Голос улицы

Ирвинга все бесит. Бесит естествознание, которое он успешно завалил и которое ему надо будет пересдавать. Прямо перед рождеством! Нет, ну вы только подумайте! Бесит Стэнли. Этот качок слишком часто попадается ему на глаза. Бесит. Бесит Брайан Фьюри. Просто так бесит. Одним только своим видом. Да и задел он тогда Ирвинга знатно: ну не знал парень, что кузены друг друга терпеть не могут. Но посвящать в вечные разборки с двоюродным братом Ирвинг был тогда не в состоянии: хотелось скорее обматерить и надавать тумаков, чем заниматься миссионерской деятельностью. Бесит, что его все-таки заставили сдавать нормативы по физкультуре. И это несмотря не то, что ему противопоказаны физические нагрузки. Правда, Ирвинг просто стащил у матери с работы бланк и вписал туда свое имя. Вот еще, ему заняться что ли нечем, кроме как кроссы бегать? К тому же, велика вероятность ввязаться в драку с кузеном. Опять. И плевать, что Стэнли выше, сильнее и опытнее. Просто кулаки чешутся, стоит им только друг друга увидеть. И разум улетает в далекие дали. Бесит, как на него косится Адель Хоскинс. Нет, она, конечно, девушка красивая, но не его круга. Да и тусуется вечно с близнецами Тоу и Стэнли. Нет уж, спасибо. Обойдемся. Хорошо, что хоть он не влюблен в нее. А ведь едва не влюбился. Бесит, что отец, что мать не уделяют внимания. Алло! Он подросток! У него по расписанию переходный возраст! Его надо ограничивать, ругать за плохие оценки, не пускать гулять с друзьями дотемна, искать в карманах сигареты, наркотики или ключи от отцовской машины, стащенные из-под самого носа родителя! А он предоставлен сам себе. И хоть накачайся дурью под завязку, хоть вены режь и кровью зарисуй потолок! Но он же не дурак. И все понимает. Понимает, что он слишком умен, чтобы совершать суицид. Чтобы принимать наркотики и курить. Чтобы напиваться в ничто в подъезде, прячась от родителей подруги-девственницы, опасающихся за честь дочурки. Чтобы злиться на родителей он, к сожалению, к счастью, слишком умен. Но сердцу не прикажешь. И просто бесит. Бесит даже гиперактивый Беззубик. Милый, ласковый, дружелюбный! Подумать только. Бесит. Он сам себя бесит. Бесят рыжие волосы. Бесят веснушки, которые никогда не исчезают. Бесит его неуклюжесть. А еще бесит, что у него только начинает ломаться голос, а у его одноклассников эта «счастливая пора» уже далеко позади. Бесит эта тупая боль во всем теле. Бесит, что вечно хочется есть. Бесит, выводит из себя до мелкой трясучки рук. Он проклят богами! Помогает забыться только улица. И Ирвинг сбегает с уроков, бродит по городу, пока ноги не одеревенеют. Потому что дома, да и не только, в любом помещении — он просто задыхается. Зачем себя изводить? Зачем просыпаться на рассвете, зачем засыпать в два по полуночи? Просто так. Просто только так он может не сойти с ума. Откуда только взялась вся эта злоба? Ирвинг не знает. «Видимо, — усмехается, — наступил самый страшный кошмар родителей — переходный возраст». С того разговора на крыше прошла уже неделя. Ирвинг уже более менее взял себя в руки и перестал закатывать глаза в попытке сдержать себя от знаменитого жеста «рука-лицо» или от порывов познакомить раздражителя со стеной. Это было 23 декабря. Последний учебный день. Последний шанс сдать естествознание. Ирвинг пришел в школу около восьми утра. Но преподаватель, миссис Поттер, наверное, решила отыграться за все прогулы и, как назло, дала самую трудную работу из всех возможных. А потом запретила уходить, пока она не проверит. Стоит ли говорить, что работу своего любимчика она оставила на конец? И Ирвингу пришлось еще два часа томиться в коридорах школы. Вообще, Орин-хай была построена на месте храма. Точнее, на месте кладбища, которое располагалось неподалеку от католического храма. Здание строили как школу, но с расчетом, что в случае войны, тут будет госпиталь*. Как следствие, коридоры и лестницы в Орин-хай были широкими, потолки — высокими, а двери — двустворчатыми. С момента основания школы прошло чуть меньше века, а ничего так и не поменялось. Те же деревянные окна и двери, те же кирпичные стены, тот же протертый паркет в зале… И так же нет скамеек. В госпитале они только бы мешали. Это тоже осталось неизменным. Поэтому Хайнд сначала присел на подоконник, но, завидев в конце коридора учителя, пришлось слезть — по правилам нельзя было. А потом сидеть на подоконнике стало неудобно, и Ирвинг расселся на полу. Рядом маялись товарищи по несчастью. Миссис Поттер иногда выходила и выдавали нескольким счастливчикам результаты теста и отпускала их домой. Ирвинг им завидовал. Все тело болело. Словно его тянули в разные стороны, пытаясь четвертовать. Все время. Даже ночью. А еще в школе было холодно. Хотелось есть. Последние карманные деньги ушли вчера на корм Беззубику. Короче, все было плохо. Ирвинг прикрыл глаза, пытаясь успокоиться. И так задумался, что не заметил приближения своего кузена. Стенли Джонсон, будучи в невеселом расположении духа, в компании Адель Хоскинс и Оливии Тоу шел в его сторону. И споткнулся рядом с Ирвингом. Скорее всего, преднамеренно. — Эй ты, рыбья кость! Ты чего мне подножки ставишь?! — тут же накинулся на него Джонсон. Ирвинг постарался сохранить спокойствие и не поддаваться на провокацию. — Ты чё, оглох?! Я с кем разговариваю, Ирвинг, урод?! Стенли тут же подскочил к Ирвингу и легко поднял того за отворот рубашки. Хайнд прикрыл глаза, чтобы не выдать своей степени взбешенности. Ему хотелось расцарапать наглое лицо оппонента, сломать нос, выбить парочку зубов, а под конец поставить два фингала: по одному под каждый глаз. Но он сдерживался. Тело ломило, он был недееспособен. А свое главное оружие — сарказмом — он сейчас просто не сможет на полную использовать: ломающимся голосом это прозвучит просто-напросто неубедительно и жалко. Поэтому он молчал и пытался успокоиться. — Я кого спросил, выродок? — Стэнли, — закатила глаза Адель, как-то сочувственно глядя на очередную жертву вспыльчивого друга. — Чего ты к нему прикопался? — поддержала подругу Оливия. — О, у нас старые счеты, да, Ирвинг? — елейным голосом поинтересовался Джонсон, продолжая держать парня за грудки. Ирвинг отцепил руки кузена от своей рубашки и ухмыльнулся. — Стэнли, сейчас не время и не место. Мы опаздываем! — пресекла в корне новый поток оскорблений Хоскинс. — Ладно –ладно, как скажешь. А мы с тобой еще поквитаемся. — Боюсь — боюсь, — Ирвинг молился всем богам, чтобы голос его не подвел… Видимо, кто-то из бессчетного количества все-таки услышал его. Наверно, это был Локки. Потому что стоило Ирвингу произнести единственную фразу, как дверь кабинета открылась, и миссис Поттер со змеиной улыбкой сообщила: — Мистер Хайнд, после каникул на пересдачу. — Да пошли вы все! — не выдержал он. Голос тоже. Стэнли прыснул со смеху, Адель непонимающе посмотрела на Ирвинга, миссис Поттер открывала-закрывала рот, грозясь вот-вот разразиться гневной тирадой. Ирвинг, понимая, чем это может обернуться, как можно быстрее ретировался. «Вот Хель!»

***

Откровенно говоря, он оставался на рождество совершенно один. А зачем ради себя «любимого» стараться и украшать дом? Отец так не думал. Но из Стенфорда такой же хороший дизайнер, как из Ирвинга — боксер-тяжеловес. Поэтому приходилось, вздыхая и пряча раздражение в глубине души, перевешивать шарики на маленькой ёлочке, убирать петарды и хлопушки от свечей на столе и вытаскивать из хвойного венка конфеты. Стэнфорд замечал, что с сыном что-то твориться, но с психологией и умением обращаться с детьми все обстояло гораздо хуже, чем с дизайном помещений. То есть, никак. А ведь он так обрадовался, когда Ирвинг перестал его игнорировать! И вот теперь он снова замолчал. А если и говорит, то короткими рубленными фразами. И понимай как хочешь. А еще Хайнда-старшего печалило то, что он вынужден проводить это рождество на работе. Ведь он так надеялся наконец наладить отношения с сыном! И ведь все шло к этому! Да еще и Ванда не смогла прийти. — Пап, — позвал внезапно Ирвинг. -Да? — Стэнфорд отвлекся от созерцания стены напротив. Парень вздохнул и замолчал. — А ты любишь маму? — прозвучало как гром среди ясного неба. Стэнфорд улыбнулся. Как-то по-другому… Тепло и мягко. — Люблю. И твою маму, и тебя. Больше всех на свете. Ирвинг что-то промычал. — Что? — переспросил Хайнд-старший. — И я тебя. Повисла тишина. Немного неловкая, но такая… приятная. Ирвинг осторожно вытаскивал из коробок стеклянные шары. Тикали часы, трещал огонек в камине. Шуршит рисовая бумага. — Это… Удачи. И с праздником, — буркнул Ирвинг, уходя из комнаты. Но Стэнфорд все прекрасно слышал. Родители, вообще, все всегда слышат.