Красный оттенок Неба

Зависть — самая искренняя форма лести. Д. Коллинз

      Слова доходили до меня с трудом, как будто я утонула, и не могла всплыть. Ламбо валялся на кровати рядом, сквозь дремоту слушая, как я разговариваю по телефону с Шамалом. Связь между нами трещала, искрилась, переливалась через края, и все-таки, все-таки. Почему-то Шамал из красивого мужчины превращался в няньку, и это почти раздражало бы, если бы не обстоятельства, оставившие меня одну в Италии. Ди снова уехал, и я… — Ты ничего не ешь. Ты решила доконать себя окончательно?       Вообще-то мне казалось, что это что-то вроде эксперимента — что будет, если. И мне не нравилось говорить об этом, но еще меньше, что кто-то вообще в это влезал. Мои пищевые расстройства — это личное и совершенно не связанное с фигурой и сантиметрами. Просто иногда мне казалось, что я не достойна еды, иногда, что просто не хочу есть, и тогда я пила чай, заедая какими-нибудь милкивэями, или даже не касалась еды вообще, запивая голод водой. Иногда это и правда было что-то вроде эксперимента. Мне было интересно, как долго я продержусь.       И вообще-то дело было не совсем в «надуманном идеале». Мне просто было нехорошо. И я чувствовала себя спокойно и тихо, но немного тревожно.       На периферии бродила головная боль. — Расскажешь? — Нет, это личное. — Как скажешь.       Я не знала, что мне сделать, чтобы спастись, вернее, я не хотела всерьез об этом думать. Просто так всегда происходило, когда Ди уезжал. Но я еще никогда не чувствовала себя такой… одинокой? ***       За эти полгода, мы с Ламбо так и не привыкли друг к другу. То есть привыкли, конечно, но это было не так, как было с Ди, когда каждый жест понятен и значим. И нам было немножко трудно говорить (все еще), и мы как будто не находили слов, и мелкое неловкое молчание висело между нами, а когда я была в таком странном, немного тревожном состоянии, слова и вовсе не долетали. И мне казалось, что я тону, но не просто тону, а как-то совсем обреченно, и мне бы к психо-кому-нибудь, но их я боялась.       Ламбо так и не стало лучше. Он все еще был ребенком, и спустя несколько недель в младшей школе, мы решили, что ему стоит перейти на домашнее обучение. Он боялся спать в одиночестве, и это только усилилось по приезде в Италию, так что мы продолжали проводить ночи вместе, но теперь не было никаких горничных, которые могли сказать что-то против. Мы везде ходили вместе, и я представляла его как племянника, но даже слепому было бы понятно, что мы не родственники.       Fratellino papá ко мне так и не отпустил, сказав, что для этого мне нужно вернуться в Варию, но я не могла, потому что там был Занзас, а там где был Занзас, я сходила с ума.       Меня все еще вело от его запаха, бросало в дрожь от звука шагов, и господи, если бы это было взаимно, я бы бросила все к его ногам, я бы перестала быть собой, я бы закрыла глаза на все, и кто бы только знал, как я этого боялась. И как сильно хотела. Я не понимала, что происходит между нами, но была уверена, что это как-то связано с пламенем, которое притягивало меня к нему. Его ярость сплеталась с моими небом и кровью и сводила меня с ума. И вряд ли я ему совсем была неприятна, так что иногда я подумывала о том, чтобы убить Скуало, которую терпеть не могла из-за ее идеальности, но меня останавливало лишь понимание, что насильно мил не будешь. Я вообще была за концепцию взрослых отношений с разговорами о важном и не. Честных взрослых отношений. Это не всегда было похоже на то, что у нас с Ди, но у нас с Ди и не совсем отношения-отношения. После того раза мы не касались друг друга, и мы вроде все еще были друзьями, а еще он был моим хранителем и наставником. Во многих сферах. Во всех сферах. *** — И что ты опять забыла в Италии? На тебя точит зуб босс Вонголы, Занзас, ты говоришь, тебя избегает, и ты в черном списке семьи Бовино. Господи, тебя не было полгода, а то, что ты сотворила за полтора месяца еще расхлебывать и расхлебывать!       Дина выразительно взмахнула рукой жестом Скуало. Кажется, они учились вместе или что-то такое, но я помнила этот изящный взмах кистью и отчаянно завидовала, потому что они были взрослыми и такими, пока я продолжала выглядеть, как четырнадцатилетка. Иногда я ненавидела свою внешность.       Дина посмотрела на меня через очки, немножко наклонилась вперед и добавила: — Тебе нужна помощь или что-нибудь? Я бы очень не хотела идти против Вонголы, но мы вроде как много лет знакомы, и ты… довольно дорогой мне человек, — она накрутила на палец локон и отвела глаза. Ей всегда сложно давались такие фразы, но я любила ее и за это тоже. — Нет, у меня есть дом, деньги, оружие. Даже отец, как ни странно — никогда бы не подумала, что скажу это, ты же знаешь, он не особо интересовался мной, когда женился на Нане. Вряд ли даже знал, какого я пола и как меня зовут, хах, и сейчас он помогает мне в обмен на то, что я защищу fratellino. Не удивлюсь, если он чувствует что-то вроде вины, — я помотала головой, и прядка волос больно ударила по щеке. — Я не знаю, что мне делать, Дина. Мне кажется, я совсем потерялась. Я как будто потеряла почву под ногами, и я правда… Я не знаю. Я ничего не знаю.       Дина наклонила по-птичьи голову и положила свою руку на мою. Ее губы сжались и растянулись в понимающую улыбку, и она медленно закрыла глаза, потом открыла, и я увидела солнце. Сумерек не было. Сразу за закатом наступила ночь.       Я усмехнулась в ответ. ***       Шамал провожал меня домой под луной, и это почти походило на свидание. Он держал меня за руку, нес какую-то чушь про лодку из папируса и Тура Хейердала, пересекшего на ней Атлантический океан, и мы петляли по тесным итальянским дворикам. Нас кто-то преследовал. Меня это беспокоило, конечно, впрочем, было и приятное. За всю переписку, на которую Шамал все-таки решился после бала, и участившиеся в последнее время звонки от него, мы впервые встретились. И он даже перестал себя вести, как заботливый папочка, который лезет не в свое дело, что тоже не могло не радовать. Мы обсуждали языки, страны, интересы, в общих чертах затронули семьи.       Шамал был евреем. А еще не Шамалом вовсе. И не Трайдентом. Но по паспорту и тем и другим, и я хихикала, когда он рассказывал о своих приключениях в Ирландии, где он и получил такое странное имя. Если бы до этого кто-нибудь спросил меня, как человек может стать «облачным трезубцем», мне бы в голову ничего не пришло. Его мать была набожной тихой женщиной, отец — картежник и пьяница, сам Шамал относился себя то ли к агностикам, то ли к атеистом, никогда не брал карты в руки, но пил, как черт.       Когда мы в очередной раз свернули во двор, закончившийся тупиком, я раздраженно достала из-под юбки пистолет, сняла его с предохранителя и направила в темноту. Шамал цыкнул, сощурил глаза и последовал моему примеру. В принципе, луна, превратившая мощеные улочки Италии в тусклый акварельный пейзаж, давала достаточно света для выстрела. Фонари виднелись издалека, и их теплый желтый свет едва доходил до нас, оставляя разве что блики на скулах.       Шамал походил на ироничную, расслабленную статую из музея, впечатление явно портила одежда, и его бы завернуть в ткань для антуража, но можно всего лишь снять с него пиджак, и водолазка с высокой горловиной все сделает сама. Брюки он явно выбирал так, чтобы кто-то проводил его завистливым взглядом. (Пару раз за сегодня это была я).       Из темноты вышла высокая длинноволосая девушка и скептично посмотрела на нас с Шамалом, целившихся в нее. Она выглядела, как римская богиня войны, и ее римская горбинка на носу, высокие скулы, узкое лицо дернулись, когда она растянула свои тонкие бледные губы в усмешке.       Скуало отчетливо хмыкнула, а потом ее кисть очертила в воздухе до боли знакомый жест.       Кто бы знал, как я ненавидела ее в эту секунду. Чертова идеальная, идеальная сучка.