Красный оттенок Неба

Мой первый бал прошел под девизом «Не дай Эвридике убиться», и кто бы знал, каких трудов мне это стоило. Из-за каких-то там нападений уровень безопасности возвели до А, и ни одну гувернантку попросту не пустили. Детей тоже не должно было быть, но это же Занзас, он протащил Эвр как свою хранительницу тумана, и это несмотря на то, что мне передал не высовываться и Ламбо оставить в особняке. Без него я чувствовала себя грустно. До того самого момента, пока не исчезла из поля зрения Эвр. Маленькое чудовище! В хорошем настроении она отлично контролирует пламя. Ну, по крайней мере, сейчас у нее явно было хорошее настроение, потому что я не чувствовала ее совсем. К тому же в особняке Джильо Неро сегодня собралось столько людей, что даже если бы она оставляла за собой пламя шлейфом, никто все равно ничего бы не понял. Самым логичным решением было сообщить обо всем Занзасу и пойти на поклон к хозяйке, пока Эвридика чего-нибудь не сотворила, но я боялась сказать ему, что потеряла маленькую девочку в зале, полном дяденек, которые могли причинить ей вред. Поэтому шла по интуиции. Да вот, к несчастью, моя реакция заметно запаздывала, и натыкалась я исключительно на следы разгрома. Не знаю, откуда у малышки столь ядовитое чувство юмора. Хотя учитывая сколько времени она проводит с принцем… ученик превзошел учителя. Ее бы только не подпустить к кое-кому другому, чтобы не закрепить результат. И я искренне рада, что она не считает меня своим врагом, как некую сеньору, которой она испортила платье самым огорчающим образом и которая задержала меня, отчитывая, как девчонку, за то, что я не могла просто проследить за ребенком. Как будто это и правда просто! Несколько секунд я даже подумывала о том, что случится, если я добавлю неприятностей этой истеричке, но интуиция неожиданно тренькнула, и я, скомканно извинившись, отправилась к следующей жертве. Им оказался тот самый очаровательный темноволосый мужчина, что так мне и не позвонил, из-за чего я сделала вид, будто никого вовсе и не ищу, напряженно вслушиваясь в шепотки. Эвр пока загружали только по минимуму — художественной гимнастикой и, кажется, рисованием. Поэтому бить она, разумеется, не умела, зато про педофилов и похитителей детей знала отлично. На ужастики перед сном Каваллини не скупился, и только благодаря мне версии, которые он подавал в качестве сказок на ночь, заметно отличались от оригиналов. (От оригиналов было страшно всем). Синьору Трайдент Шамалу, вот уж не думаю, что это настоящее имя, малышка пересказала сказку на итальяно-французском, когда он спросил, может ли чем-то помочь маленькой синьорите. Французский знали многие. Итальянский все. Синьора мне стало, конечно, жаль, но Высочество ей бы гордился, о да. Стоило мне подумать об этом, как послышался вскрик из северной части крыла, отданного на растерзание гостям, и я, чувствуя неладное, обогнала толпу. Описывая кратко — рисование тоже не прошло даром. Эвридика гениальна, и это заметно каждому, кто хоть раз видел ее рисунки. В ее возрасте дети только начинают нормально держать карандаши, а она кроме кривобоких домиков вполне неплохо выполняет портреты. Да, люди получаются страшненькими, но они отличаются друг от друга и узнаваемы. Хотя, конечно, совсем другие. Каваллини Эвр упорно рисовала в полосатом свитере, с диадемой набок и улыбкой, как у чеширского кота. (В «Алису в стране чудес» она была влюблена — особенно в Красную Королеву. Сама Алиса по вкусу Эвр почему-то не пришлась, и это при их внешней схожести меня удивляло). Ламбо выходил похожим на быка, я всегда оказывалась в пышных платьях, Базиля окружали дельфины по его личной просьбе. И это точно не отличалось от реальности — с Альфином, плюшевой игрушкой, fratellino спал, ел и играл. (А ванну принимал с его резиновым двойником). Дина, с которой я встречалась по воскресеньям, всегда сидела на оранжево-желтой поняшке. Я считаю, что это очень иронично. На туманные краски Эвридика не поскупилась, расписав стены обожаемыми ею Каваллини и Занзасом, почему-то вместе и в неприглядном виде. Конечно, детское сознание вполне могло смешать хранительницу дождя Занзаса и принца, но я искренне надеялась, что просто вкладывала «взрослый» смысл в приличные по задумке позы. На деле позы приличными не были. Совсем. О мое маленькое чудовище! Чудо. ***  — Тсунаеши, это Кэтрин, моя невеста. Кэт, это Тсу, человек, который оставляет меня с детьми.  — Очень приятно, Кэтрин. Много о вас слышала.  — Что ж, надеюсь, только хорошее, — и она рассмеялась. Кэтрин походила на типичную 3Д принцессу: диснеевскую, дружелюбную, добрую. И она по-настоящему любила Бельфегора, постоянно касалась его, переглядывалась с ним, улыбалась ему в плечо. Улыбчивая солнечная девочка, постоянно смеющаяся до морщинок в уголках глаз. Такая милая и трогательная, что я невольно улыбалась ей в ответ. Совсем немножко я по-хорошему завидовала их счастью и любви. Вдвоем они казались единым целым, продолжением друг друга. Крупные золотые кудри Кэт переходили в золотые волны принца, в ее зеленых глазах я видела отражение его голубых. Сплетались их руки, колени одного постоянно искали коленей другого. От кончика ее левой туфельки до ногтей его правой руки они были одним организмом. Их любовь окружала их колеблющейся аурой мира, покоя, уюта. И даже глядя на них через столик в кафе, я не чувствовала себя лишней. Мне казалось, что я наблюдаю некое таинство, идеал слившихся воедино сердец, родственных душ, ментальных близнецов. Как ни назови, эти узы все равно оставались наиболее совершенными, чем какие-либо иные на всей планете. Я смотрела на Кэтрин и думала: «Выживи, пронеси этот день в своем сердце и, пожалуйста, выживи». «Вы-живи-те». *** Эвридика вернулась сама не своя — молчаливая, перепуганная, с огромными заплаканными глазами. Что произошло, она так и не сказала. Мы вернулись домой, а ночью… Ночью Эвр потеряла контроль. ***  — Так, держите ее крепче, что бы не случилось. И да… будет трудно, — Занзас и Каваллини выглядели потерянными и будто даже не до конца осознавшими, что произошло. Они переглядывались, принц морщил нос, как всегда, когда не был в чем-то уверен, между бровями Занзаса пролегла морщинка. Я была на грани рыданий, — быстро! Я боялась не справиться. Не вытащить ее. Тогда со мной был подтвержденный хранитель, и я была старше, гораздо старше Эвр, как и мой хранитель старше, чем я сейчас. Как минимум, мы оба знали, на что я иду и чем мне придется заплатить за это. И я готова была к тому, что может произойти за гранью, в отличие от Эвр. Не удивлюсь, если она меня возненавидит, когда вернется. (Я отбрасывала от себя «если», я отбрасывала его, как если бы мысли были материальны). Эвридика громко скулила, пока кровь очерчивала круг, в который бы помещались все мы. От ее пламени горел воздух, и кольцо на пальце проявилось, жадно впитывая силу. Ожидая прихода Ди, я оставила для него лазейку, но времени отчаянно не хватало. Пальцы Бельфегора мелко подрагивали. Я вскинула нож над головой и с размаха пронзила сердце Эвр. Кончик лезвия застрял в паркете. Началось. Самое. Сложное. Я откинула голову назад и сморгнула слезы. Так вот, что ты чувствовал, Ди.? Для обычного кольца Эвридика была слишком сильна, я поняла это сразу, еще стоя за той дверью и сгибаясь от фонящего тумана, перекрывающего воздух. Из необычных колец подходили только адские из-за атрибута. Туман райским не может быть по определению, и самую малость меня это успокоило. Ей можно было помочь. Но я не ожидала, что она сорвется так скоро. У взбесившихся атрибутов три конца: Вендикаре, кольцо, смерть. Умирали чаще всего те, кто замыкал пламя на себя, буквально сгорал заживо. По рассказам очевидцев, выглядело это кошмарно — человек не замолкал до самой смерти. Это не та сказка, где ты просто теряешь сознание от болевого шока. Пламя разумно. Оно раз за разом будет возвращать тебя в сознание, чтобы своими страданиями ты выплатил каждый год своей жизни. Таких чаще всего убивали свои же, чтобы, если уж мучился, не доставал своими воплями других. Вендиче открывали охоту на тех, кто наоборот не мог удержать пламя в себе, оно сжигало дома, семьи, выгорали целые города. В Вендикаре их отправляли в цепях на нижние уровни, где вокруг была только вода, такие же несчастные, как они, и преступники. Ди не рассказывал, за что туда попадают, говорил только, что там очень холодно и одиноко, а еще тихо настолько, что сходишь с ума. Ди ненавидел зиму. Снежными ночами звуки перестают существовать. И очень холодно, холодно. О кольцах я знала немного. Деление на рай и ад, довольно условное, проходило по атрибутам: светлые к светлым, темные… В том, что небо относится к темным атрибутам, а облако к светлым, меня забавляло. Возможно, дело состояло в жадности к своим людям первых и искреннему желанию защищать свое небо вторых, но честно говоря я не знала точно. Облака у меня не было. Пока. Я бросила взгляд на окно. Небо начинало светлеть, а значит Эвр там уже около трех часов. Еще немного, и ее нужно будет вытаскивать. За гранью время течет медленно, но если она к тому времени еще не, то и лишние несколько часов ничего не дадут. Я вздрогнула, когда Ди пересек линию.  — Забирай ее, — и тем же кинжалом он проткнул мне сердце. Кровь смешалась, круг наконец замкнулся. А я опять умерла. *** Ад Эвр был нестандартным. То ли к восьми годам она не успела нахвататься всякой религиозной чуши и всего такого, а может просто не знала, где она сейчас находится. Я очутилась в чьей-то пыльной серой квартире. (И за спиной пушистые белые крылья, хах). За окнами слышится оживленный гам улицы: французский говор, со свистом мимо проносятся машины, скрипит белье, покачиваясь на натянутых между балконами веревках, в щели задувает жаркий летний ветер. Из окна протягивает щупальца густой запах сдобного теста. Крошечная комнатка почти пуста, с низким побеленным потолком в рыжих разводах, обои заменяют пожелтевшие вырезки газет. В углу лежит затасканный грязный матрасик и лоскутные одеяла, свернутые гнездом. Рядом стоит тумбочка (?) из пятилитровых пластиковых бутылок и нескольких книжек в качестве столешницы, на ней лампа без абажура и какие-то учебники, порванный старый рюкзак прислоняется к этому чудо. В гнезде рыдает кроха похожая на Эвридику. Поморщившись, я приоткрыла дверь и вошла в другое воспоминание. Богатая гостиная, освещенная свечами, лепестки роз на полу, скрипящий граммофон у стенки выплевывает из себя джаз. На столе не самое дорогое шампанское, какие-то закуски и бутылка минеральной воды. За окном темно и тихо. Неприятный мужчина, с волосами, уложенными гелем на одну сторону, тонкими усиками и некрасивыми грубыми руками, стоя на одном колене протягивает кольцо тощей усталой блондинке — потертое ситцевое платье, осыпавшаяся под глаза тушь. Она прижимает ладонь к губам и плачет. А потом кивает, и кольцо оказывается у нее на пальце. Они медленно покачиваются под звуки музыки. Камень фальшивый. Я моргаю, и обстановка меняется. Женщина кричит, на ней шелковое платье, по которому ползет зацепка, и огромная шляпа с перьями. Перья касаются щеки Эвр. Она плачет. Женщина взвизгивает что-то и дает пощечину. Удар сбивает с ног, и женщина продолжает ногами, пинает под ребра. Звуки доносятся, как через мембрану, — не разобрать ни слова. На щеке рубиновым расцветают царапины от ногтей. Моргает пространство. Пожилая женщина продолжает то, что не закончила ее дочь. В Эвр летят упреки и оскорбления, все что она делает — неправильно. Вокруг клубится туман, но старуха не видит его. Она чужая для пламени. Зато пламя для нее не чужое. Оно впитывается под кожу, забирается в рот и в ноздри, проникает через поры, и женщина улыбается. Улыбка пока кривая, но девочка протягивает пальцы, и все становится нормальным. Эвридика улыбается и обнимает бабушку. Меня отбрасывает в стену. Занзас находит Эвр, когда тело бабушки почти разложилось. В квартире должен стоять сбивающий с ног запах тухлого мяса, но ни девочка, ни соседи его не чувствуют. Все перебивает туман. Он стелется по пространству вокруг, и изображение дрожит. Тело превращается в улыбчивую старуху и обратно. Тело, старуха, тело. Занзас по-французски говорит, что он ее наконец-то нашел и протягивает ей яблоко. Как птичка, Эвр склоняет голову на бок и пробует на вкус слово «папа». Занзас не переубеждает. Я закрываю глаза и задерживаю дыхание. Эвридика в чьей-то маленькой спаленке — розовые фотообои с принцессами, розовые простыни. На кровати в шортиках и топе сидит темноволосая девочка. Ее черты — как если бы Ария Джильо Неро стала ребенком. Эвр заинтересована. Она наклоняет по-птичьи голову и спрашивает сначала по-французски, потом по-итальянски, кто она. Девочка поднимает глаза и визжит. От нее волнами расходится пламя неба. Чистое, мощное, яркое, оно бьет по Эвридике, и ее бьет об стену.  — Не трогай меня, сдохни, сдохни в аду! Не прикасайся ко мне! — Эвр испуганно выбегает из комнаты, от страха глаза кажутся огромными, блестящими, слезы бегут по щекам, и она вытирает их украдкой, когда окончательно выбирается из белого особняка. Я беру ее за руку и тяну за собой. Вокруг сплетается пламя, и если бы не Ди, который транслирует мне уверенность и немного испуга за меня, я бы нас не вытащила. Меня подбрасывает, и я плачу.  — Эвридика, прости, я должна была, Эвридика.  — Меня зовут Фран, — безэмоционально произносит она. Фран — как вечная память о той самой Франции.