живот. Акияма Рейко проиграла собственной болезни, как и любой больной, не осознающий и не верящий в её существование.