Doll

— Я тебя прямо не узнаю, — Намджун треплет спутанные вихры младшего и улыбается. Чонгук не чувствует даже его ладони. Голова болит ужасно, в ушах стучит пульс, и он утыкается в сложенные на столе руки. В мыслях сплошное пюре из формул, каких-то важных исторических дат и определений. Чон готов рыдать и смеяться, это точно. Ещё немного, и его скрутит истерикой. Приближающийся срыв налегает на него одеялом, не давая вздохнуть. — Хен, сколько ещё? — хрипит он в руки. — С конца следующей недели уже. Ну, история думаю будет первой, — Джун растирает лицо.— Ты не нервничай так, хорошо ведь подучил уже всё. Чонгук не отвечает. Внутрь будто запихали камней. Сердце тиснет и сжимает, будто мотылька грубые ладони. Сглотнуть не получается, в гортани слизко и сухо одновременно. — Я всё, хен. Пойду. Не могу больше, — и резко поднимается, сразу же жмуря глаза из-за головокружения и пятен под веками. — Завтра тебя ждать? Ты бы отдохнул уже, — хмурится Намджун, начиная волноваться, — загонять себя так с учебой тоже не вариант. — Обязательно приду, хен, — почти резко и со стиснутыми зубами. — Я хочу всё сдать на отлично. И уверенность Чона можно прощупать руками, как бетонные плиты. Намджун смотрит внимательно на крепко сжатую челюсть, складку между бровей и снова убеждается в своем недавнем открытии: «Чонгук начал стремится к чему-то» и это так непривычно резко и удивительно. Старший теряется в догадках из-за такой перемены. — Чонгук-а, ты ради родителей так? — это не лучшие слова, да, Нам понимает отлично, но черт возьми, он должен знать почему. Почему Чонгук уже больше недели горит уверенностью. — Уж точно не из-за них, — почти шипение, — ради себя и только. И младший выглядит не то растерянно, не то просто уставшим, шепча последнее. *** Вечер уже, а ноги всё равно несут не в теплую кровать, хоть и не в теплом доме, а к морю. Подросток там уже давновато не был. Он пристраивается на валун и закрывает глаза, вдыхая воздух с силой и отчаяньем. Чонгук надеялся, что придя сюда, хоть немного получится успокоиться и собрать разбегающиеся мысли. Напрасно. То, что он ответил тогда Намджуни-хену заставило удивиться самого себя. Ему казалось, что окончание учебы и поиск подработки на будущее, делается им скорее для Юнги если честно. Ведь серьезно. Он ходил к Намджуну сразу после учебы, чтобы тот его подтянул, и только мысли, что это жертвы ради фарфорового хена, заставляли его переступить через себя. «Ради Юнги», — шептал он себе и стремление и уверенность текли лавой по телу. А тут. «Ради себя» Эта фраза кажется такой же правильной как и предыдущая. *** Он ведь решил, что не пойдет к Юнги. Решил, что придет тогда, когда хен сможет на него положиться, хоть ему скорее всего это и не надо. Чонгук ругает себя и уже раз четвертый разворачивается от многоэтажки. Проходит с десяток шагов и останавливается изваянием. Ноги не хотят двигаться совсем, и чувство полной тупости оседает туманом, шурша в голове уличным копошением. Чон по новой проговаривает почему решил не доставать Юнги в ближайшее время. Психует, бурча в ворот одежды нецензурщину, и развернувшись, срывается на бег. *** Под ногами звенит стекло, и Мин почти спотыкается, отпихивая пустую бутылку. Доползает до дивана и с силой бьется затылком о спинку. Его мутит, на языке горчит, будто он только что объелся специй или какой-то безумно острой дряни. Трясущимися руками растирает лицо, всё ещё мокрое от недавнего душа. Нашаривает открытую бутылку на полу и глотает оставшийся алкоголь, чувствуя как становится опять до невозможности жарко и душно, дыхание перехватывает. Перед зажмуренными глазами пелена и почему-то теплые руки, которые будто и сейчас обнимали. Пожалуй, эти воспоминания единственные, что Юнги хотел бы оставить. Сейчас так легко и тяжело одновременно, прямо как в слишком горячих крепких руках, слишком душных и потных, от которых было больно вздохнуть. Мин думает, что единственный способ не вспоминать и не думать обо всем — это перекрыть всё Чонгуком. Так определенно легче ждать конца.