***
Оливия долго решалась и, наконец, набралась смелости посмотреть правде в глаза. Это было сложно. Настолько, что она раз за разом откладывала это, прячась за ширмой слова «люблю». Поход домой к Ирвингу дал четко понять: тянуть больше нельзя. А когда Оливия взглянула, то копать глубже не захотелось. Потому что не любит. Ирвинг Оливии нравился. Чисто внешне. А вот внутренне — не совсем. Тоу не имела даже представления, чем он увлекается, что ему нравится, а что нет. А если ты любишь кого-то, то наверняка знаешь его предпочтения если не во всем, то во многом. Исходя из этой теоремы, следует вывод, что гипотеза Оливии о своей влюбленности потерпела фиаско. Что и требовалось доказать. Тоу признала это и извинилась перед Аделью в тот же день по пути домой. Подруги помирились. Признавать свои ошибки Оливия умела. Они с братом научились этому еще в детстве, когда соперничество за внимание матери было на пике. Очередной выходкой, а после и следующим за ней чистосердечным признанием в содеянном можно было хоть ненадолго, но обратить внимание на себя. Последующее наказание, конечно, не прельщало, но воспринималось близнецами как плата за эту возможность. С годами они выросли из детских выходок, перестали проказничать и портить жизнь соседям. Они просто перенесли свою деятельность в иную плоскость — в плоскость граффити. Так Оливер для себя нашел смысл жизни. Так Оливия нашла для себя способ оказаться в центре всеобщего внимания. И до недавнего времени их все устраивало. А потом Оливия засомневалась, по какой дороге ей идти. Оливер, уставший от ожидания, пошел по выбранному пути один. Ему было неприятно смотреть на разбитую сестру. Убийство Стенли Джонсона, смерть Шерифа, арест мистера Блудвиста, осознание своих чувств по отношению к Ирвингу — всё это знатно ударило по самообладанию Оливии. Близняшка после признания своих ошибок стала апатичной и впала в меланхолию. — Хей, сестрёнка, пойдём бомбить, — плюхнулся Оливер рядом с сестрой, которая сидела на диване и бездумно щёлкала пультом от телевизора. Она была занята этим вот уже второй час после возвращения от Хайнда. — Нет настроения. — Хорошо, — подозрительно покладисто согласился Оливер. — А что ты хочешь? Сделать тебе маникюр? Педикюр? Масочку для лица? Или что там все девчонки делают себе? — Спасибо, конечно, за предложение, но я сомневаюсь в твоей компетентности. Да и с чего ты вдруг стал таким заботливым? — Просто мне не хочется смотреть на твою кислую мину. Взбодрись. Мир не померк только из-за того, что ты ошиблась в описании своих чувств. Оливия улыбнулась. Вдохновленный этим Оливер продолжил: — А насчет будущего не парься. Все будет хорошо. Да и сейчас все тоже хорошо. Ведь что бы мы сейчас не делали, это станет тем, что мы будем вспоминать в старости как самый прекрасный момент в жизни. Поэтому, имеет ли значение сейчас планировать всю оставшуюся жизнь наперед, выбирая из тысячи тысяч профессий кем же быть, а потом загоняться по этому поводу? — Ты прав. Я просто накручиваю себя. — Именно! Просто живи и наслаждайся жизнью! А то потом не будет, что вспомнить. — Хотя я совсем смутно могу представить тебя в старости. — О-о! Это будет чудесно! Буду таким вот стариком с перекошенным ртом, как наш дед Джош. Буду приезжать на все семейные праздники и вставать каждый раз из-за стола, махать своей тростью и орать что-то про теорию всемирного заговора. Буду делать, что хочу, и никто мне и слова не скажет поперек! Сестра улыбнулась. — Оливер… — Да? — Пойдём бомбить. — Пойдём.***
— Так что ты хотел обсудить? Брайан и Ирвинг поплутали по кварталу, где находилась Орин хай, а затем вышли к центру города. На главной площади они остановились напротив тележки с хот-догами. Ирвинг купил парочку. Они уселись на скамейку на автобусной остановке, где практически не было людей. — Меня уже несколько дней по покидает назойливая мысль, — Ирвинг переложил еду в другую руку и посмотрел в глаза Фьюри. — Я хочу нарисовать граффити. — Что? Прости, но… Что?! Я не ослышался? — Нет. Я хочу нарисовать граффити, пока мы еще в Бьёрке. Сам понимаешь, времени осталось мало. У меня уже есть эскиз. Хайнд отдал сводному брату свой хот-дог, полез в рюкзак и достал оттуда сложенный лист. Осторожно разгладил его и отдал Брайану в обмен на свой хот-дог. Фьюри придирчиво осмотрел рисунок и поднял изумленный взгляд на Ирвинга. — Это же… Тот в ответ кивнул, а затем стал пояснять, указывая пальцем на некоторые места в рисунке: — Тут, конечно, есть несколько недоработок. Я хотел попросить тебя помочь с анатомией и пропорциями. И, конечно, исполнением в реальности. — Такое граффити на маленьком холсте будет смотреться жалко, да и просто потеряет все свое великолепие. Нужен большой холст, — задумчиво проговорил Брайан, выдергивая лист из рук Ирвинга. Ночная Фурия прищурил правый глаз и приложил к фасаду «Мьёльнира» — Например, такой. — Ты серьезно? — Я серьезен ровно на столько же, на сколько и ты. — Но ты же говорил, что хотел бы сам- — Но я же не отказывался от твоего предложения. — Это невозможно, — простонал Ирвинг. — Фасад слишком большой. Даже вдвоем мы не справимся. К тому же мама говорила, что мы скоро уже уедем. Мы не успеем. — Лично я не вижу это граффити нигде больше, кроме как на этой стене. Оно того заслуживает. О Тор, Ирвинг, ты только представь, как оно будет выглядеть! Это будет просто шикарно! — глаза Брайан сверкали азартом. — Я не спорю! Но это технически практически невозможно осуществить! Фьюри потух. — Ты прав. Это нереально. Я тогда подыщу другой холст. Жаль, конечно, что с «Мьёльниром» ничего не получится. Они доели хот-доги и решили разойтись. Брайан отправился на поиски хорошего граунда, Иривнг — домой. На периферии сознания мелькала какая-то мысль, и по пути домой Хайнд пытался зацепиться за неё. Он уже был в десяти шагах от родного крыльца, когда ему удалось это сделать. Боясь спугнуть догадку, он медленно зашел домой, открыл телефонный справочник, и, действуя с поражающей его самого точностью, набрал номер. — Алло? Мистер Робинсон? Я одноклассник Германа, Ирвинг. Могу я с ним поговорить?***
Адель что-то тревожит. А вот что конкретно — она сама не знает. Возможно так не неё действует отсутствие Ирвинга и Брайана, которых она не видела уже почти неделю. А возможно, что она просто устала. Ровно через неделю после убийства шерифа, в понедельник прошло слушанье по делу Драго Блудвиста. Полиция проделала поистине титанический труд во время подготовки к этому судебному разбирательству. Во вторник все первые полосы всех газет Бьёрка опять запестрели фотографиями мистера Блудвсита. Фотографии были двух типов: на одних бывший директор Орин хай сидел на скамье подсудимых, на других — словно разъяренный зверь бросался на прутья решетки. Заголовки же, напротив, были братьями-близнецами. Это была фраза, брошенная мистером Блудвистом во время суда: «Я делал это, чтобы очистить школу от гнили!». Суд признал Драго виновным в трех убийствах и приговорил к пожизненному заключению. В тот же день, во вторник Адель, не выдержав, решила навестить Ирвинга. Она попыталась найти Германа или близнецов Тоу. Робинсон, как оказалось, в последние два дня вообще не появлялся на занятиях. Оливер и Оливия пожаловались, что нахватали долгов и теперь подтягивают хвосты. Поэтому к дому Хайндов Адель отправилась одна. Сначала она долго не могла нажать на звонок. Сердце, словно сумасшедшие, колотилось в груди, никак не желая успокаиваться. Хоскинс разозлилась на себя за трусливость и уверенно утопила кнопку. Ответа не последовало ни через минуту, ни спустя три попытки. — Адель, да? — раздался вдруг за спиной женский голос. Блондинка развернулась. Перед ней стояла мать Ирвинга с поводком в руках, Беззубик приветливо вилял хвостом. — Здравствуйте, я, э-эм… — Пришла навестить Ирвинга? — Да, но его, похоже, нет дома. Вы не знаете, где я могу его найти? — Он и Брайан сказали, что пошли к Герману. — К Робинсону? — удивилась Адель. — Понятно, спасибо. Как ваши дела? — из вежливости спросила Хоскинс. — Слышала, вы выиграли суд. — Вроде бы все приходит в норму. Теперь, когда судебное разбирательство закончено, мы можем уезжать. — Уезжать? — Да, уезжать. Работа не ждет. — Куда? — В Филадельфию. Я там живу. — И когда вы уезжаете? — Завтра утром. Может, зайдешь на чай? Уверена, Ирвинг и Брайан скоро вернутся. — Нет, спасибо, я, пожалуй, лучше пойду домой. До свидания. Адель стремительно зашагала прочь. В голове была каша, разбираться в которой не хотелось.***
Они договорились встретиться в пятницу в кафе. По случаю предстоящий выходных народу в зале было много. Ирвинг начал в лоб, без вступлений: — Герман, привет. Ты ведь сын главного редактора самой крупной газеты Бьёрка? — Ну да. — Скажи, а как там обстоят дела с реставрацией «Мьёльнира»? Твой отец ничего про это не говорит? — Да почти все закончено, — изумленно начал Герман. — Друг отца говорит, что осталось только строительный мусор убрать, и все будет готово. В следующий четверг будет торжественное открытие. — То есть, все леса уберут в среду? — Да. — Погоди, — к разговору подключился Брайан. — Что за друг отца? — Мистер Блэк. Он руководит реставрационными работами. Он с сыном специально в Бьёрк приехал ради этого. — С сыном? — Эретом. Он на несколько лет старше нас. А зачем вы, собственно, спрашиваете? Ирвинг и Брайан переглянулись. Брайна страдальчески вздохнул и сказал: — Помнишь, ты спрашивал меня про Ночную Фурию? Герман замер. Он прекрасно понимал, про что говорит одноклассник. — Так вот, — Фьюри выдержал паузу. — Ответ «да». — То есть ты- — Тс-с! Это секрет! — Понял, молчу. Погодите, ты… То есть, Ночная Фурия планирует нарисовать свое новое граффити на стене «Мьёльнира»? — Вообще-то это я хочу нарисовать. Ночная Фурия любезно согласился помочь, — сказал Ирвинг и пододвинул Робинсону листок. — Вот эскиз граффити. Герман рассмотрел рисунок и поднял взгляд на двоих напротив. — Да вы сумасшедшие! — с восхищением выдохнул он. — Мне нравится! — Мы рады, что тебе нравится, — проворчал Фьюри. — Но ты не мог бы узнать, возможно ли вообще осуществить нашу идею? — Я сегодня же поспрашиваю у Эрета и сразу дам знать. — Спасибо тебе большое, — искренне сказал Ирвинг. — Да мне нетрудно. А это граффити… Оно стоит того. Хайнд вымученное улыбнулся. Как и обещал, Герман позвонил тем же вечером. В трубке слышался его взволнованный голос: — Эрет сказал, что сможет провести нас на строительные леса. А еще, что в распоряжении у вас будет не больше четырнадцати часов. В вдвоем вы не успеете, я и Эрет поможем, чем сможем. Если надо будет что-либо еще, то звоните или же заходите. Когда Ирвинг положил трубку на рычаг, он обернулся к Брайану, который находился рядом весь разговор. — Пора закупать краску и варить литры кофе.***
Выходные и понедельник прошли суматошно. Ирвинг помогал матери упаковывать вещи, испытывая болезненное чувство дежавю. Брайан с Германом бегали по магазинам и покупали краску и бумажный скотч. Для этого пришлось вытряхнуть все заначки, но никто об этом не жалел. В понедельник проходило судебное заседание. Брать на него детей Ванда не стала. Разбирательство шло почти шесть часов. И пока в зале суда вершилось правосудие, Брайан и Ирвинг крепко спали, набираясь сил перед бессонной ночью. Беззубик, предчувствуя скорый отъезд, вел себя тихо и почти не крутился под ногами. Уезжали они в среду в девять утра. Время было рассчитано чуть ли не по минутам. Часом икс были назначены шесть часов вечера вторника — после завершения рабочего дня. Апрель подходил к концу. На улице было уже достаточно тепло, хотя по ночам туман опускался на город, придавая ночному воздуху свежесть. Приближалось лето, поэтому по вечерам было довольно светло. Но Брайан все-таки захватил налобные фонарики, что отыскались в подвале дома Хайндов. Эрет где-то раздобыл пару радио-нянь, которые команда из четырех нарушителей использовала в качестве раций. Командование общим процессом было единогласно отдано Фьюри, как самому опытному и сведущему. Беззубик, увязавшийся следом, внимательно и настороженно следил за происходящим. В шесть часов, стоя у основания строительных лесов, Брайан собрал всех и сказал: — Итак, у нас тринадцать часов на работу и час на уборку всех следов. Из этих тринадцати мы потратим еще как минимум два на разгребание строительного мусора, иначе просто не сможем нормально передвигаться по лесам, запнемся, упадем, и будут отскребать нас ото асфальта завтра утром. Прежде чем мы начнем, кто-нибудь хочет еще что-нибудь сказать? — Я разделил эскиз на сектора, чтобы было легче, — произнес Хайнд. — Идем по очереди: Брайан, я, Герман. — Хочу сказать вам одно. Я пиздец как сейчас рискую, — начал Эрет. — И не пылаю особым желанием попасть в полицейский участок. Как и все вы. В рисовании я полный ноль, поэтому постою на стрёме. Если что случится, я подам сигнал, а вы тут же гасите все фонари и ведете себя тише воды, ниже травы. В крайнем случае бросаем всё и сматываемся. — Ну, а я буду оказывать посильную помощь, — вздохнул Герман. — Тогда вперед. Работа закипела.***
Часы показывали половину восьмого. Еще не вечер, но уже и не день. Это время казалось идеальным для звонка. Но Адель даже к телефонному аппарату не приблизилась. Хоскинс хотела позвонить Ирвингу и сказать… Ну хотя бы «пока» и «удачной дороги». Или что-то такое же любезно-милое, которое принято говорить при прощании. Но почему она должна вообще была с ним прощаться? Они не были друзьями, да и толком-то знакомы не были. По крайней мере, Адель так считала. Поэтому сомневалась, стоит ли ей вообще звонить и высказывать свои «удачи-пока-пиши-звони», а потом неловко мяться у телефона, накручивая пружинку провода на палец, когда душу в разные стороны тянет от мучительного ожидания неловкого ответа после трехсекундной трескучей паузы. Едва девушка набралась решимости поднять трубку, когда её позвала мать. В этот день Адель так и не позвонила. На следующий день тоже.***
Герман устало потер переносицу и откинулся на спинку стула. Он и Эрет только что вернулись домой. Блэк тут же завалился спать, а вот Герману не спалось. Адреналин еще не выветрился из крови, сердце билось чуть быстрее, запах краски въелся в одежду. И все это вместе создавало ощущение того, что Робинсон недавно побывал в сказке, сумел поглядеть через приоткрытую дверь на чудо. Это и было вдохновение. Герман осторожно ухватился за это чувство, открыл первый попавшийся блокнот и начал писать. Мысли не роились в голове беспорядочно. Они выстраивались ровными рядами, одна мысль следовала за другой, сформулированная точно и четко. Предложения ложились на лист, словно клеймо выжигали на бумаге: бесповоротно и безошибочно верно. Когда поток мыслей иссяк, Герман перечитал написанное. Он внес пару мелких поправок и внезапно понял, что именно эту статью про граффити на стене «Мьёльнира» он покажет отцу как самую совершенную свою работу. А после больше никогда не напишет ни одну статью, ни один очерк или же репортаж. Потому что журналистика не для него. Потому что все это время пытался себя переделать, слепо следуя традициям и заветам предков. Но это завело его только в тупик. Прошлое не стоит забывать. Без него невозможно будущее. Герман не забудет, сохранит и передаст всё, что знает. Но пойдёт он своей дорогой. Заснул Герман прямо за столом. Со счастливой улыбкой.***
Утром в среду они существовали на заднем сидении машины Ирвинга, за рулем была Ванда, на соседнем пассажирском сидении калачиком свернулся Беззубик. На миг мимо промелькнул «Мьёльнир», словно скала, о стены которой разбиваются людские потоки. Затем замелькали дома, и переплетения улиц слились в один клубок. В салоне стояла блаженная тишина. Брайан спал с открытыми глазами, навалившись на плечо соседа. Ирвинг же не мог уснуть, несмотря на скопившуюся усталость. Мыслей не было. Сожалений тоже. Он высказался, выплеснул наружу всё, что тяготило, муторным осадком плескалось в душе, а улица это безмолвно, покорно приняла. Ирвинг смог принять и отпустить. Как и ожидалось, это было больно. Но необходимо. Ведь каждый из нас — цветок, а цветение — это неотъемлемая часть жизни. Это всегда лихорадка, ведь почки не лопаются безболезненно, ведь бутоны не раскрываются от нежных прикосновений. Это изумительно грустно и душераздирающе красиво. Ради этого стоит жить. Ведь именно из таких моментов и состоит наша жизнь. Наш самый прекрасный момент в жизни в том числе.