В мире Митча Грасси.

Пятый день без Митча. Странно, как расстояние меняет человека. Вроде бы вчера никого не было в моей душе, кроме паутины и странных эмоций, сменяющих друг друга в калейдоскопе чувств. А сейчас я снова в темноте. Я знаю, что избавиться от зависимости в этот раз будет труднее, но зато одна зависимость на время перекроет другую. Брюнетистую и до боли милую. Сейчас в моей голове нет ничего, кроме боли. Вы думаете, как живет человек, принявший наркотик. Радужно? Катается на пони при радужном дожде из фей и прочей блевотной фигни? Нет. Ты лежишь в кровати и только и думаешь о смерти, но она не приходит. Кажется, что руки синеют и чернеют под гнетом давящих на них изнутри вен. Душа рвется наружу. Ты чувствуешь все, буквально все. Как сердце бьется, как легкие поднимаются внутри твоего отравленного организма. Каждая вена причиняет острую боль, иголками впиваясь в каменное сознание. Но я все равно выбираю эту боль, так как вынести ее намного легче, чем ту, которую причиняешь мне ты. Ты не отвечаешь на телефон, я не вижу тебя, но, даже если вижу, это чрезвычайно больно, так как постепенно я выхожу из опьянения и трезво смотрю. Не на тебя, конечно, на тебя я не способен смотреть трезво. Нет, я смотрю трезво на вещи. Мы не можем быть вместе. Я не достоин тебя. Никогда не буду. Я не могу встать с кровати. Одурманенный мозг не видит ее концов, да и тело не слушается меня. Глаза болят, когда я пытаюсь закрыть их, колени сами прижимаются к груди. Я сворачиваюсь в клубок, и... и что? И все. Это — единственное, что я могу сделать сейчас. Что самое смешное — даже друг мой героин не находит ничего лучше, чем транслировать мне в мозг твои глаза часами. Смешно, как квартира поменялась без тебя — свет я не включаю, телевизор не выключается пятый день, а наш кот не выходит из твоей комнаты. В квартире пыльно, сыро и дымно. Я курил, признаюсь, курил много, пил много. А сейчас просто добил себя. Какой я жалкий. Почти двухметровый бугай при разлуке с хрупким кареглазым существом подвел себя к порогу смерти. Смешно, но ты бы не смеялся. Ты уже давно избил бы меня чем-то тверже твоего кулака, повез бы куда-то, где мне «вправят мозги, безмозглый ты идиот». Я, не скрою, всегда думал, что тебе положено быть зависимым. Так уж устроены мои мысли. Как ты там? Знаю, что хорошо. Даже нет смысла спрашивать, но а что мне делать, пока мое тело сковано, а вены танцуют под кожей? Я вспоминаю, какой ты, наши последние разговоры, дни вместе. Я помню, что, когда ты собирался в аэропорт, ты кружился по дому, как маленькое торнадо, собирая свои вещи, разбросанные по дому. Ты был одет в сногсшибательные черные рваные джинсы и черно-белую рубашку с узорами, и зеленый пушистый кардиган. Я не знаю, почему твоя голова вдруг решила купить его, но тогда, в магазине, ты сказал, что будешь надевать его на Рождество, так как чувствуешь в нем себя елочкой. Я смеялся, конечно, но теперь ты носишь его каждый день, а мне остается только лишь улыбаться. Ты правда милый в нем. Затем ты полчаса, я клянусь, стоял у зеркала, слушал музыку, смеялся и улыбался своему красивому отражению. Хотя тебе так никогда не кажется. Ты считаешь себя низким, уродливым карликом. По крайней мере, ты так сказал мне, когда две пустые бутылки виски покоились на полу. Я говорил, что ты не прав, но ты только смеялся и легонько бил меня холодной ладонью по плечу. Да, ты красивый, красивый даже тогда, когда твои глаза только открываются по утрам, сонно всматриваясь в тишину твоей комнаты, красивый, когда пожимаешь худыми плечиками, пытаясь казаться серьезным, красивый, когда злишься, красивый, когда, мягко опуская свои ресницы, всхлипывая и дрожа от каждого дуновения непослушного ветра, плачешь. В общем, когда ты собирался, а я все еще не верил, что ты уезжаешь, ты попивал кофе, вечно морщась и повторяя, что обязательно привезешь сахар или откопаешь эту «сладкую задницу» у нас на кухне, что почти невозможно, так как, по моему мнению, сахар давно канул в кухонную бездну. Но больше всего мне запомнилось то мгновение, когда ты уже стоял у дверей с огромными-куда-ты-их-несешь-ты-же-на-неделю-едешь сумками. Ты поставил их у порога и заправил челку за ухо. Хотелось поцеловать тебя, но я не знал, какой будет твоя реакция, и не решался. Ты осмотрелся, затем твой взгляд застыл на мне, стоящем у прихожей. Твои глаза наполнились слезами, а в моей голове пронеслись сомнения. Разве друзья так поступают? Плачут при недельной разлуке? Ха, посмотрели бы мои сомнения на меня через пять дней. Да даже через два часа бы на меня посмотрели! Я к тому времени уже выплакал маленькое озеро и пляж к нему. Так вот, ты смотрел на меня, смотрел дольше, чем полагается друзьям. Затем, я был, конечно, не против, но, черт, будешь еще так делать, без подготовки и прочего, я просто умру на месте от разрыва сердца, понимаешь? Ты и твои смертоносные рваные джинсы, ты и твоя убранная за ухо маленькими, нежными, вечно холодными руками челка, ты и твои заморочки, ты и твои, ты... Ты подбежал ко мне, легонько ступая по полу, подпрыгнул и прижался ко мне, обхватив руками под ребрами, тихонько всхлипнул и прошептал: — Я не хочу уезжать... Пообещай, что будешь звонить, хорошо? — Снова всхлипнув, ты отодвинулся спустя пять минут моей смерти. Научите дышать! Ты отошел, вытер слезы тыльной стороной ладони, улыбнулся, подхватил свои сумки и вылетел за дверь. Научите дышать... Только пять дней назад я чувствовал неспособность дышать от любви, от того, что кое-кто маленький, кареглазый и нежно-грустный обнял меня перед тем, как уехать, а сейчас я чисто физически не могу дышать, да я двигаться не могу! Ха, сейчас я действительно стал понимать слова нашей песни*, черт, да я живу ими. Пока живу...