Мерзость

Аня вальяжно вплыла в комнату в бирюзовых босоножках, красиво очертивших её маленькие ступни, сначала приняв у косяка максимально завлекающую позу. Настя, сестра, поперхнулась карамелькой и сквозь гавкающий смех и проступившие от надсадного кашля слёзы поглядела на вошедшую мокрыми глазами. Карамелька выпрыгнула и пошла вниз по горлу после мощного хлопка по спине Юркиной рукой. Красиво, как делают многие леди, Аня пошла до холодильника, покачивая плоскими бёдрами, еле прикрытыми коротким платьем, и уши Юры запылали, когда девочка бросила на него плотоядный взгляд через плечо. Но отпить из бутылки так, чтобы по шее вниз соблазняюще текли ручейки минералки, она не успела. Мать, наконец-то придя в себя, выронила из рук полотенце, резко схватила младшую дочь за руку и, стыдясь, вывела её в коридор: - Чтоб отмылась, позорница. И переоделась из Настькиных тряпок в свои, поняла? - А чё такого? – захлопала ресницами девочка, прикрывая расползающийся на белой плоской груди вырез. Сквозь тонкую кожу выпуклыми полосочками выступали тонкие рёбра, и мама запахнула их голубой тканью, развернула Аню на сто восемьдесят и подтолкнула к туалету. - Чтоб стёрла всё! В шкафчиках всё необходимое возьмёшь. Мыло противно щипало глаза, и Аня горько плакала, смывая в раковину румяна и малиновый жир с губ. Рот сразу стал меньше и бледнее, по щекам, холодным от воды, текли горячие слёзы, и Аня душила в себе рыдания. Ну почему одним всё, а другим - ничего? Вот Настя: красится, гуляет, короткие платья надевает, каблуки, чулки в сеточку носит, пьёт шампанское (не детское!), взасос целуется, на мотоциклах с Юрой гоняет, любовью с ним занимается, обнимается, ласкается… Много чего делает. Аня посмотрела в зеркало: на неё в ответ подняло взгляд чудовище с чёрными разводами на румяных щеках. Настька ржала, даже когда дверь за мамой закрылась. Тупая овца. Смеётся тот, кто смеётся последним. Думает, это смешно, когда младшая сестра влюблена в жениха старшей сестры. А может, она вообще этого не понимает, а просто ржёт, чтобы… ну, чтобы поржать. Но Юрка… догадывается, но считает это ненормальным, наверное. Не зря же он весь зажимается и сбивается с дыхания, когда Аня на него масляно смотрит и закусывает тонкую губу. Ему, видно же, неприятно подобное. Или он прячет что-то такое… за что ему может быть стыдно. А вдруг ему на самом деле нравится, и его сердце отзывается тем же клёкотом, что и сердце Ани?.. Хотелось бы верить. И пускай ему двадцать шесть, а ей всего двенадцать – любви все возрасты подвластны, под любовь вообще все ограничения прогибаются и гнутся!.. Но что, если он рассказывает Насте обо всём?.. Эта мысль неприятно ужалила Аню, и она перестала тереть полотенцем лицо. Вдруг они оба над ней смеются? Это ведь не-нор-маль-но. Смеяться над тем, что Анька порой… как бы невзначай… гладит Юркину руку… касается его щеки, пока он спит… даже иногда позволяет себе чуть больше, пока он не начинается двигаться во сне – тогда она, конечно, отдёргивает руку от его живота, покрытого редким жёстким волосом, и убегает к себе, а там стыдится того, что сделала, и страдает, бесконечно много, с сладкой колючкой в сердце… Если они вместе угарают над этим… это подло! Трижды, четырежды подло! Но Аня всё стерпит и снесёт, и Юра ещё захочет целовать её, а не Настьку, прижимать к своей груди её, а не Настьку, гладить её… где-нибудь. Где точно гладил сестру. По-другому и быть не может. Аня, проревевшись, вышла из туалета и пошла в свою комнату. Ночью она проснулась оттого, что её кто-то откровенно и жадно лапал. В темноте чёрно и лихорадочно, как только-только начавшие остывать угольки, горели чьи-то глаза, и Аня сначала даже не узнала в них глаза Юры. Он встретился с её широко раскрытыми, полными шока глазами взглядом и замер. Ладони у него были липкие и влажные, и они застыли на её теле: одна на коленке, другая на том участке кожи, который стыдливо и зло прикрывала мама. Ане чего-то хотелось: то ли закричать, то ли разрыдаться, то ли уйти от Юры, но радости от того, что её любимый был рядом, не было, и мокрая липкость рук была мерзка… - Тихо, - сказал Юра, убирая ладони от девочкиного тела. – Насте и маме ничего не говори. И папе. Тебе это приснилось. Это я пошутил так… Он вслепую нащупал ручку двери, схватился за неё трясущейся рукой. Аня молчала. - Договорились? Ты ничего не скажешь Насте? Аня кивнула. - И маме с папой? Это будет наш секрет, хорошо? Кивок. - Отлично. Это была такая шутка. Я думал, будет смешно, а не получилось. Ну, сладких снов… Он ушёл, а Аня долго ещё смотрела испуганными глазами в темноту и не могла уснуть, не зная, как ей реагировать на такое. Но всё же она решила, что, наверное, должна быть счастлива от такого дара свыше. И тихонько рассмеялась, пряча мокрое от внезапных слёз лицо в подушку.