Через все времена

После переезда в дом мастера Эймана в жизни маленького Джури закончилась черная полоса. Для многих знатных детей начало учебы у волшебника становилось тяжким непосильным трудом: юные аристократы горевали по родному дому и уставали от трудных заданий. Джури было не о чем скучать, а приобщение к магии оказалось куда более приятным и радостным занятием, чем черный труд в сиротском приюте. – У тебя хороший потенциал, – после нескольких первых уроков сказал ему учитель. – Но это не повод расслабляться – требования к тебе как к волшебнику тоже будут несравнимо выше. Джури был только рад это услышать – его не страшила тяжелая работа. У мастера Эймана был потрясающе красивый дом – огромный особняк, размерами больше похожий на замок. Прожив восемь лет в этих стенах, Джури так и не смог сказать, что полностью разобрался с планировкой и побывал во всех комнатах. Библиотека занимала несколько залов, стеллажи с книгами уходили под самый потолок, и иной раз, чтобы достать фолиант или свиток, приходилось пользоваться стремянкой. Уважение к книгам было первым требованием в этом доме, следовало обходиться с ними аккуратно и бережно и всегда ставить на место. Комнаты прислуги и подсобные помещения вроде кухни располагались отдельно, в жилой же части дома были спальни и гостиные, ничем не отличавшиеся от обычных комнат в любом богатом доме. Обучение у мастера не имело ничего общего с образованием в деревенской школе, куда Джури ходил до смерти родителей. Тут даже не существовало понятия классных комнат, потому что ученики никогда не занимались вместе. И, конечно, в поместье мастера был сад, больше похожий на великолепный ухоженный парк. С зелеными газонами, аккуратными дорожками, присыпанными песком, вековыми деревьями, пестрыми клумбами и даже фонтанами. В хорошую погоду Джури любил взять книгу и уединиться в каком-нибудь из укромных уголков сада, чтобы под пение птиц читать и думать. В этом саду можно было гулять до бесконечности, бродить не один час, прежде чем наткнешься на высокую каменную стену. Дом мастера был огражден от окружающего мира, и Джури за все время почти не покидал его стен. Ему и не хотелось этого. У каждого ученика была своя комната – невиданная для Джури роскошь, зато обедали и ужинали они всегда вместе и всегда с учителем. Понятия социального неравенства не существовало в этих стенах: что бедный Джури, что ученики из самых обеспеченных аристократических семей Хателиона были равны. Джури быстро привык к такому положению вещей, считал его самим собой разумеющимся и, лишь став взрослым, понял, что это было результатом учения мастера Эймана, который не терпел деления по социальному признаку и требовал от окружавших его людей того же. Ученики сменялись: получив печать, уходили старшие, на их место приходили новые, совсем дети. Одновременно у мастера могло учиться двадцать – двадцать пять юных магов, и при этом никогда он не проводил общих занятий, занимаясь с каждым индивидуально. Разумеется, он не мог посвящать много часов каждому ученику, даже для простого общения выделить время получалось далеко не каждый день, но как Джури узнал вскоре, в этом и не было нужды. Путь к своему Дару каждый находил сам, знания получал кропотливым самостоятельным трудом, а в обязанности учителя входило только направлять ученика и помогать найти выход из сложных ситуаций. – Настоящий волшебник – это не только человек, способный создавать формулы, – говорил мастер Эйман. – Волшебник – это громкое имя, за которым не должно быть пустоты. Маг должен быть всесторонне образованным, жить в гармонии с собой и в любой ситуации обязан оставаться добрым. Быть может, эти слова звучали немного наивно, но в то время Джури не чувствовал этого, он впитывал каждое слово, которое произносил его учитель. Для всестороннего образования в поместье приезжали другие учителя, не имевшие отношения к волшбе. Юных волшебников обучали истории и математике, этике и каллиграфии, музыке и даже танцам. Дополнительных уроков, не связанных с волшебством, было много, что очень раздражало Джури. Ему было жаль времени, уходившего на бессмысленное разучивание симфоний и танцевальных па, когда можно было освоить новые формулы. Однако мастер был непреклонен. – Магическое могущество, заточенное в необразованном простолюдине, опасная сила, – говорил он. – В первую очередь задача каждого стать человеком. И только после этого – волшебником. Стиснув зубы, Джури учил то, что ему не хотелось, и, что особенно его удивляло, весьма преуспевал в этом. В частности, преуспевал в музыке. Именно благодаря фортепьянным урокам Джури сблизился с Лаурой – одной из учениц мастера Эймана. Лаура стала его первым другом. Это произошло через четыре года после того, как Джури начал обучение. Он был знаком со всеми учениками, но ни с кем не сдружился – большую часть времени он тратил на учебу и не слишком стремился завязывать тесные отношения с молодыми аристократами. Джури казалось, что ему все равно будет не о чем с ними общаться. В тот памятный день четырнадцатилетний Джури играл на фортепьяно в одной из гостиных и негромко напевал песню, слова которой еще не разучил до конца. На следующий день ему предстояло сдать домашнее задание преподавателю музыки, а он, зачитавшись "Основами химерологии", толком не подготовился. Когда в очередной раз он доиграл до конца и шумно выдохнул, решив, что на сегодня с него хватит, за спиной послышались неуверенные аплодисменты. Обернувшись, Джури обнаружил, что у него появилась слушательница. Лаура сидела в кресле и весело поглядывала на него. – У тебя неплохо получается, – сказала она. – Сыграй еще. – Я тебе не какой-нибудь менестрель, – огрызнулся Джури, которого смутил этот комплимент. – Я волшебник. – Одно другому не мешает, – улыбнулась Лаура. С этого короткого разговора началась их дружба. Лаура была на два года старше Джури и обладала очень редким Даром – она была волшебницей-музой. Лаура в совершенстве осваивала формулы "для вдохновения", как она сама их называла. Волшебники-музы были в почете у художников, музыкантов, писателей. Музы умели насылать творческий сон, в котором деятели искусства могли почерпнуть вдохновение. Умели плести тончайшие и безумно сложные формулы прозрения, выводившие отчаявшихся людей из творческого кризиса. Создавали заклятия, помогавшие пробудить талант. Волшба муз была особенной, не похожей на магию всех остальных волшебников. Она казалась более эфемерной, нечеткой и оттого непостижимой. Часто другие волшебники снисходительно посмеивались над музами как над магами, чья волшба бесполезна. Так порой смеются выдающиеся ученые над творческими людьми. Но Джури узнал, что поступают подобным образом только недалекие, толком не разбирающиеся в магии недоучки. То, что создавала Лаура, было сложно, кропотливо и не по силам большинству других учеников мастера Эймана. Ее волшебство было особенным, изысканным и непонятным никому, кроме учителя и самой Лауры. Как все музы, Лаура играла на любом музыкальном инструменте, который попадал ей в руки, и могла разговаривать стихами, без запинки, не сбиваясь с ритма. Как все музы, Лауры чудесно рисовала и помнила до мельчайших деталей все прочитанные книги. И, разумеется, как все музы, Лаура была бесподобно красива: густые волнистые каштановые волосы до пояса, огромные карие глаза в обрамлении пушистых ресниц и лицо в форме сердечка. Джури не мог не замечать ее красоты, и прошло не так много времени, когда он понял, что по уши влюбился. Примерно в то же время у Джури появился и второй друг. Конрад был ровесником Лауры и поступил на обучение одновременно с ней. Он был из обедневшего знатного рода, его отец погиб в Двадцатилетней войне, и многодетная семья после его смерти испытывала нешуточную нужду. Позже Джури узнал, что с Конрадом мастер Эйман занимался тоже безвозмездно. Они познакомились случайно, в библиотеке. Джури так спешил добраться до верхнего стеллажа, чтобы достать нужную ему книгу с усовершенствованными формулами для сложных эликсиров, что не заметил, как непрочно закрепил стремянку. Когда он полез наверх, та ожидаемо накренилась, и Джури, неуклюже взмахнув руками, сорвался вниз. Возможно, все обошлось бы парой синяков, а может, Джури даже умудрился бы что-то себе сломать, если бы не Конрад, случайно проходивший мимо и схвативший его в прямом смысле слова за шиворот за минуту до встречи с полом. – Спасибо, – пролепетал Джури, сердце которого от страха сделало кульбит. – Книги о левитации и свободном падении в соседнем зале, – с каменным лицом произнес Конрад. Джури моргнул и лишь спустя секунду несмело улыбнулся, когда понял, что тот шутит. Он был очень высоким и широкоплечим, не по годам развитым – Конраду было шестнадцать, а на вид можно было смело дать все двадцать. Светлые льняные волосы до плеч, совсем не густые и тонкие, должны были быть невероятно мягкими на ощупь. У Конрада были большие серые глаза, тонкий профиль и такие же тонкие губы, которые он постоянно непримиримо сжимал в ровную линию. И при таком аристократическом лице он обладал фигурой лесоруба – широченной грудной клеткой, здоровыми руками и могучей, почти бычьей шеей. При взгляде на Кондара казалось, что его собрали из нескольких не похожих друг на друга людей. Не было ничего удивительного в том, что при таких данных в Конраде раскрывался потенциал отличного боевого мага – сама его внешность располагала к этому виду волшебства. Мастер Эйман был доволен его успехами и пророчил большое будущее. Новый друг Джури был немногословен и ироничен – понадобилось немало времени, чтобы Джури научился понимать его шутки, которые тот произносил всегда с совершенно невозмутимой физиономией. Рядом с Конрадом было спокойно и почему-то надежно. Как-то раз, занимаясь в библиотеке рядом с другом, Джури поймал себя на мысли, что ему нравится украдкой поглядывать, как тот покусывает кончик пера, делая заметки о прочитанном, переворачивает страницы своими длинными пальцами и хмурит светлые брови. Со временем Лаура и Конрад тоже подружились, пускай связующим звеном между ними оставался Джури: иногда они гуляли по парку или засиживались в библиотеке втроем, порой Джури проводил время с кем-то из них по отдельности, но между собой Лаура и Конрад так и не сблизились. Лаура была ветреной и веселой, она приятельствовала абсолютно со всеми учениками мастера Эймана, от самых младших до тех, кто почти закончил обучение. Конрад оставался холоден и нелюдим, Джури был единственным, кого тот смог бы назвать близким ему человеком. А сам Джури был бесконечно счастлив – ему не угрожала постоянная опасность, он не голодал, занимался любимым делом, у него был самый лучший на свете учитель, а еще впервые появились настоящие друзья. Приятели из далекого детства, с которыми Джури играл в прятки и догонялки, в расчет, разумеется, не брались. Любовь к Лауре не была для Джури мучительной, он засматривался на девушку и мечтал о ней как будто между прочим. Быть может, если бы она поворожила над ним, Джури даже смог бы написать для нее стихотворение. Сам по себе, без помощи музы, Джури не слишком был склонен к творчеству. А когда в его жизни появился Конрад, любовь к Лауре и вовсе отошла на второй план – перед сном Джури воображал ее лицо скорее уже по привычке. – Поздравляю, мой мальчик, тебе суждено стать целителем, – глаза мастера Эймана странно блестели, когда он говорил эти слова после того, как Джури в очередной раз отлично справился с заданием. – Я вижу все задатки. – Это хорошо, – задумчиво произнес Джури. Порой он задумывался, каким именно магом хотел бы стать, и не склонялся ни к одному из вариантов – каждый был по-своему хорош. Теперь, когда учитель определил его предназначение, Джури следовало прислушаться к себе, поразмыслить и решить, что он по этому поводу чувствует. – Это не просто хорошо, это прекрасно, – ответил ему мастер Эйман. – Скажу тебе по секрету, Джури, наивысшую радость мне всегда доставляло обучение целителей. – Почему же? – встрепенулся Джури, внимательно глядя на учителя. – Потому что нет ничего благороднее и великодушнее врачевания. Дар целителя проявляется только у людей с большим сердцем – у волшебников, не способных пройти мимо чужих страданий. Ты поймешь со временем, о чем я говорю. В тот же день Джури вместе с Лаурой сидели в парке на бортике фонтана – Джури болтал босыми ногами в воде, а Лаура, напротив, обняв свои колени, задумчиво смотрела вдаль. Был теплый летний вечер, сумерки сгустились почти до темноты, журчание воды успокаивало, даже навевало сонливость. На девушке было длинное розовое платье, достававшее до самых щиколоток, а волосы были собраны такой же розовой лентой. Лаура была удивительно прекрасна – всегда, а в тот вечер особенно. – Целительство – это здорово, – сказала Лаура, когда Джури поделился с ней новостью о том, что его предназначение определено. – Мой отец был целителем. – Он умер? – уточнил Джури, глядя на переливавшуюся в фонтане воду. – Погиб на войне. – Жаль. – Да. Очень жаль. Лаура вздохнула. Джури ждал, что она замолчит надолго, но та продолжила: – Ты будешь хорошим целителем, Джури. Я так и знала, что твой Дар приведет тебя именно к этому. – Думаешь? – недоверчиво хмыкнул он. – Уверена. Лаура мягко улыбнулась и немного склонилась к нему, отчего локон ее шелковистых волос мазнул Джури по щеке. Он поднял изумленный взгляд и отрешенно отметил, что никогда еще их лица не были так близко. – Вот только целитель должен быть смелым, – ресницы Лауры дрогнули. – Он ведь борется с такими страшными болезнями, что у иного человека мороз по коже от одного упоминания. А тебе смелости никак не хватает даже для поцелуя. Сердце Джури на секунду замерло и тут же застучало часто-часто. Он смотрел на Лауру, будучи не в силах заглянуть в глаза. Смотрел на ее губы, пухлые, желанные, наверняка очень мягкие. Эти губы улыбались, они словно приглашали. Джури закрыл глаза и всем телом подался к девушке, не обнимая, лишь касаясь этих губ… Поцелуй не произвел на него впечатления, Джури не почувствовал ровным счетом ничего. Это не было противно, но и приятным назвать его не получалось – Джури было просто никак. Лаура касалась его нежно, отвечала ненавязчиво, их дыхание смешивалось, и Джури ничего не слышал, кроме биения собственного сердца. Вот только почему-то перед закрытыми глазами Джури совершенно некстати возник образ Конрада. ~ В ночь после казни, на которую он попал по закону злого рока, Джури спал плохо. Точнее, он не мог уснуть вовсе, ворочался и думал, думал, думал. До дома они с Сойком добрались в полном молчании, а потом до глубокой ночи готовили снадобье от чесучей язвы. Сойк оставался невозмутимым, может, лишь был чуть немного более мрачным, чем обычно. У Джури подрагивали руки, за что он несколько раз получил нагоняй, но, к счастью, от работы его Сойк не отстранил, и это было настоящим спасением, позволившим отвлечься от страшных картин, которые рисовало воображение. В глубине души Джури был ему благодарен. А ночью, едва он прилег, началось. Избавиться от мыслей не получалось, перед глазами маячил образ казненной на площади девочки, и Джури в кровь искусал губы, даже не заметив этого. Наверняка у якобы ведьмы были близкие люди, родители, братья или сестры, которые ее любили. И впереди ее ждала долгая жизнь. Почему же так вышло, что после страшных мучений ее настигла отвратительная смерть на костре? Джури не понаслышке знал о несправедливости этого мира, но столкнуться с таким вопиющим издевательством было дико. Особенно в этом цветущем краю, где люди казались приветливыми и светлыми. Джури не знал, сколько часов он вертелся в горячей постели, когда услышал, как Сойк встал и вышел из комнаты, чтобы через минуту вернуться и отдернуть хлипкий занавес, которым они разделили комнату. – Подъем, – зло скомандовал он. – Какой подъем? – оторопело спросил Джури, приподнимаясь на локте и щурясь от света лампы, бьющего в глаза. – Ночь же еще. – Вот именно, что ночь, идиот. Пей. Сойк сунул ему под нос кружку, от которой пряно пахло травами. – Что это? – с подозрением Джури покосился на мутное пойло. – Снотворное, кретин. Хотя с большим удовольствием налил бы тебе яду. – Я… – Ты. Какого лешего ты стонешь полночи и не даешь спать? Что у нас на завтра в планах? – Идти в зараженное село… – Вот именно! Предстоит тяжелая работа, по крайней мере, мне предстоит, а я вместо того, чтобы отдыхать, слушаю твое хныканье. – Я не хныкал, – обиженно ответил Джури, но кружку взял и сделал глоток. Снотворное было гадостным, оно щипало язык, но в целом оказалось терпимым и даже приятно пахло. Вдохнув глубже, Джури выпил залпом в несколько глотков. – Из чего оно? – чуть поморщившись, он вернул кружку Сойку. – Шальные небеса, – устало протянул Сойк. – Снотворное дурной травы: проходят на втором году обучения. Мальчик, не пугай меня. – Привкус странный, – от злости Джури на миг сжал зубы. – Я знаю, какой на вкус отвар дурной травы. Это не он. И меня зовут Джури. – Это он, мальчик Джури. Просто улучшенная рецептура. Специально для впечатлительных молокососов, рыдающих в подушку из-за ерунды. – Смерть человека – не ерунда, – вяло отозвался Джури. При других обстоятельствах он выкрикнул бы это Сойку в лицо, но зелье действовало очень быстро: Джури вдруг почувствовал, как наливаются тяжестью веки. – Ерунда, мальчик Джури. Как ни прискорбно, но в наше поганое время многое ерунда – например, смерть чужого, незнакомого тебе человека. И если ты такой впечатлительный, лучше закопайся прямо сейчас и умри. Не мучай ни меня, ни себя. Джури не запомнил, ответил ли он что-то Сойку перед тем, как провалиться в сон. Дурная трава не зря носила такое название. Джури знал о ее свойствах и при прочих равных предпочел бы не пить снотворное. Как правило, даже сильных физически людей оно сваливало часов на двенадцать, а просыпаться потом было равносильно пробуждению после нескольких бутылок огненной настойки, которую пили в селах в родном краю Джури. И Джури немало удивился, когда открыл глаза как обычно на рассвете и осознал, что отдохнул хорошо и чувствует себя в целом прекрасно. "Вот тебе и улучшенная рецептура", – ошеломленно отметил он. Получалось, что Сойк умел неплохо совершенствовать не только формулы, но и снадобья. Его учитель привычно за все утро не сказал и двух слов и о ночном разговоре упоминать не стал. В молчании они вышли из дома и направились по каменистой тропе в горы – туда, где находилась деревня с очагом эпидемии. В этой стороне от перевала Джури еще не бывал, но теперь уже не озирался с любопытством, как накануне, – настроение было не то. – Спасибо, спасибо, что откликнулись, целитель, – нестарый, но седоватый мужик простецкого вида кланялся Сойку в пояс и, кажется, собирался целовать его руки. Видимо, это был местный староста или тот, кто остался за главного, после того как старосту свалила хворь. Джури равнодушно оглядывался. Деревушка была домов в пятьдесят, разбросанных на приличном расстоянии друг от друга, с зелеными садиками и опрятными двориками. Было пустынно и тихо: Джури припомнил, что Сойк говорил о пяти десятках зараженных, стало быть, к этому часу их должно было стать и того больше. Пострадала как минимум половина поселения. Хотя Сойк впервые допустил Джури к настоящей работе, энтузиазма тот не чувствовал, слишком свежи были воспоминания об увиденной казни, и работа становилась для Джури отвлечением, а не радостью. – Повторяешь все в точности за мной, – командовал Сойк. – Ни одного своевольного движения. Если угробишь кого, будешь следующим. – Хорошо, – равнодушно кивнул Джури. – Теперь защитные чары. Это ты хоть умеешь? Джури поднял на Сойка озадаченный взгляд. – Зачем? – спросил он. – Чары тянут слишком много магических сил, а волшебники почти не восприимчивы к чесучей язве… – Закрыл рот и наложил чары, – отчеканил Сойк. – Мне не светит лечить от чесотки еще одного безмозглого тупицу. – Параноик, – поднимая руки, чтобы создать формулу, еле слышно пробормотал Джури, но Сойк все равно разобрал его слова. – Лучше быть живым параноиком, чем мертвым скептиком, – в тон отозвался он. Джури пожал плечами и с самым невозмутимым видом сплел паутинку чар. Она походила на тонкую золотистую сеточку, окутывала создавшего ее волшебника с ног до головы и становилась почти прозрачной. Эта формула считалась одной из самых сложных, и не столько потому, что создание ее требовало мастерства, сколько по причине сложности ее поддержания. Джури слышал, что кумир его детства Айрас, великий целитель, погибший в войне, умудрялся держать эту формулу и при этом еще и лечить больных на протяжении пяти часов. У Джури с большим трудом получалось выдержать час, но этого времени должно было хватить. В конце концов, деревушка была невелика. – Паршиво, – вполне ожидаемо прокомментировал Сойк увиденный результат. – С сегодняшнего дня тренируешь формулу Защитных Чар. Каждый день по два часа. Если бы Джури был не в столь унылом настроении, он бы возмутился, что после таких тренировок и свалиться от истощения недолго. Но в этот раз он только покорно кивнул. Отчасти Сойк был прав – Защитные Чары были крайне необходимы целителям в случаях эпидемий действительно страшных болезней вроде чумы или холеры. Снадобья они приготовили два: первое – лекарство для тех, кто уже заразился, второе – профилактический бальзам для тех, кому повезло больше. Они ходили от дома к дому, раздавали, а чаще просто вливали в рот полуживым пациентам зелье. На этом работа не заканчивалась, следовало обработать разодранные раны. О чесучей язве Джури прежде знал только понаслышке, и пускай не сильно поразился, как порой страшно выглядели инфицированные, но все равно пару раз с трудом удержался от того, чтобы не содрогнуться. Кто бы мог подумать, что человек сам себе ногтями может содрать существенную часть кожи со всех участков тела, куда только сможет дотянуться. От него требовалось немного: в основном смотреть и помогать Сойку, который справедливо полагал, что поддерживать чары и при этом делать что-то еще Джури вряд ли сумеет. Тот с интересом глядел, как слаженно и быстро работает Сойк – удивляться чему-либо Джури уже перестал, а вот слабое восхищение начало зарождаться в его душе. Определенно, Высшие Силы благословили Сойка на целительство, так ловко он создавал формулы, накладывал их на кровоточащие раны, умело прикладывал следом пропитанные лекарством повязки. Вряд ли кто-то мог оказать пострадавшей деревне лучшую помощь, чем он. – Всех безнадежных мы отправили в дом на окраине, он заброшенный, – поделился с Сойком староста. – На них мы тоже взглянем, – кивнул тот. – Когда закончим здесь. Безнадежных оказалось ровно двенадцать человек. Дом, больше напоминавший трухлявый сарай, никто не проветривал, здесь пахло кровью и человеческими испражнениями. Джури понял, что на своих односельчан деревенские просто плюнули – отнесли сюда и оставили умирать. Судить за это было бессмысленно, в панике во время эпидемий случались и не такие истории. – А теперь смотри внимательно и запоминай все, что я сделаю и скажу, – вдруг серьезно произнес Сойк и внимательно взглянул в лицо Джури, который остановился рядом, рассматривая лежащих прямо на полу возле стен больных. Часть из них была без сознания, кто-то еще слабо стонал, кто-то в последних судорожных попытках пытался разодрать то, что осталось от их плоти. Полумертвые люди напоминали изуродованные и обглоданные дикими зверьми трупы. – Этому тебя не учили, – добавил Сойк, когда ничего не понимающий Джури кивнул, но его учитель этого уже не увидел, пройдя в комнату и озираясь по сторонам. Он сомкнул пальцы, и полутемное помещение без окон, свет в которое проникал только через открытую дверь, озарилось голубоватым свечением. – Магия стихий, Джури. Ты знаешь, как она важна для целителя? Джури сглотнул, чуть не ответив в лоб, как есть, потом замялся, подумал и все же решил сказать честно: – Магия стихий больше используется боевыми магами. Целители, как правило, в ней не сильны, потому что она им не нужна. – Глупость, – отрезал Сойк. – Магия стихий наиболее сильная, наиболее могущественная из всех, и не важно, в какой сфере ты ворожишь. Если ты освоишь ее, научишься управлять хотя бы малой ее частью, ты станешь непобедим. Губы Джури дрогнули в слабой ухмылке. Невзрачный, невысокий и порядком неопрятный Сойк, рассуждающий о непобедимости, являл собой зрелище как минимум забавное. – Это не смешно, мальчик, – холодно отчеканил тот, хотя стоял к Джури спиной и эту полуулыбку видеть не мог. – Смотри и запоминай. Стихия воды, заклинание Физической Чистоты. На глазах у пораженного Джури, который никогда не видел ничего подобного, Сойк разомкнул ладони, которые до этого держал чашечкой, и из них к потолку медленно поплыло нечто – со стороны оно больше всего походило на большой пузырь с прозрачной водой. Через мгновение пузырь разделился на множество водяных шариков поменьше, и Джури почти сразу подсчитал, что их стало девять. Один завис над головой Сойка, моментально окрашиваясь в ярко-голубой цвет, и другой, неторопливо подплыв к Джури, принял точно такую же окраску. Задрав голову, Джури наблюдал за чудом с неподдельным восхищением: шарик искрился и переливался – казалось, что в синей глубине играют искорки. – Самый верный способ поставить диагноз, если людей в помещении не слишком много, а времени на лечение мало, – донесся до него сухой голос Сойка. – Синий цвет означает полное здравие. Как видишь, с тобой и со мной все в порядке. Остальных надо оценивать. С формулой Физической Чистоты сделать это очень просто. Оторвав взгляд от захватывающего переливания всех оттенков синего, Джури посмотрел на лежавших на полу людей. Над некоторыми зависли остальные шарики, над некоторыми нет. – Они уже… – начал было Джури, указывая на одного из больных, которому своего шарика не досталось. – Мертвы. Да. Формула находит только тех, кто жив. Семеро из двенадцати еще дышали, и вода в шариках над ними приняла мутный, похожий на цвет воды в грязной луже оттенок. – Вот этого и этого еще можно спасти, – Сойк ткнул пальцем сначала в одно распростертое тело, потом в другое. – Остальные безнадежны. И, смерив внимательным взглядом Джури, который, всматриваясь в шарики, пытался разобраться, как Сойк сделал такие выводы, пояснил: – Это приходит с опытом. Если вода в сфере хоть немного прозрачна, значит, жизнь еще теплится. Если полностью замутненная, смерть победила – тело поражено до последней клетки, остальное – вопрос времени. Джури понимающе кивнул – в некоторых шариках вода была почти черной. Тем временем Сойк быстро создал несколько формул и отправил каждую в свою сторону, не коснувшись лишь тех, кого, по его же словам, еще можно спасти. Стоны тут же оборвались, и Джури изумленно моргнул, чувствуя, как по спине ползет неприятный холодок. – Ты же не… – начал было он, и Сойк недобро усмехнулся, взглянув на него исподлобья. – Формула Блаженного Сна. При наложении на пациента вводит его в забытье на десять часов, да так, что ни одна сила не разбудит. Если пациент выживает, он просыпается через время. Если нет, умирает во сне, милосердно избавленный от мук. – Никогда о таком не слышал, – покачал головой Джури. – Мое личное изобретение, – бросил через плечо Сойк. – На войне много гуманных идиотов было вроде тебя. Они считали, что добивать своих – это зверство. А я считал, что зверство – слушать часами их агонические стоны. Пришлось искать компромисс. У Сойка была странная способность быть убедительным – при всей своей антипатии Джури верил ему почти всегда и безоговорочно. Но этот момент он на миг замер с раскрытым ртом, а после нетерпеливо тряхнул головой, говоря себе, что быть такого не может, потому что… – Создавать формулы умели только величайшие, – даже не додумав мысль до конца, Джури произнес ее вслух. – Улучшать и создавать – это совершенно разные вещи. Улучшать может кто угодно, даже талантливый ученик, не обязательно зрелый маг. А придумать новое… Ты не мог сам создать формулу. – Я создал одиннадцать формул, – едко процедил Сойк, перебивая Джури. – А теперь захлопни свой рот и смотри. Стихия огня, Выжигающая формула. Ничего особенного не произошло: в привычном жесте Сойк сомкнул пальцы, между которыми проскочила пара искорок – обычное явлении при касании с самой опасной из стихий, с огненной. Джури невольно поежился. Как волшебник он знал, насколько небезопасной была подобная волшба. А пальцы Сойка тем временем плели замысловатый узор. Джури глядел на это действо, автоматически запоминая узелки и плетения – Джури вообще усваивал формулы быстро, даже достаточно сложные порой с первого раза. Сеточка сорвалась с пальцев Сойка и опустилась на грудь одного из больных, предположительно мужчины средних лет, хотя Джури не стал бы говорить с уверенностью – все открытые участки кожи были разодраны до мяса. Формула будто впиталась в тело человека, и… Ничего не произошло. – Что теперь? – не удержавшись, поинтересовался Джури, переступив с ноги на ногу. Сойк сидел на полу на коленях и переводил дыхание. Видимо, формула далась ему нелегко. – Теперь огонь выжжет заразу, останется только вылечить тело от ран. Шрамы не сойдут окончательно, красавцем он не станет, но жить будет. У Джури даже не нашлось слов. Он никогда в жизни не слышал о подобном, и смелое заявление Сойка звучало как самая фантастическая сказка. Ни в одном учебнике, ни в одном древнем фолианте Джури не встречал упоминаний о таком лечении. "Что за бред! Так не бывает! Ты с ума сошел? Зачем ты меня дуришь?" – и другие вопросы крутились на языке Джури, который при этом ничего не мог сказать вслух, только раскрывал и закрывал от бессилия рот. А Сойк, невозмутимо проигнорировав замешательство ученика, склонился над вторым больным и повторил все то же самое. – Этого не может быть, – охрипшим от волнения голосом проронил Джури. – Так не бывает… – Именно на этой фразе заканчивается жизнь настоящего волшебника и начинается существование посредственности, – Сойк поднялся с пола и отряхнул грязные колени. – Твоя очередь, мальчик. – Джури, – автоматически поправил его Джури, и только тут до него дошел смысл сказанного: – Что? Какая еще очередь? – Ты внимательно смотрел? Запомнил формулу? – Да, но… – Приступай. Вот это твой пациент, – Сойк указал на одного из погруженных в глубокий сон крестьян. Джури судорожно сглотнул и метнул на Сойка перепуганный взгляд. – Не уверен, что мне стоит сейчас касаться стихии, – не своим голосом признался он. – Я долго поддерживал чары, и сейчас слаб, к тому же… – Я подстрахую, безмозглый ты идиот! – тут же возмутился Сойк. – Неужели ты думаешь, что я позволил бы делать тебе что-то, если бы существовал риск для жизни? Даже такой никчемной, как твоя? – Но… – Заткнись и делай! – рявкнул Сойк. Под таким напором Джури сдался. Он медленно опустился на колени возле одного из больных. Сойк сказал, что тот был безнадежен, а еще – что он будет спать и не проснется в любом случае. Стало быть, даже если Джури ошибется, это не страшно: смерть его якобы пациента настигнет в любом случае. И он не причинит боли, если сделает что-то не так. Джури действительно очень устал, потому сперва прошептал недавно выученный заговор для минутной бодрости – очередной дурацкий стишок, и у Джури перестали дрожать пальцы. Он знал, что эффект будет недолгим, минут десять максимум, а потом он в прямом смысле слова рухнет от усталости. Но это будет потом, "после того, как ты, если не будешь кретином, успеешь спасти пару жизней", как сказал ему Сойк, когда учил заговору. Руки моментально опалило жаром, это было почти нетерпимо больно, и на глаза навернулись слезы, которые Джури попытался сморгнуть. Прикасаться к любой из стихий было малоприятно, и огонь был худшей из всех. Пальцы сомкнулись, Джури почувствовал, как открывается поток силы, пока неуверенный, но от того не менее слабый и не менее опасный. Следовало удерживать стихию и при этом плести формулу. Сосредоточившись, Джури прикрыл глаза, пытаясь воссоздать то, что минутой ранее делал Сойк. У него получилось почти сразу. В одном узле он чуть было не ошибся, но быстро исправился, формулу не пришлось начинать заново. Его "паутинка" получилась куда менее яркой, чем у Сойка – быть может, потому что Джури в страхе перед стихией сдерживал поток сильнее, чем требуется. Но пропустить больше магии он не смел, не хотел рисковать в своем состоянии, да и не был уверен, что такой смелый на словах Сойк действительно сумеет помочь, если случится непоправимое. Формула сорвалась с его пальцев, зависла в воздухе, а потом начала медленно опускаться на грудь больного. Джури даже почти успел обрадоваться, когда паутинка вдруг начла колебаться и, не достигнув цели, растаяла в воздухе. – Отвратительно, – прокомментировал голос за его спиной. – Ты так струсил, что вложил слишком мало огня в формулу, его силы не хватило даже чтобы добраться до цели, не то что выжечь болезнь. Если бы такие тупые неучи, как… Но Джури не дослушал. Он крепко зажмурился, силой Дара и даже самой силой воли закрывая энергетический проток стихии, и только когда понял, что смог остановить его, разомкнул пальцы. Тишина и темнота обрушились на Джури одновременно. ~ Сознание возвращалось будто по частям. Сначала он услышал пение птиц, какую-то хозяйственную возню, звон посуды и скрип половиц, и далекие голоса. Потом пришли тактильные ощущения: Джури понял, что лежит на чем-то мягком. После этого уловил тонкий запах: пахло едой – горячими пирогами и молоком, а еще травами. Некоторое время Джури лежал, не двигаясь, не решаясь разомкнуть веки. А когда сделал это, моментально пожалел. Глаза резануло болью, а по голове будто дали обухом топора. Джури сжал зубы, но все равно не смог сдержать стона. – Выпейте, мастер, давайте же… Джури услышал звонкий девичий голос, а потом кто-то заботливо приподнял его голову, а в сомкнутые от боли зубы толкнулось нечто. Джури был не в том состоянии, чтобы разбираться, что происходит, потому послушно открыл рот и позволил себя напоить. Это оказалась обычная вода, но с каждым жадным глотком Джури чувствовал, что ему становится легче. – Мастер Сойк велел напоить вас, как только вы очнетесь, – объясняла ему невидимая собеседница. – Сказал как-то странно, что вас выжгло изнутри – уж не знаю, что это значит… Вы пейте, пейте. "Я знаю, – мысленно ответил ей Джури. – После общения с огнем всегда невыносимо хочется пить…" Джури и раньше знал об этом, приходилось переживать на себе последствия влияния стихии, но никогда еще ему не было так плохо. Он не знал, сколько выпил воды, не был уверен, что в него в принципе может поместиться так много, но все никак не мог остановиться. Вместе со спасительной влагой в тело будто возвращалась жизнь, а боль медленно отпускала. Через минуту Джури рискнул приоткрыть глаза и наткнулся взглядом на рыжеволосую девчонку, добродушное веснушчатое лицо которой исказило беспокойство. – Вам лучше? – почему-то шепотом спросила она, когда Джури оторвался от горлышка тыквенной бутылки – такие делали только в Южном графстве, чем местные очень гордились. Бутылки получались прочные, а их изготовление не стоило ни гроша. – Лучше, – прохрипел Джури, прокашлялся и добавил: – Намного лучше. Спасибо. Сил все равно не было, он медленно откинулся назад и понял, что лежит на кровати. На кровати в каком-то крестьянском доме, видимо, в той самой деревне, где разразилась эпидемия. – Мастер сказал, что придет за вами, когда соберется возвращаться в Волчью Нору, – сообщила девушка, сидевшая на краю его постели и явно не собиравшаяся уходить. – Они там что-то со старостой решают. А мне велел следить за вами. – И долго я тут лежу? – спросил Джури. – Около часа. Прислушиваясь к себе, Джури приходил к выводу, что все не так уж плохо. Он чувствовал сильную усталость, но это не было удивительным, учитывая, как долго он держал защитные чары. В этот раз, похоже, ему удалось протянуть даже больше часа – редкая удача. Столкновение со стихией не оставило никаких неприятных последствий, кроме жажды, которую он уже утолил, а значит, в самом скором времени должен быть снова в хорошем самочувствии и на ногах. – …И вот снова спас нас всех! – А? – Джури только тут понял, что за собственными размышлениями пропустил, о чем рассказывала рыжая девчонка. – Я говорю о мастере вашем, – ничуть не обиделась невниманию та. – Как же повезло Волчьей Норе! Такой прекрасный целитель и такой отзывчивый, снова пришел на помощь, хотя ведь не обязан. А вот наш целитель скончался еще вчера. – Да, Сойк такой… Отзывчивый… – пробормотал Джури, прикрывая глаза. Теперь его клонило в сон. – Моя мама и братья тоже теперь поправятся, мастер Сойк обещал. А прошлой зимой он спас меня – воспаление легких подхватила, мои уж думали, до утра не доживу, и наш целитель тоже так сказал, что все – не спасти. Но мой старший брат, Доро, слышал, что в Норе есть целитель, который творит чудеса, и побежал к нему. Так мастер Сойк пришел ночью, несмотря на то, что пришлось с самого побережья добираться, дал выпить какое-то лекарство, пошептал что-то, и утром я уже была почти совсем здорова! Мама говорила, он всю ночь просидел у моей постели. Джури приоткрыл глаза и внимательно всмотрелся в лицо девушки. Ее щеки заалели, а взгляд был таким мечтательным и рассеянным, что у Джури даже сомнений не возникло – девчонка прониклась романтическими настроениями к своему спасителю. "Да вы издеваетесь! Что вы все в нем находите?!" – мысленно возмутился Джури. Уже не в первый раз он сталкивался с таким неприкрытым восхищением. И кем, спрашивается, так восторгались местные? На редкость злобным, вечно всем недовольным и достаточно безобразно выглядевшим Сойком. – Я понимаю, что он намного старше меня, – смутившись, девушка опустила золотистые ресницы, но тут же бросила из-под них на Джури несмелый взгляд. – И что ему многое довелось в жизни пережить, а я обычная деревенская дуреха, нечета ему. Да и много кто хотел бы, но… – Что "но"? – устало протянул Джури, когда девушка замялась. – Но имею же я право хотя бы помечтать. Мастер Джури, может, вы знаете… Сердце мастера Сойка свободно? – Занято. От неожиданности Джури дернулся, а рыжеволосая девчонка так и вовсе подскочила. – Мое сердце всегда занято, – хмуро отчеканил Сойк, замерший на пороге дома. – Оно гоняет кровь по организму. Ты готов идти домой, Джури? Джури моргнул и вместо ответа просто кивнул, украдкой посмотрев на девушку, замершую в паре ярдов от кровати и рассматривающую пол под ногами. Теперь пунцовым было не только ее лицо – покраснели даже шея и грудь в широком вырезе белой блузки. – Простите, мастер, – с отчаянием пробормотала она. – Не за что извиняться, – равнодушно отозвался Сойк и вышел за дверь.