Doll

Чонгук прибегает взъерошенным воробьём, налетая стремительно, едва открывается дверь. Обнимает, цепляется за плечи и шею, жмётся близко-близко. — Хен! Техён закусывает щеку, то ли чтобы не заплакать, то ли чтобы не улыбаться дураком. Он обхватывает руками в ответ аккуратно, не веря во всё до конца. Он не чувствует той связи, что была всегда, смотря на ускользающий конец разорванной нити-дружбы. Чон трясущимися руками эту нить сейчас связывает узлами. — Прости меня, хен! Я не знаю что на меня нашло. Я соврал тебе, ничего не сказал, — он отходит немного назад и опускает голову, — но… Я правда не хочу говорить сейчас ничего. И смотрит так серьезно, изо всей мочи, чуть ли не треща по швам. Смотря в глаза донсена, Техёна немного отпускает то давящее чувство в груди. Теперь он уверенно отпускает конец каната, крючок, которым Чонгука тянул. Младший для Тэ будто всегда шел по невидимой лестнице, боясь, возвращаясь назад, отступая. Оступаясь, катился вниз. Его шаги были нечеткие, размытые и смазанные, а сейчас один единственный его шаг наполнен огнем и непонятным Техёну стремлением, с вычерченным острым контуром. И это поражает старшего до глубины души, будет Чон выныривает и плывет с остервенелой силой. Техён расслабляется. Как хен, он должен поддержать Чона в стремлении идти по лестнице жизни дальше, уже не дергать за руки и не тянуть на таране, лишь ухватить крепко за ладонь, если понадобится помощь. Уголки губ разбегаются в улыбке. — Заходи давай. И чего ты с походной сумкой, путешественник? Сбежал от брата? — Я сейчас не могу зайти, хен. Я побегу там. Мне очень надо, хен, — и мнется, смотря в пол, переступая с ноги на ногу и светится румянцем на щеках. И Тэ понимает. И ему смешно с себя. «Вот дурак то. Даже не подумал о таком» Хотя волнение ещё чешется осадком, и Техён борется со своим любопытством и подозрительностью. — Хорошо, Чонгук-и, хорошо иди, — и всё же не выдерживает — Ты расскажешь потом всё, ведь да? Младший, задумавшись, мнёт шлейку сумки. *** Он сидит, опершись на дверь спиной на лестничной площадке, не в силах войти. Проводит ладонью по большой сумке в руках, теребя замок. Внутри что-то скребется и шепчет: «не входи» «пока нельзя» «ты ведь хотел что-то поменять» «быстрее» «ты теряешь время» И Чонгук теряется совсем, чувствует что-то, но не понимает, что от него нужно. Он никогда не умел отдавать. Подросток встряхивает головой и поднимается с пола, отряхивается и проводит пальцами по двери в квартиру Юнги, ведя по неровной поверхности. Рисует невидимое солнце. Он еще ничего не изменил, не сделал, что хотел. Чонгук решительно поворачивается к ступеням и идет, не оборачиваясь. *** Он чешет рыжую макушку и растирает себе виски, нарезая круги по своей комнате под звонок телефона. Ходит и не может успокоиться, смотря на фотографию с квадратной улыбкой. Сердце колотится и кричит, грозясь уйти от такого идиотского хозяина. *** — Ты? Чонгук, не отвечая, проходит в свою комнату и щелкает замком. Он уже приготовился слушать скандал за дверью. «Пусть бесятся» Начинающиеся крики не отзываются в внутри никак, ничего не ёкает, ничего не болит. Так легко. Почему раньше из-за этого он пролил столько слез? Почему они просто не разведутся? Почему не могут решить всё спокойно и не трепать больше нервы ни себе, ни ему? Всё вдруг становиться понятней, проще. Все крики родителей не его вина. Их ссоры — не его ошибки. Он сам — не ошибка. Не ошибка? Перед глазами почему-то белёсая макушка и стеклянно-равнодушные глаза. Красные пятна на прозрачной коже с голубым отливом. Камни на набережной. Плед и собственный сбивающийся, дрожащий голос. Запах кофе. Внутри расползается тепло, и Чон наконец видит сквозь вечный туман своих мыслей-волнений. Да какая к черту ошибка? И о чём он только думал, болван. Он не виноват, просто родившись. Он не согласен с мнением родителей на свой счёт, ведь себя он знает лучше, чем знают его они. Те, кто оставил глубокие раны в душе ни имеют права решать и судить то, что осталось от их стараний. Уверенность в правильности своих мыслей крепнет, скрывая тонкий стебель корой, постепенно разрастаясь дубом. Внутри становится спокойно, будто прямо сейчас в его руках худой фарфоровый Юнги. Чонгук включает музыку и начинает разбирать вещи из сумки. Расставляет учебники и тянется к телефону, чтобы позвонить на так редко набираемый им номер.