Два к одному

Тихое промозглое утро, вымывающее жизнь из костей любого, кто сунется на улицу сейчас. Странно, уже март и на солнечной Сицилии должно царить тепло, но именно этот день по воле случая выдается самым холодным за всю начавшуюся весну. Особняк Вонголы встречает еще большим холодом, будто отторгая, будто донося, что этот Тсуна не принадлежит ему, он тут не хозяин. Но это ненадолго. - Эй, иди сюда, - спокойно подзывает Десятый снующегося без дела молодого паренька. Кажется, из внешней охраны, недавно пришел в семью. Что ж, еще лучше. – Отнеси это письмо ко мне в кабинет и положи на стол. Все понятно? Не объясняя более ничего, Савада пихает конверт с надписью «совершенно секретно» в руки паренька и спешит удалиться. Тихо хмыкает, выйдя на улицу, признавая первую маленькую победу - настоящий Тсунаеши еще нежится под одеялом. В этот ужасно холодный день он, как раньше, когда был еще школьником, проспит завтрак и проснется только тогда, когда младшей Сасагаве приспичит потащить новоиспеченного мужа прогуляться по оранжерее и потрещать ни о чем. Остается только ждать. Ноги сами собой приводят Саваду на место начала своего плана. Все еще пахнет порохом. От мелких капель дождя, проникающих в прорехе в крыше, запах становится все более осязаемым, кажется, что его можно потрогать, зарыться в него носом и вдыхать, представляя образ Гокудеры. Вот он сидит на краю дивана и тупо смотрит себе под ноги, удрученный чем-то. Тихий вопрос выводит его из ступора, он отмахивается, мотает отрицательно головой и говорит, что все с ним в порядке, просто устал после операции. И почему Тсунаеши ему тогда поверил? Где его хваленая интуиция, которая не вопила о том, что Хаято задело сообщение о свадьбе с Сасагавой Киоко в разы больше, чем шальная пуля, угодившая в плечо. Савада вздыхает, сползая по массивной балке вниз, затылком проезжаясь по издержкам быстрой стройки. Скорее бы все закончилось, скорее бы… Дрожь от колен так и не унимается, поднимаясь теперь и к рукам, когда правая ныряет за ремень на пояснице, поднимая пиджак. Дрожь проходится по всему телу, когда звуки шагов становятся на уровне слышимости и когда время точно отмеряет отмеченное на бумаге выведенное и обвденное число – 15:00. Что может быть страшнее: заглянуть себе в глаза и признаться в слабости, или же не глядя убить самого себя из другого времени? И будет ли это считаться самоубийством или грех не настолько тяжелый и его можно искупить, списав на лишение жизни другого человека? Столько вопросов, а ответ один, вот он, щелкает предохранителем беретты, отзываясь в висках громким « так надо». - Я думал, ты не придешь, - тихо произносит тот, кто начал этот маскарад. – Стяни пальто, чтобы я видел, что ты без оружия. Тот, настоящий Тсуна пожимает плечами и лишь приветливо улыбается тени, которая явно выдает схожесть с собой. Послушно, без сомнения, снимает верхнюю одежду, аккуратно вешая ее на один из высоких ящиков. Верит. Тут еще наивный, не закаленный болью разлуки, надеющийся на то, что у него полно времени признаться Хаято в своих чувствах. Как бы ни так. Времени нет, его и у чуть старшего Тсуны слишком мало, так что тормозить и давать фору своей истинной в этой временной ветке сущности. - Знаешь, я бы подумал, что это просто чужая шутка если бы не почерк… - И интуиция, что верещала в мозжечке «иди»? – заканчивает за собой мысль Савада из почти полугодовалого будущего, выныривая из-за строительной балки и тут же направляя на настоящего себя пистолет. – Извини, нет времени объяснять. Но запомни одно, я не солгал в письме. Все и правда ради Гокудеры. Выстрел, точный и бесжалостный. И когда это Тсунаеши научился так стрелять? А тот Тсуна, кажется, даже не сопротивляется, будто догадывается, к чему все идет. Падает на грязный пол, заливая его еще и цветом своей крови, а на лице улыбка. Светлая, сияющая даже после мгновенной смерти, идиотская улыбка, которая бесит и его самого, искренняя, за которую бы Гокудера продал душу, Савада это точно знает. « И вообще, я же мог тут подорваться! – наконец, доходит до Десятого, но, кажется, что его что-то навек приковало к этому заброшенному складу. Этот запах, который выветрится с одежды под весенним ветром, но из головы уже не выдуть его. Плевать. Жив и ладно. Что не скажешь о нем настоящем. Оставшийся в живых осматривает труп – тот же черный костюм, что и сейчас на нем, вот только с рубашкой он не угадал – другая фирма, да и пуговицы у него сейчас не белые на ней, а серебристые. Но стягивать с трупа одежду для большей убедительности тупо, тем более, когда там зияет уже запекшейся кровью дыра в груди. В груди клокочет сердце, будто взывая к солидарности, будто прося пожалеть самого себя, распластанного у ног. Хотя бы взгляд смягчить, но не получается, только холодность и медь, разливающаяся раскаленным металлом в глазах и крови. С трупом возиться нет времени – все равно этот склад давно спрятан силами Дождя и никто не сунется сюда. Мирные и другие семьи его просто не найдут, а Вонгола не имеет права действовать без разрешения босса. Пальто, заботливо повешенное минут пять назад на угол ящика, стягивается и тут же оказывается на плечах Тсунаеши. Медлить нельзя, столько еще всего нужно сделать, а главное, обдумать. Вернуться-то он вернулся, но у него как минимум две проблемы: признаться Хаято и спасти его от грядущей смерти. Путь до особняка пешком оказывается не близким, около часа пешком, но оно того стоит. Мысли медленно успокаиваются, а трепещущее сердце просто затыкается, отдавая возможности властвовать поехавшему разуму. Двойные двери открываются чуть ли не с пинка – так обычно босс не позволял себе войти в свою обитель, но сегодня особенный день. - Хранителя Урагана ко мне, срочно! – спешкой в голосе и походкой Савада дает понять, что дело не терпит отлагательств. Подчиненные кивают и скопом несутся на поиски Правой Руки Дечимо, пока тот пробирается к кабинету. Сделать это не так уж и просто: каждому что-то надо, благо никто из хранителей на глаза не попадается. Сейчас смотреть на них Тсуна бы не смог. Кабинет встречает чужим запахом и настроением. Спокойствие? Да, но несколько натянутое, бушующее в определенной мере своим затишьем. Небо медленно бредет к столу, перетягивается через него, дотрагиваясь до спинки своего кресла. Черная кожа приятно скользит под кончиками пальцев, пока Тсуна изучает ее, будто пытаясь поверить в истинность происходящего. Это кресло Савада лично заставил сжечь после смерти Гокудеры, тупо потому, что именно последний прикатил его когда-то с дурацкой улыбкой, вереща, что настоящему боссу нужно настоящее кожаное кресло. Кажется, это было через неделю, после их переезда в Италию. - Через пять дней,- будто прочитав мысли Савады, произносит Гокудера, обозначая свое присутствие в кабинете таким образом. – Через пять дней, после нашего прибытия я привез его к вам. Помните, Дечимо? Дечимо… Хаято только здесь, на Сицилии сменил привычное японское обращение к боссу на более подобающее этому месту. И Тсуна не был против, ему безумно нравилось, как Гокудера произносит это, протягивая «е», завораживая одним только словом, которое относилось к самому Тсунаеши. - Да, помню, - с легкой улыбкой шепчет Савада, наконец, поворачиваясь к Хаято и так замирая перед ним. Живой. Черт возьми, вот он, руку протяни и прижми к себе, признайся во всем и он тебе откроется. Но пока рано, пока еще остается мысль о том, что не дай бог, Гокудера написал те слова под конвульсиями смерти, заполонившими разум увядающего человека. – Дай мне свой телефон, пожалуйста. Хаято медлит, будто не понимает, что попросил босс. Отказать вот только не может, протягивает трубку, сглатывая ком за комом в горле, будто предатель, пойманный с поличным. Чувствует, что ли неладное? - Зачем вам, Дечимо? – произносит Гокудера, когда босс уже по-хозяйски изучает папку с сообщениями. Вот они. Сохраненные. И почти в каждом то, что не дало покоя Тсуне, что заставило его тащиться через пространство, убивать себя из этой временной линии. Просто четыре слова. - Ti amo, - как завороженный повторяет написанный текст Савада, позволяя себе залиться краской. Потому что признался и сам таким образом. Не явно, но все же. Гокудера отворачивается, понимая, что ему залезли в душу, вывернули на изнанку, так еще и размазали сейчас по нему. Падает на колени с грохотом, ударяясь носом о пол и в своей манере начинает извиняться. Не понимает… У него всегда были проблемы с пониманием точности слов босса. - Простите, Дечимо. Простите меня. - За что? – тихо, еле слышно, произносит Савада, садясь на колени рядом с Хаято. Бережно подхватывает под подбородок, заставляя поднять на себя голову. Ураган ищущим взглядом пробегается по груди, шее и только потом останавливается на глазах. Медь разрушишает оковы и теперь, ничем не порабощенный цвет вновь возвращается в состояние покоя, выдавая оттенок теплой карамели. И Гокудера тает, будто плавится на водной бане вместе с сахаром, готовясь стать чем-то тягучим и липким, подстать цвету этих глаз, растворится.