Через все времена

Осознание того, что лучший друг привлекает его куда сильнее возлюбленной девушки, стало для юного Джури ошеломляющим, но не сказать, что пугающим. Жизнь шла своим чередом, у Джури была любимая учеба и любимый учитель, была прекрасная Лаура, с которой было так легко и приятно проводить вечера. А еще у Джури была тайна. О ней он думал по ночам, мечтал и фантазировал, чтобы с наступлением дня ничем себя не выдать. Чтобы смотреть на Конрада невозмутимо, улыбаться по-дружески и вести себя как ни в чем не бывало. Тогда Джури еще не понимал, что происходящее с ним – по сути, безответная любовь. Джури не слышал о том, что можно любить другого мужчину: все поэты старины посвящали стихи женщинам, а тяга к представителю своего пола была чем-то ненормальным. Но Джури не слишком переживал из-за этого, никто ведь не знал его секрета, а сам себя он считал вполне здоровым и здравомыслящим. В конце концов, у него была любимая девушка – этим могли похвастать далеко не все его сверстники. Да еще какая девушка! Самая красивая, самая ласковая и нежная. Чародеи-музы не могли не восхищать окружающих, будь то мужчины или женщины. – О чем ты думаешь? – как-то раз спросила его Лаура, когда однажды холодным зимним вечером они сидели вдвоем в одной из гостиных у камина. Джури читал книгу, положив голову Лауре на колени, а та перебирала его волосы. Мысли незаметно ушли в сторону, и если поначалу глаза Джури бессмысленно бегали по строчкам, то потом и вовсе застыли в одной точке, пока он вспоминал, как сегодня они вдвоем с Конрадом практиковали новые формулы. Старший друг помогал Джури освоить новый материал и беззлобно посмеивался, когда у того раз за разом получалась какая-то ерунда вместо нужного плетения. – Об учебе, – почти не соврал Лауре Джури. – Да? С таким мечтательным видом? – хитро прищурилась та. – Именно. Сегодня мы с Конрадом практиковали формулу Усиления Дара, и у меня так ничего и не получилось. Джури деланно вздохнул, но Лаура только хмыкнула. Видимо, она не поверила, а может, догадалась о чем-то. – Приходи ко мне завтра в спальню, – негромко произнесла она и провела кончиком пальца по губам Джури. Тот был так рассеян и расслаблен, что не сразу понял, о чем она говорила. А когда сообразил, тело бросило в жар, словно камин рядом полыхнул огнем до потолка. – Если хочешь, – добавила Лаура, лукаво улыбнувшись. Джури не знал, хотел он или нет. Отношения с Лаурой его вполне устраивали в том виде, в каком они были. С ней было приятно находиться рядом, приятно целоваться, воображая при этом губы Конрада, приятно болтать ни о чем. Но то, что она сейчас так прямо и незавуалировано предлагала, повергло Джури в смятение. – Я хочу, – медленно ответил Джури вопреки всем мыслям, метавшимся в голове, будто канарейки, запертые в маленькой клетке. – Тогда я буду ждать, – выдохнула Лаура. В следующую ночь Джури шел в комнату Лауры как на эшафот. Он не боялся, не было неловкости или смущения, Джури не думал о том, что в свой первый раз может показать себя последним профаном. Беспокоило другое: Джури настойчиво казалось, что ему это совсем не нужно, что не его это и не здесь он должен быть. – Я знаю, что у тебя это впервые, не волнуйся, – безмятежно сказала ему Лаура, медленно расстегивая пуговицы его рубашки. В комнате был приглушенный свет, всего одна свеча на ночном столике горела дрожащим пламенем. Джури закрыл глаза и прикусил губу, пока руки Лауры скользили по его обнаженной груди. Он понимал, что банально не хочет, что даже слабое возбуждение, которое он порой испытывал с девушкой, сейчас не приходило. Из-за беспокойства, должно быть. – Ну расслабься, чего ты, – ласково увещевала его Лаура. Она была старше Джури и вела себя немного покровительственно, что не слишком ему помогало. Но решение нашлось само и неожиданно. Джури вдруг представил перед собой Конрада, как уже неоднократно бывало. Тонкие сжатые губы вместо пухлых губ Лауры, серые холодные глаза вместо карих и тонкие золотистые волосы вместо тяжелых каштановых локонов… В тот первый раз все произошло очень быстро, Джури сам не ожидал от себя такой отдачи, но Лаура не была разочарована. Она улыбалась и обнимала его. Наверное, по-своему она любила Джури. Он же испытывал к ней нежность и после неоднократно приходил к девушке в комнату, чтобы провести ночь вместе. Рядом с Лаурой Джури было хорошо, спокойно и уютно. Он любил ее, как любят сестер, с той только разницей, что физическая близость тоже приносила удовольствие и не казалась чем-то запретным или ненужным. На какое-то время Джури даже перестал мечтать о Конраде, который, скорей всего, и не заметил перемены в отношениях – формально они с Джури всегда были просто друзьями. Джури умел быть благодарным, и к Лауре он испытывал именно это чувство. Он старался доставить ей радость и удовольствие, чему-то он действительно научился у своей первой возлюбленной. Однако постепенно страсть утихала. Джури никогда не любил Лауру по-настоящему, не любил ее как женщину, чтобы действительно долго наслаждаться близостью. Учеба, тяга к знаниям начала вытеснять прежде острое чувство, а вместе с тем, возвращаясь к учебникам, Джури осознал, что вновь просыпается чувство, которые вызывал в нем лучший друг. – В чем дело? – спрашивал его Конрад, когда Джури засматривался на него в библиотеке или в одной из гостиной за учебой. – Что-то не так? – спрашивала Лаура, вглядываясь в его глаза – Джури чудилось, что та понимала намного больше, чем говорила вслух. Но и ему, и ей Джури говорил одно и то же: "Все хорошо, все в порядке". Конрад никогда ни одним жестом не показал, что Джури может рассчитывать на взаимность. Никак не выдал, что его самого могут терзать те же мысли. И Джури не рисковал сделать первый шаг, чтобы не испортить дружбу, пускай порой ночные фантазии становились невыносимыми и даже ласки Лауры не могли успокоить разгоравшийся внутри жар. В итоге все разрешилось внезапно и быстро. Конрад не доучился один год, его вызвали в родовое поместье – с матерью случилось несчастье, и он, как единственный взрослый сын, должен был вступить в наследство. Мастер Эйман говорил, что Конрад может вернуться, закончить образование и получить печать, но до смерти учителя он не успел этого сделать. "Терять нечего", – думал Джури, прощаясь с Конрадом. Тот горячо сжимал его руку и говорил, что Джури навсегда останется для него другом, что он всегда сможет рассчитывать на его помощь. "Терять нечего", – повторял себе Джури, когда провожал Конрада до экипажа, который должен был отвезти его друга в город к ближайшей станции дилижансов. Конрад был печален и расстроен – из-за смерти матери и из-за того, что ему совсем немного не хватило времени для получения печати волшебника. "Тебе все равно нечего терять. Поцелуй его, иначе никогда не узнаешь", – уговаривал сам себя Джури, но так и не решился. Он махал вслед уезжавшему экипажу и не знал, что чувствовал в большей мере: пустоту или горечь. Джури так и не решил для себя, что было бы лучше: признаться в чувствах и пожалеть об этом или не признаться и все так же жалеть. Через месяц мастер Эйман сообщил Джури о своей скорой смерти, и воспоминания о Конраде отошли на второй план. Лаура получила печать в конце осени, за полтора месяца до смерти мастера. Она попрощалась с Джури, сообщив, что уезжает в Клойское Королевство – далекую страну, рай для художников, поэтов и музыкантов. Волшебники-музы были там широко востребованы, Лауре предстояла счастливая, наполненная событиями жизнь. – Вот адрес моей тетушки, у которой я буду жить в первое время, – сказала Лаура, вкладывая в руку Джури записку. – Пиши мне. Когда Лаура уехала, Джури развернул листок. Под адресом красивым почерком Лауры была выведена лишь одна строчка: "Ты всегда будешь моим самым дорогим другом". Закрыв глаза, Джури прижал листок к губам и улыбнулся. А позже, вспоминая свою юность и годы обучения у мастера Эймана, он часто думал о том, как причудливо судьба перетасовала роли людей в его жизни. Говоря о лучшем друге, Джури всегда вспоминал Лауру. А думая о своей первой любви, представлял Конрада. ~ Полгода на южном побережье пролетели для Джури так незаметно, что, застань его врасплох да спроси, как давно он здесь, Джури ответил бы, что приехал пару недель, от силы месяц, назад. Джури нравилась его жизнь – его новая жизнь в новом месте, и чем дальше, тем больше. Юг Хателиона был приветливым и солнечным, в отличие от сурового севера, где сами жители носили на своих лицах печать строгости и терпимости ко всему на свете. Обитатели юга чаще улыбались, чаще радовались и нравились непривыкшему к радушию Джури. Знойное лето сменилось осенью, но Джури даже не сразу заметил это. Дни стояли ясные, было по-прежнему тепло, и только в ноябре зарядили мелкие непрекращающиеся дожди. – Зимой здесь тоже не холодно, – поделился с Джури один из местных рыбаков. – В море никто не купается без нужды. Да и льет на голову часто. А так все то же. И, помолчав немного, старик усмехнулся в пышные усы. – А правда, что на севере носят этот… мех на голове? – спросил он, немного смутившись. – Шапки, что ли? – удивился Джури. – Ага, их. – Правда. Но ведь на юге у людей тоже есть головные уборы… – Не из меха же, – весело ответил старый рыбак. Определенно, его позабавило, что где-то люди на голову надевают меховые уборы. Удивление старика Джури понял, когда однажды проснувшись утром в середине ноября, он увидел чистое небо за окном и почувствовал, как теплый ветер врывается в комнату. Такая хорошая погода на севере случалась нечасто даже летом. – Повезло, – задумчиво произнес Сойк за завтраком. – Трилистники искать куда приятней, когда не льет за шиворот. – Угу, – отозвался Джури, уплетая за обе щеки кашу, которую перед этим сам же и сварил. – У вас тут вообще здорово и тепло. Мне так нравится. – Дураку немного для счастья надо, – привычно отчеканил Сойк, даже не взглянув на ученика, который так же привычно пропустил подкол мимо ушей. Искать трилистники – или попросту клевер с тремя листочками на стебле вместо привычных четырех – им предстояло для одного сложного лекарства. Пятнадцатилетняя девчонка, дочка губернатора Гластора – городка, куда Джури после памятного инцидента с сожженной ведьмой ходить не любил, влюбилась по уши в кого-то, в кого влюбляться не следовало, и не придумала ничего лучше, чем выпить отворотное зелье. Разумеется, зелье это она купила на улице у знахарки-торговки, и если та и не ставила целью отравить наследницу наместника, у нее получилось это по ошибке. Зелье не подошло девочке, она неделю пролежала в горячечном бреду между жизнью и смертью, и если бы не Сойк, губернатор сейчас занимался бы организацией похорон. Девушка очнулась только днем ранее и наконец пролила свет на случившееся. Зная, в чем проблема, учитель Джури быстро нашел решение – простой отвар трилистника с несколькими магическими формулами должен был решить проблему. Сложность заключалось лишь в том, чтобы собрать нужное количество редкого клевера. – Девчонке повезло, что она не на севере живет, – заметил тогда Джури. – Сейчас было бы все снегами занесено. Где бы мы искали эту траву? – Есть альтернативные решения у любой проблемы, в том числе и у этой, – уклончиво заметил Сойк. – Но да, отвар трилистника наиболее эффективен. Из дома Сойк и Джури вышли рано – искать клевер предстояло высоко в горах, и Джури, шагая за своим мастером, размышлял обо всем, что происходило вокруг него в последнее время. Думать в тишине было замечательно, а Сойк редко прерывал молчание ради праздных бесед. Сама учеба у нового мастера была необычной. Если первый учитель Джури лишь направлял его, указывая верный путь, а Джури уже сам, будучи прилежным учеником, старательно осваивал новое, то с Сойком все было иначе. Сойк заставлял учиться, он вбивал знания в голову кузнечным молотом, и поначалу Джури казалось, что он свихнется от избытка информации и от усталости. Со временем он привык, научился совмещать отдых и труд. И не мог не признать, что приращение магических знаний за последние месяцы было просто невероятным. Сойк учил его не только тому, о чем писали в книгах. Помимо высокой магии, он уделял много внимания мелочам, тем же заговорам или приготовлению лекарств. Он учил Джури боевому искусству, а заодно многому, что Джури в других обстоятельствах посчитал бы ненужным целителю, – например, отпирать двери без ключей или предсказывать погоду. – Как-то раз я попал в город, где была эпидемия чумы, – на вопрос Джури, зачем ему все это, пояснил Сойк. – На меня набросился обезумевший больной, на голову выше меня и шире в плечах в два раза. Он понял, что я целитель, и хотел… Не знаю, чего он хотел, – он был не в себе и вряд ли сам осознавал, что ему нужно. И знаешь, мальчик Джури, что бы было, если б я оказался таким же безмозглым тупицей, как ты, и не учил боевую магию? Ответ был исчерпывающим. В дальнейшем Джури без пререканий выполнял любые задания, которые давал ему Сойк. Немало внимания его учитель уделял магии стихий – он по-прежнему настаивал, что это самая эффективная и самая могущественная волшба, несмотря на ее опасность. Джури никогда не рискнул бы воззвать к стихии воды у берега моря – прорыв границы мог стать уничтожающим. Однако у Сойка было иное мнение. – У источника воды, тем более у такого огромного, магия стихии в сотни раз сильнее, и, стало быть, может принести в сотни раз больше пользы. Только идиот не воспользуется этим. Сойк не выглядел как человек, любящий риск. Вскоре Джури понял, что тот и не был таковым. Просто Сойк умел реально оценить свои возможности, которые были несравнимы с силами большинства других волшебников. Да что там большинства: Джури был уверен, что мага сильнее он еще не встречал. Когда Джури более-менее приспособился справляться с учебой и у него появилось свободное время, он познакомился с Аурикой. Девушка была сестрой той самой цветочницы, которую он встретил в свой первый день в поселении, и была как две капли воды на нее похожа. К Аурике Джури не питал никаких особых чувств, да и не думал, что та серьезно относится к нему. Просто Джури нужен был кто-то, чтобы коротать теплые летние вечера, а Аурике, в свою очередь, льстило, что сам ученик мастера – будущий целитель обратил на нее внимание. С Аурикой Джури гулял пару раз в неделю, приносил ей букеты полевых цветов, а та охотно приглашала его на сеновал за амбаром собственного дома. – А почему ты ни с кем не хочешь… Ну это… Сблизиться? – как-то раз спросил Джури Сойка. – Я не собираюсь заводить семью, – равнодушно бросил тот. – Раньше не планировал, а теперь и подавно. – Не обязательно же сразу семью, – пожал плечами Джури. Уточнять, что означает это "теперь", он не стал, полагая, что желание жениться у Сойка пропало после войны. Если оно вообще было хоть когда-то. – Я уже не в том возрасте, чтобы портить деревенских девок, – отрезал Сойк, и на этом разговор был исчерпан. Своего нового знакомого Леду Джури видел несколько раз. Иногда тот просто прогуливался по пляжу и каким-то растерянным несчастным взглядом всматривался в линию горизонта, где морская гладь соединялась с небом. Порой он наведывался к Сойку. Джури больше не подслушивал их разговоры – некрасиво это было, да и одного раза за глаза хватило. Слишком много непонятного было в их отношениях, слишком много вопросов и глупых догадок рождалось в голове Джури, когда он думал об учителе и его единственном приятеле. Как-то раз Леда сам подошел к нему, неслышно приблизился, появился из-за спины и опустился рядом на белоснежный песок, где Джури растянулся после купания, обсыхая и загорая. – Не помешаю? – вежливо спросил Леда. – Ой… – только и смог выдавить Джури, поспешно хватая свои штаны, но Леду его нагота вроде как и не смутила вовсе. – Как дела? – флегматично спросил он, глядя вдаль. Джури засмотрелся на своего собеседника и обратно на песок плюхнулся скорее машинально, чем осознанно. С Ледой было что-то не так – Джури не столько видел глазами, сколько чувствовал это. Как будто… "Как будто он не совсем человек", – нашептывало чутье, и как Джури ни пытался отмахнуться от этой мысли, ничего не получалось. Леда был бледным – благородно-бледным, красиво-бледным. Всегда опрятным, каким-то неестественно чистым, словно к его белым одеждам не приставала грязь. И, конечно, красивым. Не столько внешне красивым, сколько необъяснимо красивым. Черты его лица были не такими уж правильными, но неясное очарование окутывало Джури, стоило тому заговорить с ним. "Вампир?" – однажды сделал абсурдное предположение Джури и тут же посмеялся над собой. Грацией и аристократизмом Леда и правда походил на немертвого, но он слишком спокойно гулял на солнцепеке, что, вопреки ошибочному мнению, было для вампиров не опасно, однако все равно неприятно. Да и зубы его были совершенно обыкновенными, человеческими. Если перетерпеть прямые солнечные лучи вампир еще смог бы, то скрыть клыки – вряд ли. "Эльф?.." – еще более бессмысленная догадка пришла в голову Джури в другой раз. Но дети лесов давно покинули эти земли, и, как гласили предания, с людьми у остроухих клыкастых тварей с водянистыми глазами было очень мало общего. Однако нечеткая, но от того не менее ощутимая мудрость, глубинное знание, которое читалось в глазах Леды, наводили на мысль, что перед Джури был вовсе не человек, а существо если не бессмертное, то уж точно древнее. – Да нормально дела, учусь, – с небольшой задержкой ответил Джури. – У меня ничего не меняется. А ты как? – У меня тем более ничего не меняется, – ровно произнес Леда и улыбнулся уголками губ – что означали эти слова, Джури не понял. – Сойк привык к тебе. Я вижу, вы нашли общий язык. – Вряд ли мы его когда-нибудь найдем, – невесело усмехнулся Джури. – Он считает меня безмозглым тупицей, о чем не устает повторять. Но это ничего – главное, что учит. – Ты не прав, – тень неуверенной улыбки вновь скользнула по лицу Леды. – Он не считает тебя безмозглым. Наоборот, он думает, что ты очень талантлив и умен. Джури не знал, сколько секунд он недоуменно таращился на Леду, прежде чем опомнился и спросил: – Это он тебе сказал? – Конечно нет. – Но тогда как… – Это же очевидно, – теперь улыбка Леды была куда более искренней. Джури недоверчиво хмыкнул и отвернулся к морю, игравшему в этот солнечный день бриллиантовыми бликами. – Очевидно, что он меня на дух не переносит и что ему на меня наплевать, – пробормотал Джури. – Но это, правда, не важно. Я уже привык. – Если бы он тебя не переносил, он бы не учил тебя. Вспомни, как было в самом начале, когда ты только приехал. Вот тогда – да. Тогда ему было наплевать, и он не обращал на тебя внимания и не учил. – Но… Он не сразу сообразил, что его смутило. Потом осознал, что не может понять, откуда Леда знает такие подробности, ведь в то время, когда Джури прибыл в Южное графство, того здесь не было. Сойк рассказал? Вряд ли. Если бы речь в разговоре с Ледой зашла о Джури, учитель только выругался бы и тут же сменил тему. – Просто ты его первый ученик, – Леда заговорил, не дожидаясь, пока Джури сформулирует в слова свои сомнения. – Первый и, зная характер и настроения Сойка, скорей всего, последний. Разумеется, он не чувствует себя уверенно и волнуется. – Ч-чего он делает? – Джури сам не узнал свой голос, который звенел от удивления – такого заявления он не ожидал никак. – Волнуется? Сойк?.. – А почему нет? – Леда весело подмигнул ему. "Когда волнуются, так себя не ведут", – вот что хотел ответить ему Джури и вдруг подумал: а как же тогда ведут? В моменты волнения или беспокойства некоторые смущаются и прячутся, закрываются и отмалчиваются. Другие, наоборот, идут в наступление, оскорбляют собеседника, огрызаются… Если на минуту предположить, что Леда прав, всего лишь на одну минутку, и если при этом Сойк принадлежит к этому второму типу… Джури мотнул головой. Он никогда не додумался бы до подобного, и теперь от слов Леды ум за разум заходил. Размышлять о таких вещах было определенно вредно. Они помолчали. Джури, подобрав тонкий прутик, чертил рисунки на песке. Леда смотрел вдаль и не двигался, как мраморная статуя, даже в статике грациозная и гармоничная. Только рыжие волосы трепал свежий морской бриз. – Леда… А сколько тебе лет? Вопрос давно мучил Джури. Точнее, это был один из вопросов, самый безобидный из всех, и Джури подумал, что не будет беды, если он сейчас озвучит его. – Почему ты не спросишь сразу, что я такое? – отозвался Леда. Если бы его голос не звучал так ровно, Джури, наверное, вздрогнул бы. А так он просто медленно повернул голову и понял, что Леда уже не глядит на море, а смотрит на него, на Джури. – А можно спросить? – чуть севшим от волнения голосом произнес он. До Джури медленно доходило, что Леда только что признался: он действительно не человек. – Я не стану отвечать. Пока, – проронил его собеседник. – Потому что ты скоро сам все поймешь. Очень скоро, я уверен в этом. Не сможешь не догадаться. – Почему же не сказать сейчас? – отчего-то шепотом спросил Джури – звуки тонули в шуме прибоя. – Потому что если я отвечу тебе, я выдам не только свою тайну. "Но и тайну Сойка, – мысленно закончил за него Джури. – А кого еще? У нас только один общий знакомый". Леда оставил Джури в смятенных чувствах. И вместо ответов на старые вопросы тот получил десяток новых. И десяток еще более невероятных догадок. За полгода, даже уже больше, Джури так ничего толком не узнал о Сойке, тот никогда не говорил о себе – максимум, на что мог рассчитывать Джури, это случайно оброненная фраза или слово. Сойк был из благородной семьи, он принимал участие в войне, а после ее окончания отказался от старой жизни и осел в Волчьей Норе. Никто не знал точно, откуда он приехал, были ли у Сойка родные или друзья. В любом случае, он давно не поддерживал ни с кем отношений. А еще Джури вспомнил слова мастера Эймана, сказанные учителем когда-то давно, – о том, что у всех целителей большое сердце. Теперь Джури понимал, о чем тот говорил. Сойк был нелюдимым и хмурым, он почти никогда не улыбался и мало разговаривал. Но при этом не было такого случая, когда он не пришел бы на помощь тем, кто в нем нуждался. Было абсолютно неважно, жил пациент рядом или находился далеко, был он беден или богат, приятен он был самому Сойку или вызывал антипатию. Сойк помогал всегда – он был готов идти ночью, в грозу и в зной к захворавшему, если его звали. И всегда делал все от него зависящее, чтобы вернуть больного с того света или облегчить муки умирающего. Вопрос, за что местные так любили своего целителя, получил свой ответ. Сойк никогда не просил ни награды, ни благодарности, но получал их с лихвой. – Если тебе что-то нужно, не стесняйся, – как-то раз Сойк показал Джури большую шкатулку. – Открывается примитивно: формула Простого Замка и заговор "и бесам ненужное золото". Он щелкнул пальцами, сплетая упомянутую формулу, и замочек на шкатулке щелкнул. От неожиданности Джури присвистнул: шкатулка доверху была заполнена монетами разного номинала – от медных до золотых. – Ничего себе, – прокомментировал увиденное Джури. – Благодарности выживших пациентов, – сыронизировал Сойк и повторил: – Если тебе будет необходимо купить что-то, смело бери и не спрашивай. Джури кивнул и поблагодарил. Считать случившееся проявлением большого доверия или щедрости не стоило – Сойк просто был совершенно равнодушен к деньгам. А Джури впоследствии так ни разу предложными монетами не воспользовался: всем самым необходимым его, как и Сойка, обеспечивали местные жители. ~ От неудобного положения на корточках быстро затекли и ноги, и спина, но Джури мужественно терпел и скользил руками по гладкому травяному покрывалу, сжимая каждый попадающийся стебель и пересчитывая листочки. Трилистники были редкостью, для отвара их было нужно достаточно много – полная чашка, и через два часа они вдвоем с Сойком собрали от силы половину. Солнце поднималось все выше, и можно было только радоваться тому, что, осеннее и низкое, оно не припекало. Это, впрочем, не помешало Сойку снять свою куртку и остаться в свободной рубашке без рукавов. У Сойка были сильные руки, под бледной кожей, почти не знавшей солнечных лучей, угадывались рельефные мышцы. И это даже выглядело бы красиво, если бы перед Джури был не Сойк, а кто-то более симпатичный. Он редко раздевался перед Джури, и теперь тот невольно засмотрелся на ожог. Выглядел шрам очень неприятно: как Джури уже было известно, он спускался от шеи по груди вниз, наверное, к самому животу. "Какая жуткая, должно быть, была боль…" – отстраненно размышлял Джури. Кожа зарубцевалась грубо и некрасиво, почти уродливо, и Джури, когда сильно устал от сбора редкого растения, сам не заметил, что движение его рук замедлилось, в то время как взгляд застыл на широком вороте рубашки Сойка. – Будь так любезен, прекрати заглядывать мне за пазуху и займись делом, – не замедлил прозвучать едкий комментарий. Сойк даже глаз не поднял, движение его пальцев, перебиравших клевер, было выверенным и четким. – Извини, – пробормотал Джури, опуская глаза. – У меня… чисто врачебный интерес. – Да что ты? – усмехнулся Сойк. – Да. Мне интересно, как долго заживают ожоги, полученные от магического пламени. Джури знал, что попал в точку. Теперь пальцы Сойка на миг замерли, прежде чем тот продолжил с видимой невозмутимостью работать. – Несложно было догадаться, – пояснил Джури, зная, что вопроса, повисшего в воздухе, он не услышит. – Шрам от ожога магического огня – единственный, который нельзя свести. Ты не свел его, потому что просто не смог. Неосознанно он протянул вперед руку, желая прикоснуться к изуродованной коже, но Сойк отшатнулся. Он всегда избегал физического контакта, Джури давно уже заметил это. – А может, мне просто плевать, как я выгляжу? – передразнил его интонации Сойк. – О, то, что тебе плевать, я даже не сомневаюсь, – фыркнул Джури. – Но, тем не менее, если бы мог, шрам бы ты залечил. Во-первых, шрамы на теле целителя – это все равно что драные ботинки у сапожника или паршиво подкованная лошадь у кузнеца. Клеймо на репутации. Во-вторых, ты не слишком любишь привлекать внимание, но даже если бы ты вдруг стал главным красавцем всего Южного графства, притягивал бы к тебе меньше взглядов, чем с этим шрамом… – Два с половиной года, – перебил его Сойк. – Что?.. – Джури моргнул, уставившись на учителя. – Ты спрашивал, сколько заживало, – с плохо скрываемым раздражением процедил Сойк. – Я ответил. Тупица. "Безмозглый", – мысленно добавил Джури. Ждать комплиментов за догадливость и смекалку было глупо, но Джури вдруг отчего-то стало обидно из-за очередной грубости, хотя сердиться на Сойка он давно перестал, понимая бессмысленность этого занятия. – Расскажи мне о Последней битве, – нагло потребовал он и с вызовом поглядел на своего мастера. Джури не сомневался, что воспоминания были отнюдь не приятными, раз Сойк так упорно молчал и о войне, и о своей жизни до нее. В другой ситуации Джури не рискнул бы спросить, но теперь… – Магическое пламя вызывали за всю войну лишь однажды – в Последней битве. Стало быть, ты тоже принимал в ней участие, только, видно, находился где-то далеко от основных событий, раз сумел выжить. – Мальчик… Джури, чего ты ждешь? Что я похвалю тебя за догадливость? – сердито спросил Сойк и дернул очередную травинку с чуть большим остервенением, чем оно того требовало – Джури понял, что учитель начинает выходить из себя. Тема была для него неприятной, хотя они едва коснулись ее. – Можно было бы, – с показной невозмутимостью хмыкнул Джури. – Я немало читал о магии стихий и о военных событиях. А потом сделал логический вывод. Разве учителя не за это хвалят учеников? – Лучше бы ты формулу антипохмельного заклятия совершенствовал, – огрызнулся Сойк, но Джури разумно проигнорировал замечание. – Магический огонь, его призыв – это очень опасно и рискованно, – неспешно начал он, усевшись на траву и поджав под себя ноги, всем своим видом показывая, что объявляет перерыв в работе. – Из-за того, что голова была загружена другим, я не сразу понял, почему ты ходишь с этим шрамом. Призыв пламени – по сути, крайняя мера. Даже самые сильные волшебники очень рискуют, открывая поток настолько широко. Мудрости магов прошлого хватало, чтобы не обращаться к этой формуле почти всю войну. Однако в конце концов они призвали огонь, и вот чем это закончилось. Джури развел руками. Финал его тирады вышел несколько скомканным, потому что Сойк, до этого упрямо игнорировавший его, вдруг поднял взгляд и внимательно уставился прямо в глаза. – Ну-ка, ну-ка, – медленно произнес он тоном, не сулившим ученику ничего хорошего. – И чем же, просвети меня, "это закончилось"? Окончанием войны, очевидно? – Тысячами смертей, – как ни в чем не бывало пожал плечами Джури. – В том числе, смертей лучших волшебников. – А в твою пустую голову не приходило, что выбора просто не было? Что война и так подзатянулась всего-то на два десятка лет? – в интонациях Сойка Джури послышалась завуалированная угроза, но гнев учителя уже давно не страшил его, и даже более того – Джури было приятно дискутировать с Сойком, а на "пустые разговоры", как он сам это называл, тот шел крайне редко. – Возможно, существовал иной выход, – смело глядя в глаза, ответил Джури. – Хотя я полагаю, что в изначальном плане погибнуть должны были именно враги, а союзники пострадали в результате ошибки или недочета. И, тем не менее, было достаточно опрометчиво в такой ситуации касаться стихии огня. – Очень жаль, что все, кто знали, как закончить войну, в то время еще пачкали пеленки, – ядовито процедил Сойк. – Не приходило ли в твою продуваемую сквозняками башку, мальчик Джури, что когда целое поколение рискует прожить, не зная мира, и наступает тот самый случай, где требуются крайние меры? Не думал ли ты, что если бы пал Хателион, следующие за ним мелкие государства сдались бы без боя, и темные колдуны, не побоюсь этих слов, пришли бы ко власти во всем мире? Не думал ли ты, что когда по щелчку пальцев синеглазой Октавии сгорали дотла целые деревни, у светлых магов просто не оставалось выбора? – Черноглазой, – автоматически поправил его Джури, даже не задумавшись о том, что сказал. – Что? – удивился Сойк. – Что? – в ответ уставился на него Джури. – Какой еще черноглазой? Джури замялся и сразу же заерзал на месте. – Это… Леди Октавия. Главная колдунья Грасселайна. Ты же о ней сейчас? – он окончательно смутился из-за того, что невольно перебил учителя, да еще из-за такой ерунды. – Ну, – на хмуром лице Сойка читалось плохо скрываемое недоумение. – Я читал легенды. Описание битв, предания. В них говорится, что леди Октавия была черноглазой. Что у нее были длинные белоснежные волосы и черные, как сама ночь, глаза. И что она всюду носила с собой череп. Красочность фразы, неуместная в этом разговоре, окончательно сбила Джури с толку, и тот опустил глаза, чувствуя, что кровь приливает к лицу. Было неловко, особенно от того, что Сойк теперь смотрел на него с откровенной насмешкой. – Свой? – неожиданно спросил он. – Что "свой"? – озадачился Джури. – Ты говоришь, леди Октавия всюду носила с собой череп. Вот я и спрашиваю – свой череп? Джури в неверии распахнул глаза. Сойк сейчас что… шутил? – Это не смешно, – обиженно произнес он. – Это еще как смешно, – уже в открытую усмехнулся Сойк. – Мальчик, не гневи Высшие Силы. Какие еще легенды? Легенды – это истории, что живут в веках. А о Двадцатилетней войне тебе могут рассказать не то что старики, а просто люди постарше, – и, секунду помолчав, он добавил: – Я был лучшего о тебе мнения. Чтение бульварной писанины – вот уж воистину достойное занятие для волшебника. – А что тут такого! – возмутился Джури, едва не подскочив на месте. – Откуда еще мне узнавать о войне, как не из книг? Люди постарше, как ты сказал, которые при этом были на войне и занимали должность повыше рядового солдата, мне как-то не встречались. Все, обо что чешут языки селяне, еще большая глупость, чем та, что может быть написана в летописях. И вообще, откуда тебе знать, какие были глаза у Октавии? – Вообще-то я участвовал в этой войне, как ты прозорливо заметил до этого, – Джури не был уверен, но ему казалось, что разговор начал забавлять Сойка. Он чуть заметно усмехался, и это злило Джури. – И что теперь? С верховными магами могли сталкиваться только такие же – занимавшие высокие чины. А простые солдаты болтались где-то в хвосте и о леди Октавии знали не больше, чем знаю я. – А я думал, что ты уже заметил, мальчик. – Я Джури, а не мальчик. И что я должен был заметить? – Что моя магическая сила немного выше уровня простого целителя, Джури, а не мальчик. – Я заметил это, – от досады Джури на миг стиснул зубы. – Но ты не мог быть в первых рядах на войне. – Почему же? – теперь Сойк веселился уже откровенно, его глаза блестели с такой радостной издевкой, что Джури хотелось съездить ему по физиономии. – Потому что ты был слишком молодым в то время! – рявкнул он. – Ах вот оно что, – закатил глаза к небу Сойк. – Кто бы мог подумать, что магическая сила теперь измеряется возрастом. "Он прав. Айрас и Нерэль тоже были не на много старше тебя, но это не помешало им решить исход Двадцатилетней войны", – услужливо подсказал Джури внутренний голос-предатель. И Джури искренне хотел проигнорировать его, когда… – Сойк! Он едва удержался от того, чтобы не вскочить на ноги. Сойк в ответ бросил на него удивленный взгляд. Это было озарение, как вспышка молнии в ночном небе, разогнавшая мрак. "Как же я раньше не додумался!" – вопило все существо Джури, когда он, глядя на Сойка так, словно увидел его впервые, уже шепотом произнес. – Сойк… Сколько тебе лет?.. Ответа Джури не ждал, его учитель скорее огрызнулся бы, и потому он продолжил: – Тридцать пять? Тридцать семь, может? – Джури, мой возраст тебя не касается, – жестко отрезал Сойк, хотя Джури был готов поклясться – его мастеру стало не по себе от такого странного поведения ученика. – Я сперва думал, что тебе больше. Ты выглядишь не очень, уж прости. Но потом понял, что тебе еще нет сорока… И ты учился у мастера Эймана. В глазах Сойка появилось какое-то не совсем понятное выражение, Джури не мог его прочитать. Страх? Нет, скорее ожидание. Тоскливое ожидание, будто Джури вот-вот озвучит что-то очень неприятное. – Я понял наконец, – от тревоги Джури сжимал и разжимал кулаки. – Ты должен был учиться одновременно с Айрасом и Нерэлем. Ты должен был их знать, Сойк! На какое-то мгновение Джури почудилось, что на лице Сойка промелькнуло облегчение. И он тут же опустил глаза. Некстати Джури вдруг отметил, какие абсурдно длинные у Сойка ресницы. Подтверждение собственных слов Джури было не нужно – Сойк не рассмеялся в лицо, и это уже означало неозвученное "да". – Расскажи мне о них, – хрипло попросил Джури, опускаясь на колени и сжимая руки в замок. – Ты точно знал их. Быть может, вы не все десять лет учились вместе, но хотя бы пару лет должны были. – Я не буду ничего рассказывать, – ожидаемо ответил Сойк. – Что тебе стоит? – Мне ничего не стоит, я просто не вижу надобности. – Послушай… – Джури протянул вперед руку, чуть было не сжав ладонь Сойка в своей, но вовремя опомнился и отдернул ее обратно. – Мне очень нужно. Для меня это важно. – Ты что, их родственник? Или добрый друг? – усмехнулся Сойк, продолжая перебирать листки клевера, как будто в этот момент для него не существовало ничего важней. – Нет. Но я так много читал о них. Айрас – кумир моего детства. – Детства? – насмешка была так откровенна, что Джури посчитал лишним юлить. – Ладно, не только детства. Я и сейчас им восхищаюсь. И потому хочу знать все о нем. И о Нерэле тоже. – Джури, ну ты же уже не маленький, – взмолился Сойк. – Как можно придумать себе кумира, вычитав о нем в сказках? Там же половина неправда! – Так расскажи мне правду. – Я не буду. – Почему? – Потому что не хочу. И вообще, спросил бы ты мастера Эймана, пока тот был жив, раз оно так тебе нужно. – Я спрашивал! – горячо заверил его Джури. – Пытался. Но мастер Эйман… Мне кажется, он горевал о них сильно. А я не хотел его огорчать, потому и перестал приставать. Сойк, ну пожалуйста… – Нет. – Если не хочешь рассказывать, я буду спрашивать, а ты просто отвечай. От Сойка волнами исходила усталость и обреченность – они виделись в его позе, в его понуренных плечах и даже в том, что на Джури он не смотрел. – Такая заноза, как ты, не отстанет. – Не отстану, – неуверенно улыбнулся Джури. – Я обещаю, я не буду спрашивать ни о чем, что касается лично тебя. Сойк на это ничего не ответил, лишь сорвал очередной трилистник и отправил его в маленький мешочек. Молчание Джури посчитал безмолвным разрешением. – Как их на самом деле звали? – спросил он первое, что пришло на ум. Вопросов у Джури было не меньше миллиона, но он не придумал, с чего еще можно начать. – То есть? – Сойка, похоже, такой интерес удивил. – Айрас и Нерэль – это ведь ненастоящие имена. Нет таких имен. Вот мне и любопытно, как их звали, когда они еще были детьми и учились у мастера Эймана. – Читать надо больше, – проворчал в ответ Сойк. – Айрас и Нерэль – это божества, которым поклоняются на Касадорских островах. Айрас – бог жизни, Нерэль – бог смерти. От удивления Джури моргнул и застыл на месте. Касадорские острова находились очень далеко, и единственное, что знал о них Джури, это их название. Позабавило его другое: – Хм… Они что, скромно так назвали себя именами богов? Сойк как будто смутился немного, словно это не погибший герой войны, а он сам придумал себе такой лестный псевдоним. – В восемнадцать лет все немного идиоты, – пробормотал он. – Нет, ну своя логика в этом есть, – пожал плечами Джури. – Целитель дарит жизнь, боевой маг – смерть. – Видимо, как-то так они и рассуждали, – кивнул Сойк, не поднимая глаз. – Ну а как их на самом деле звали? – Я не буду отвечать на этот вопрос. Если в твоих так называемых легендах об этом не говорится, я тем более не стану рассказывать. Джури подавил вздох. Почему Сойк так упрямился из-за ерунды, он не понимал, но и допытываться не хотел, потому что у него были другие, куда более волнующие вопросы. – Скажи, Сойк, а правда, что Нерэль был анималистом? Что он понимал голоса птиц и зверей? Я читал об этом, но верится с трудом… В мире простых людей анималистами называли художников, изображавших животных. Куда более древнее значение этого слова уже почти забылось. В старину анималистами называли людей с Особым Талантом – понимать, о чем говорят звери. Этот Талант был настолько редким, что за последние пять столетий он не встретился ни у одного человека – ни у одного, кроме героя войны Нерэля. Если летописи не врали, конечно. – Он не просто понимал голоса птиц и зверей, – с очередным вздохом, будто разговор давался ему с трудом, произнес Сойк. – Он умел сам с ними разговаривать. От удивления Джури раскрыл рот, но, быстро опомнившись, тут же закрыл его и мотнул головой. – Невероятно… – прошептал он. – Но как он смог научиться? Я был уверен, что это утраченное знание. – Не бывает полностью утраченных знаний, – покачал головой Сойк. – Мастер Эйман был великим учителем. По многим причинам великим, но в частности потому, что к каждому ученику находил подход. Больше двух лет он потратил на то, чтобы найти старые книги, в которых объяснялось, как постичь эту тонкую науку. В итоге нашлась пара свитков, но их оказалось достаточно, чтобы… Чтобы Нерэль научился. На секунду Джури почудилось, что Сойк чуть не произнес настоящее имя мага, но в последний момент опомнился. Это навело Джури на мысль, что, возможно, его учитель был близок с великим волшебником. Быть может, именно поэтому ему не очень хотелось рассказывать? Нерэль мог быть его другом, о котором Сойк скорбел. – Это невероятно, – прошептал Джури, гоня прочь неуместные сейчас мысли. Его кумиры были еще могущественней и удивительней, чем он думал раньше. – Да, навык полезный, – сухо отозвался Сойк. – Когда у тебя в шпионах перелетные птицы и полевые грызуны, военная кампания значительно упрощается. А животные с Нерэлем охотно делились сведениями о том, что происходит в стане врага. По крайней мере, так рассказывали. Последнюю реплику Сойк добавил торопливо, словно опомнившись – надо было уточнить, откуда у него такие сведения. – Потрясающе, – опять восхитился Джури и поспешил задать следующий вопрос, пока Сойк был в миролюбивом настроении: – А еще я читал, что Айрас умел ходить сквозь стены. Это правда? Медленно и недоуменно Сойк поднял на Джури глаза. – Ну… – сразу смешался тот. – Я и в анимализм не очень-то верил, а это оказалось правдой, как ты сам сказал. Вот я и это… Решил уточнить. – Айрас умел ходить сквозь стены, – вкрадчиво перебил его Сойк. – Правда? – Правда. Умел ходить сквозь стены через дверь. До потрясенного Джури не сразу дошел смысл сказано, а Сойк уже смеялся – как бы ни впервые на памяти Джури. Смеялся, но как-то невесело и обреченно. – Высшие Силы, Джури! Ну как можно быть таким идиотом? – почти простонал он. – Перемещение в пространстве и во времени не подвластно ни Дару, ни Особым Талантам, ни древним артефактам. Это сказка, мечта. И дело даже не в том, что у волшебников пока не получилось – дело в том, что это в принципе невозможно. Природа Дара и подобных перемещений различна. Учи хотя бы иногда теорию, безмозглый ты тупица. Было очень стыдно, потому что теорию Джури знал неплохо – суть и природа Дара были первыми, что его заинтересовало, и книги об этом он начал читать еще на заре обучения. Потому он и понимал, что Сойк абсолютно прав. "Каким надо быть идиотом, чтобы спросить подобное", – мысленно отругал себя Джури, опуская голову и лихорадочно перебирая стебельки клевера. Как раз в этот момент ему попался очередной трилистник. – Извини, – пробормотал он, отправляя сорванную травинку в общий мешочек. – Если ты будешь просить прощения за каждую произнесенную глупость, я от тебя других слов слышать не буду, – устало, но беззлобно, как показалось Джури, ответил Сойк. – Все, достаточно. Этого хватит, чтобы приготовить отвар. Назад они шли в молчании, хотя у Джури чесался язык спросить еще что-нибудь о героях прошлого. У него ведь были и не такие глупые вопросы, как последний, что он рискнул задать, но спрашивать Сойка теперь казалось чем-то неловким. – Ты не узнаешь о них ничего интересного, Джури. Не стоит копаться в прошлом. Твои кумиры были самыми обыкновенными людьми со своими недостатками и слабостями. Сойк словно подслушал его мысли и говорил устало, словно они обсуждали эту тему уже не первый день. Джури украдкой взглянул на него: тот смотрел прямо перед собой, и ветер трепал длинную прядь, выбившуюся из неаккуратного хвоста, в который тот собрал свои волосы. – Разве могут быть обыкновенными волшебники с такой невероятной магической силой? – тихо спросил он. – Могут, – Сойк горько улыбнулся. – Кто-то родился красивым, кто-то умным, кто-то – сильным магом. Но люди все равно остаются просто людьми со своими мелкими страстями. Ты можешь восхищаться ими, но помни, что большей частью причины для обожествления – придуманные. Как у героев сказок. – Поэтому мне и любопытно, какими они были на самом деле, – упрямо повторил Джури, глядя под ноги на каменистую горную тропу, которую он мерил шагами. – Они были обыкновенными влюбленными дураками, – чуть жестче, чем до этого, произнес Сойк. – Самоуверенными молокососами, возомнившими, что пока они вместе, им даже гнев небес не страшен. За это и поплатились. Оба. Слова Сойка прозвучали сердито и почти отчаянно, вовсе не так, как должны были, – речь ведь шла о посторонних людях, которых он, скорей всего, едва знал. В другой ситуации Джури удивился бы такому поведению, но сейчас он зацепился только за одно слово. – Влюбленными? – удивленно переспросил он. И без того не привлекательное лицо Сойка исказила неприятная гримаса. – Неужели об этом не пишут в твоих легендах? – язвительно поинтересовался он. – Так я тебя просвещу. Твои кумиры, мальчик Джури, был мужеложцами. Теперь живи с этим. Однако окончание реплики Джури уже не услышал. "Вот это да…" – зачаровано протянул внутренний голос, и Джури так же восторженно уставился вдаль, на синее море, раскинувшееся внизу. В этот миг он от души позавидовал своим героям. Джури всю жизнь был одинок, немногочисленные друзья остались в прошлом, семьи у него не было – он мог только мечтать о близком человеке. По-настоящему близком. Какое, должно быть, это было счастье – быть рядом, любить, понимать и чувствовать. Держать руку любимого в своей руке, идти плечо о плеч. И умереть в один день, в один миг. Джури не считал себя романтиком, но в этот момент в носу защипало, а в его груди все сжалось от восхищения и щемящего осознания, насколько удивительной была жизнь героев войны. Пускай недолгая, но такая невероятная. Счастливая. – Это же прекрасно, – Джури перевел на Сойка сияющие глаза, и тот не смог скрыть удивления. – Что именно прекрасно? – Прекрасно, что они любили друг друга, что нашли друг друга, – Джури говорил тихо, восхищенно, не стесняясь и не скрывая своих чувств. В эту минуту его даже не смутило бы, если б Сойк посмеялся над его восторженностью. Но Сойк будто и не собирался издеваться, напротив, он глядел на него в неверии, широко раскрыв глаза. – А тебя не смущает, что они оба были мужчинами? – Нет. Что в этом такого? – Джури легкомысленно пожал плечами и добавил: – Хорошо, что они умерли вместе. Потому что, наверное, это очень страшно – потерять самое дорогое. Зачем жить после такого? Конец фразы Джури говорил уже в сторону: он отвел глаза, вновь бездумно рассматривая синюю гладь воды, простиравшуюся до самого горизонта. Потому он не увидел, как Сойк, прежде чем отвернуться и зашагать дальше по тропинке, изменился в лице.