Через все времена

Долгая война, кровавым плугом прошедшаяся по Хателиону и соседним государствам, была страшнее и разрушительнее затяжной эпидемии чумы, косившей население пару сотен лет до этого, и даже хуже Великого наводнения, в свое время уничтожившего десятки огромных городов. Не осталось ни единой семьи, которой не коснулось бы кровопролитие. Выжившие в боях простые крестьяне и горожане умирали от голода и болезней, но и зажиточное население тоже немало страдало. Целые поместья, сельскохозяйственные угодья и охотничьи леса, принадлежавшие знатным семьям, были разрушены, вытоптаны, выжжены – некоторые потеряли все свое богатство, нажитое из поколения в поколение веками. Говорили, что в Двадцатилетней войне погибло три четверти из ныне живущих магов Хателиона – все они были из древних родов, сотни знатных семей остались без кормильцев и наследников. Даже правитель Хателиона потерял в этой войне своих детей – трех сыновей. Двое из них были потомственными магами, младший – обычным человеком, но все они один за другим пали в боях за родину, когда враг переступил границу. Жена правителя умерла следом: Джури не знал почему, но слышал, что она не перенесла горя от смерти своих детей. У старого правителя осталась лишь юная дочь, которая к моменту окончания войны была совсем маленькой. Поговаривали, что единственная наследница трона выросла очаровательной девушкой, вот только с самого рождения она тяжело болела, и ни одному целителю не удавалось ее излечить. Каждый заплатил свою цену войне – кровью, потом, здоровьем, жизнью. Джури заплатил потерянным детством и своей семьей. Городку, где он жил с родителями, повезло – страшные бои прошли стороной всего в нескольких милях, враг так и не добрался до них, уничтоженный в магическом пламени. Но то, что не сделали темные колдуны, закончила сама судьба: прокатившаяся следом волна эпидемий отняла жизни тысяч жителей Хателиона. Со всех окрестностей родного городка Джури выжили лишь несколько человек, и он был одним из них. Позже мастер Эйман объяснил ему, что хотя волшебники уязвимы для болезней, как и обычные люди, все же они более устойчивы к смертельным заразам. Этим во многом объяснялось то, что целители редко заражались от своих пациентов. После войны хлопот и забот у правительства было слишком много, чтобы заниматься еще и судьбами многочисленных сирот. Однако когда оборванные голодные подростки, словно крысы, начали наводнять города и обчищать карманы приличных граждан, а иногда и нападать на прохожих с целью поживиться хоть чем-то, закрывать на это глаза стало попросту опасно. В результате в городах покрупнее были созданы приюты для детей, куда Джури и отправили сразу после кончины родителей. Это было воистину страшное место, оно больше напоминало тюрьму, чем дом для сирот. Десятки, если не сотни, мальчишек и девчонок были заперты в холодных неотапливаемых комнатах, до двадцати человек на одно помещение. Спали они на полу, возможность помыться давали лишь раз в месяц, кормили раз в день. Гулять без присмотра их не выпускали, зато с раннего утра до позднего вечера заставляли трудиться: осиротевших детей отправляли работать в прачечную, на отстройку разрушенных во время войны домов, на уборку улиц. Через пару месяцев кошмарного существования в стенах приюта Джури узнал, что подноготная этой жизни были еще страшнее ее видимой части. Иногда дети пропадали – их забирали якобы для каких-то новых работ и не возвращали. Джури слышал, как мальчики перешептывались о том, что их товарищей по несчастью продавали в бордели или знатным господам, не растратившим все свое состояние на войне и имевшим силы и желание развлечься извращенным способом. Дети постарше и посильнее отбирали еду у младших, хотя порой за это строго наказывали. Их надзиратели не слишком беспокоились о здоровье воспитанников, вот только умерший от голода ребенок работать уже не будет. Если кого-то ловили на этом преступлении, наказание было страшное – пороли в приюте показательно и прилюдно, до кровавых ран и содранной кожи. Когда Джури впервые увидел, как наказали одного мальчика за то, что отнял у кого-то кусок хлеба, он чуть сознание не потерял от ужаса. С того дня самым большим его страхом стало рассердить надзирателей, и Джури даже глаза лишний раз не поднимал и не дышал, когда кто-то из наставников проходил мимо. Малыши умирали почти сразу, кто был взрослее и сильнее, держался какое-то время. Джури знал, что подростки посмелее находили способы выкрутиться – некоторым удавалось на время улизнуть с работы в прачечной и что-то украсть в городе. Кроме того, существовал еще один способ добыть немного еды. Чаще всего им пользовались девочки, но Джури знал, что некоторые мальчики тоже идут на это. Надо было всего лишь подойти к надзирателю и сказать, что ты готов потрудиться за добавку к ужину – дальше смелого подростка куда-то уводили на час или два, а потом давали лишний кусок хлеба. Тогда еще маленький Джури смутно представлял себе, что именно надзиратели делали с теми, кто осмелился попросить еды, но не сомневался: это было нечто особенно отвратительное. Воспитанники приюта возвращались от них с трясущимися руками и покрасневшими глазами, часто Джури слышал потом, как они плачут по ночам. Слезы, как ни странно, были достаточно редким явлением – обычно на них просто не оставалось сил. Впрочем, для того, чтобы попасть к надзирателю в комнаты, вовсе не обязательно было проявлять инициативу: нередко они сами забирали к себе на время понравившихся детей. Джури только радовался тому, что он не девочка и что родился гадким утенком – на него мало кто позарился бы. Как-то раз в комнату, которую он делил с парой десятков таких же отощавших грязных детей, привели новую девочку лет двенадцати. Ее звали Алаи, и она была не такая, как все. Алаи была из знатной семьи, но все ее родственники погибли, а куда делось семейное состояние, Джури было неведомо. Алаи была сказочно красива, с бледной полупрозрачной кожей, льняными волосами до пояса и раскосыми голубыми глазами. Именно так Джури представлял себе эльфов, когда его мать рассказывала о них сказки. Красоту Алаи заметил не только Джури. В тот же день местные девчонки побили новенькую и оттаскали за волосы – отыгрались за то, что та была не такой, как они, отличалась от них и отличалась в лучшую сторону. Когда надзиратели спросили Алаи, кто с ней сделал это, девочка не призналась. Джури не знал, что ею руководило – гордость или надежда завоевать доверие в приюте. В любом случае, решение перечить надзирателям было в корне ошибочным. Алаи увели, как уводили остальных, и когда через несколько часов она вернулась, ее лицо стало еще более бледным, чем прежде, и совершенно пустым. Трудиться со всеми Алаи не отпускали, ее оставляли в приюте, когда других детей под присмотром надзирателей отводили к месту работы. К тому моменту Джури, несмотря на свой юный возраст, уже начал догадываться, что именно делают взрослые со своими воспитанниками. Красивая Алаи им явно понравилась, а то, что ее не заставляли работать со всеми, злило остальных детей. Джури готов был поспорить, что Алаи с куда большим удовольствием ходила бы с ними на стройку и таскала тяжелые камни, чем оставалась бы в приюте с надзирателями, с их сальными взглядами и тяжелыми грязными руками. Но остальные воспитанники были другого мнения и исходили ненавистью в адрес изнеженной белоручки. Однажды вечером, когда Джури, свернувшись клубочком на своем привычном месте и завернувшись в драное покрывало, пытался уснуть, среди сонного сопения и чужого хриплого дыхания он услышал странные звуки. Темноту в комнате разгонял тусклый свет из единственного узкого окошка, и Джури чуть приподнял голову, но рассмотреть толком ничего не смог – скорее, он догадался, что случилось. Несколько парней постарше – Джури не знал точно, им было то ли по четырнадцать, то ли по пятнадцать лет – оттащили Алаи в дальний угол и делали… Делали что-то. Джури знал, что досталось именно ей, место Алаи было недалеко от его угла, и Джури видел, что оно пустует. А со стороны – от стены, где темнота была особенно непроницаемой и густой – доносилось кряхтение и невнятный шепот: – Держи крепче, она дергается… – Дерьмо, почему опять ты первый? Сегодня моя очередь. – Сними это… От отвращения и ужаса внутренности Джури скрутило в жгут. Он медленно опустился на пол, укрылся с головой и отвернулся к стене, глотая подступившие слезы и с трудом сдерживая рыдания. Джури сам не мог определить, что чувствовал в этот момент в большей мере – горечь, сожаление или сочувствие. Наверное, преобладающим оставался все же страх – животный страх от мысли, что если он хотя бы попытается заступиться, даже если просто даст знать, что все видел и понял, он станет следующим. Джури даже не сомневался, что насильники найдут способ надругаться и над ним, пускай он и не девочка. А что было особенно отвратительно, так это понимание, что все остальные в этой комнате знали о происходящем, но никто не сказал ни слова. Так прошла неделя или около того. Дни Джури вместе с другими воспитанниками приюта проводил в тяжелом труде, вечером после скудной трапезы заворачивался в одеяло и затыкал уши, чтобы не слышать, что происходит вокруг. И без того хрупкая фигурка Алаи будто истончилась, кукольное лицо в считанные дни перестало казаться красивым, теперь оно больше напоминало маску. А потом в одно ноябрьское утро Джури проснулся от дикого, переполненного ужасом крика. Он подскочил на месте, часто моргая, не понимая, что происходит, и вокруг точно так же спросонья зашевелились его соседи. Серый сырой рассвет просачивался через крохотное окно в комнату вместе с промозглым холодом, стелившимся по полу. Джури продрог до костей, но не почувствовал этого, когда понял, из-за чего поднялся переполох. В паре ярдов от него на полу лежала Алаи: она раскинула руки в стороны и смотрела в потолок остекленевшими пустыми глазами, а вокруг была кровь. Много крови, уже свернувшейся и почерневшей. И белокурые волосы вокруг некогда прекрасной головки светлым ореолом запеклись в этой крови. Никто так и не узнал, где Алаи достала острый нож, которым перерезала себе вены. Джури полагал, что украла у кого-то из надзирателей, когда те водили ее в свои комнаты. Тело Алаи унесли, пол заставили вымыть обитателей комнаты, и через час о девушке все забыли. Все, кроме Джури, которому еще долго являлось во снах белое пятно лица с прозрачными голубыми глазами. Даже тогда Джури казалось, что если каким-то чудом он не сгинет в этих стенах и доживет до старости, мертвую Алаи он будет помнить до своего последнего вздоха. Став старше, Джури только утвердился в этой мысли. Некогда прекрасная, почти не по-человечески красивая, но жестоко замученная девочка стала для него символом всего того, что с ним происходило в детстве. Джури не участвовал в Двадцатилетней войне, он родился позже, но точно знал, какое у войны было лицо, – лицо Алаи в то незабываемое холодное утро. ~ То ли упрек Сойка сыграл свою роль, то ли безделье окончательно доконало Джури, но в итоге он решил действительно взяться за ум. Не очень приятно было осознавать, что он слушается зловредного целителя, и еще неприятней понимать, что тот был в чем-то прав. Рассудив, что домой Сойк вернется еще нескоро – до ночи оставалась уйма времени, – Джури расположился на кухне и приступил к самостоятельному занятию. Очень не хотелось, чтобы Сойк подумал, будто Джури внял замечанию и начал упражняться именно из-за его язвительных подколов. "К его приходу все закончу и уберусь куда подальше", – решил Джури. "Как хорошо ты справляешься с магией стихий?" – именно этот вопрос задал Сойк накануне, и Джури, невольно думая обо всем случившемся в заброшенном доме, решил начать с того, что давалось ему тяжелее всего. По праву стихийная магия считалась самой опасной, опаснее даже ныне запрещенного темного колдовства. Волшебник являлся всего лишь проводником, который умел приоткрывать дверь для магии, выпуская небольшую ее часть в мир. Когда речь шла о любой другой волшбе, перекрыть доступ магическому потоку ничего не стоило даже новичку. Другое дело – когда маг открывал дорогу магии стихии. Если волшебник действовал неосторожно, был слишком самоуверен или неопытен, хлынувший поток стихийной магии мог стать смертоносным, а маг, выступивший проводником, терял возможность его остановить. Это могло обернуться катастрофой. Неконтролируемая огненная магия могла выжечь квадратные мили – некоторые историки, пытавшиеся разобраться в причинах гибели героев последней войны, полагали, что именно это и случилось с Айрасом и Нерэлем: призвав магическое пламя, маги не смогли его контролировать, не удержали, и в итоге дотла выгорело все вокруг вместе с самими волшебниками. Магия воздуха при потере контроля превращалась в смертоносный ураган, способный уничтожить целые города. Магия воды, соответственно, вызывала наводнения и безостановочные ливни. Ну а самые губительные землетрясения, вошедшие в историю из-за многотысячных человеческих жертв, были вызваны неумелыми магами, рискнувшими разбудить стихию земли – самую надежную и при этом самую разрушительную. Осторожность – первое, о чем говорил мастер, начиная приобщать учеников к тонкостям магии стихий. Волшебник не мог пострадать от потока магии, идущего через него, вне зависимости от его силы. Но телесная оболочка горела в огне и захлебывалась в воде – неважно, был ли маг проводником или просто оказался рядом со стихийным проявлением, он тут же погибал, как простой смертный человек. Осторожность и сосредоточенность, никаких посторонних мыслей. Обратиться Джури решил к стихии воздуха, раз уж недавно ему так удачно удалось поставить воздушный щит. Разложив перед собой на столе несколько яблок, Джури сел на табурет, глубоко вдохнул и коснулся Дара, мысленно рисуя перед глазами формулу. Даже по ощущениям стихийная магия была совсем не такой, как другие. От нее маг быстрее уставал, и казалось, что от горла до живота внутренности крутит болезненный спазм. Джури слышал, что со временем, если много упражняться, дискомфортные ощущения становятся слабее, и надеялся, что когда-то достигнет такого уровня, чтобы не чувствовать эту почти боль. Одно из яблок оторвалось от стола и медленно поднялось в воздух на несколько дюймов. Джури едва заметно шевелил правой рукой, и яблоко двигалось все выше – со стороны могло показаться, что это происходило само по себе. "Неплохо", – поздравил себя Джури. Радоваться пока что особо было нечему, но Джури, который не ворожил очень долго, не был уверен, что у него сразу получится даже такой простой прием. Второе яблоко, словно нехотя, поднялось над столешницей вслед за первым – теперь Джури двигал левой рукой и, сосредоточившись, попытался перебросить магический вес предмета в правую, чтобы освободить левую и поднять третье яблоко. Задрожав, будто вот-вот упадет, яблоко все же удержалось в воздухе, и Джури выдохнул, понимая, что у него получилось. Можно было приступать к третьему яблоку, но сперва он решил сделать перерыв. Прикосновение к магии стихий, неважно к какой из четырех, всегда сопровождалось сильным жаром, и Джури, лишь после того, как опустил яблоки обратно на стол, выдохнул и почувствовал, что за несколько минут его рубашка насквозь пропиталась потом. Решительно стянув ее через голову и бросив на пол, Джури вытер тыльной стороной ладони взмокший лоб и снова сосредоточился. Провозился он долго. Когда в воздух удалось поднять пять яблок и пустить их кружиться над столом, за окном начали сгущаться сумерки. Джури невыносимо устал, но других дел у него все равно не было, а до появления Сойка оставалась уйма времени, потому Джури продолжал упрямо заниматься. "Теперь попробуем поднять выше, – скомандовал себе Джури. – И желательно ничего не уронить…" Яблоки, все пять, поплыли к потолку, и в этот момент распахнулась входная дверь. От неожиданности Джури вздрогнул, левитируемые фрукты опасно вздрогнули, но каким-то чудом Джури удалось удержать их. Сойк, на секунду замерший на пороге, смерил Джури нечитаемым взглядом, а после, не сказав ни слова, прошел в комнату. "Принесла нелегкая", – с недовольством подумал Джури. Надо же было такому случиться, что именно в этот день Сойк вернулся раньше, чем всегда. Джури испытывал слабую досаду, что тот увидел, как он, будто и правда послушный ученик своего мастера, кинулся упражняться, стоило его упрекнуть. С другой стороны, сожалеть было поздно, и Джури, чуть передернув плечами, вернулся к своему занятию. К счастью, Сойк хотя бы не стал следить за его манипуляциями и ретировался. Яблоки медленно кружились над столом, повинуясь незаметным движениям пальцев Джури, оплетенных формулами. Но оставаться невозмутимым долго у Джури не получилось. Мысль о том, что Сойк находится в доме за тонкой стенкой, не давала покоя, в голову снова полезли воспоминания о вчерашней встрече со скиёлем, и в итоге Джури хватило еще только на четверть часа вымученных упражнений. Яблоки со стуком попадали на стол, и Джури шумно выдохнул. Пот катился градом, мокрые волосы прилипли ко лбу – Джури поднял с пола свою рубашку и ею же вытер лицо. Он чувствовал себя измочаленным, но удовлетворенным и задавался вопросом, почему сам не додумался заняться самообразованием, вместо того, чтобы все последние недели предаваться хандре. Джури не заметил, как пролетело полдня, и не сомневался, что настолько измученный он заснет, едва коснувшись подушки головой. Следовало смыть с себя пот и переодеться, но для этого Джури надо было сперва зайти в общую их с Сойком комнату за вещами. Сойк был ему по-прежнему неприятен, маячить у него перед газами не хотелось, но Джури напомнил себе, что тоже живет в этом доме. Чувствовать неловкость от того, что надо зайти в собственную комнату, было как минимум глупо. Сойк полулежал-полусидел на своей кровати и, подтянув к себе одну ногу, читал книгу, толстую и наверняка древнюю – даже взглянув мельком, Джури заметил, насколько пожелтевшими были ее страницы. Джури не видел эту книгу раньше, видимо, Сойк откуда-то ее принес, но задавать вопросы не стал, сохраняя привычное молчание. Как правило, Сойк читал за столом, предварительно тщательно его вытерев, часами сидел на табурете с идеально прямой спиной и как будто не уставал в этом положении. Сегодня же, вероятно, не желая отвлекать всегда ленивого ученика, в кои-то веки решившего заняться делом, он расположился в комнате, и Джури невольно подумал, что в такой расслабленной позе Сойк даже кажется юнее – Джури сам порой читал в постели. Почему-то прежде он думал, что подобное Сойк должен не одобрять. Вытащив из своей сумки сменную одежду, Джури уже направился к выходу, когда Сойк окликнул его: – Завтра займемся твоим обучением. От неожиданности Джури замер – до этого он был уверен, что Сойк, увлеченный чтением, даже не заметил его появления. Он обернулся и поглядел на него, но ответным взглядом Сойк его не удостоил – глаза бегали по строчкам в книге. – Если ты не решился уйти, конечно, – добавил Сойк. – Нет, я готов учиться, – отозвался Джури и, переступив с ноги на ногу, несмело спросил: – Вы завтра никуда не уходите? Впервые с того момента, как Джури перешагнул порог комнаты, Сойк поднял на него глаза. Взгляд не выражал ровным счетом ничего, но Джури вдруг вспомнил, что стоит посреди комнаты полуголый и все еще мокрый от пота. Стало ужасно неловко, и Джури испытал острое желание торопливо натянуть на себя рубашку. Лишь осознание того, как глупо это будет выглядеть со стороны, его остановило. – Ухожу. И пока меня не будет, ты приготовишь одно снадобье. Вечером я вернусь и проверю. – Какое снадобье? – Крапивный омолаживающий бальзам. Джури кивнул. Упомянутый бальзам ему доводилось готовить и даже не раз. Это было необычное снадобье – бальзам готовился из очень простых составляющих, ингредиенты можно было собрать под забором в любой деревне, и было абсолютно неважно, кем именно и при какой фазе луны растения были посажены и срезаны. Вся сложность приготовления заключалась в другом: каждую составляющую перед тем, как приступить к готовке, следовало тщательно обработать – наложить сложные формулы, пропустить через магические потоки, снова наложить формулы, и так до бесконечности. Бальзам был эффективным, но только действительно богатые люди могли его себе позволить, потому что даже у опытного волшебника с ним было много мороки. Часто кропотливая работа шла прахом из-за какой-то несущественной детали, вроде дрогнувших пальцев мага на одном из последних этапов приготовления. За свои труды волшебники просили высокую плату. – Все ингредиенты найдешь в шкафу, – добавил Сойк. – И я дам тебе книгу с рецептом. – Не стоит, я его помню, – отозвался Джури. – У меня хорошая память, и я несколько раз уже готовил этот бальзам. – Я в восхищении, – в голосе Сойка послышалась привычная язвительность. – Если справишься с этим, после попробуем что-то сложное. Он снова уставился в книгу, а Джури почувствовал, как у него отвисает челюсть. Крапивный бальзам, конечно, не был в списке самых сложных зелий, вроде Мгновенно заживляющей мази, за минуты стягивающей рваные раны, или Яда-шептуна, следы которого нельзя найти в организме жертвы. Однако готовить этот бальзам мастер разрешал на последнем году обучения, и то, что Джури уже был знаком с ним, стало результатом его старательности и талантов в целительстве. "Значит, омолаживающий бальзам – это просто, – мысленно вознегодовал Джури. – А что тогда, скажите на милость, сложно?" – Сложно остановить пожар или поднять с морского дна затонувшее судно. Стоять у котла и махать поварешкой по определению просто. Джури моргнул от удивления. За ним никогда не водилось привычки говорить вслух, а значит… – Вы умеете читать мысли? – Джури старался, чтобы слова звучали вежливо, но против воли в интонациях все равно слышалось плохо скрываемое раздражение. – Чтобы понять, о чем думает такой безмозглый тупица, как ты, незачем мысли читать, – рявкнул Сойк, лимит терпения которого на этот вечер был явно исчерпан. – У тебя все на лбу написано. Снадобье простое – впервые я сварил его на третьем году обучения. Приготовление требует лишь внимательности. "А еще оно требует знания трех десятков не самых простых формул и двенадцати часов напряженной работы без права отлучиться даже в сортир", – про себя огрызнулся Джури, но вслух говорить ничего не стал. Переубедить Сойка было невозможно, в этом он не сомневался, да к тому же тот снова демонстративно уткнулся носом в свою книгу. Джури сделал пару шагов к двери, как вдруг, осененный воспоминанием, остановился и обернулся. – Мальчик, мне некогда, – Сойк почти прорычал это, опережая слова Джури. – Сегодня на побережье я встретил человека. Вашего знакомого, – назло проигнорировал неозвученную угрозу Джури. – Замечательно. У меня здесь каждая шавка в знакомых. – Он сказал, что его зовут Леда. И попросил передать, что зайдет на днях. Ничего не изменилось, ни выражение лица Сойка, ни его поза, но Джури вдруг показалось, что температура в комнате резко упала на пару градусов. Глаза Сойка, бегло скользившие по строчкам даже в то время, когда он односложно отвечал Джури, замерли в одной точке. "Этот парень странный какой-то", – хотел добавить Джури, но передумал – кожей почувствовал, что сейчас лучше ни о чем не говорить, пускай Сойк никак и не отреагировал на новость. Не дождавшись ответа, Джури пожал плечами и вышел из комнаты. ~ С работой Джури справился даже быстрее, чем планировал: солнце еще не село, а снадобье было готово. Все необходимые компоненты он действительно нашел на полках в шкафу – у Сойка все было аккуратно расставлено и подписано, и Джури очень старался вернуть каждую баночку и коробочку на свое место, чтобы не получить нагоняй. Приготовление крапивного бальзама не требовало открытого огня, что было только на руку Джури: подогревать котел магической формулой было куда удобнее, так, по крайней мере, не надо было постоянно следить за температурой. Возможно, из-за длительного отдыха и от того, что Джури соскучился по труду, работа спорилась. Когда все было окончено, Джури запечатал котелок несложной формулой: Сойк легко справился бы с ней, и никто другой точно не потревожил бы готовое зелье. Впрочем, Джури сомневался, что в их отсутствие кто-то пожалует в гости. Рассудив, что пора отдохнуть, Джури решил прогуляться, но в этот раз ноги понесли его не в бухту и не в сторону леса, а в деревню. В таком цветущем уголке однозначно был трактир, и Джури рассудил, что имеет право выйти в люди, пускай и живет в какой-то Волчьей норе. У него оставалось немного денег, подаренных мастером Эйманом, – их должно было хватить на скромный ужин, который Джури, как он сам считал, сегодня заслужил. Трактир нашелся вскоре, даже дорогу спрашивать не пришлось – Джури просто шел по улицам да глядел по сторонам. Волчья нора была не настолько большой, чтобы долго блуждать в поисках. Рыбаки еще не вернулись с вечерней ловли, и потому, когда Джури толкнул массивную скрипучую дверь трактира, в первый момент в полутемном зале он не увидел никого. Здесь было чисто и вкусно пахло жареной рыбой. Справа и слева от прохода стояли в ряд деревянные столы с деревянными лавками рядом, а прямо напротив двери в отдалении Джури увидел высокую стойку трактирщика с полками позади. На полках красовались пузатые бутылки, некоторые были пыльными, другие блестели в полумраке стеклянными боками. Через открытые окна в помещение скользил морской бриз, и, взглянув в сторону, Джури заметил, что с одной стороны из трактира открывается великолепный вид на море. Определенно, это был очень неплохой кабак: Джури как человек, несколько месяцев мытарствовавший между постоялыми дворами, мог с уверенностью заявить об этом. – Анда! К тебе посетитель! Громкий окрик, больше похожий на карканье, был таким внезапным, что Джури подскочил на месте и обернулся на звук. Древний старик, седой как лунь, косматый и беззубый, сидел в дальнем углу и, прищурившись, зорко глядел на Джури. На вид ему было лет сто, если не больше, но Джури почему-то ни на секунду не усомнился, что тот видит его отлично. – Здрасти… – неуверенно пробормотал Джури и неловко поклонился. – Здравствуй, юный мастер, – скрипуче отозвался старик, а Джури от изумления распахнул глаза. Мастерами назвали волшебников, которые носили печать, а если быть совсем точным – волшебников, у которых были ученики. Простые люди часто путали, называя мастерами всех магов подряд, и на это уже никто не обращал внимание. Вот только ученик без печати такого высокого обращения не заслуживал. – Я не мастер, – опомнившись, пробормотал Джури, но старик ничего не успел ответить. – Батюшки, Силы Высшие! Сам мастер Джури к нам пожаловал! Проходите, проходите скорее! Ошарашенный Джури обернулся и наткнулся взглядом на немолодую пухлую женщину, прижимавшую руки к пышной груди и смотревшей на Джури так, словно он был прекрасным эльфом, пожаловавшим сюда прямо из Вечнозеленых лесов. – Здравствуйте, – нерешительно произнес обескураженный Джури и снова зачем-то повторил: – Только я не мастер… – А кто же тогда? – зачастила женщина, делая приглашающий жест к ближайшему столу и торопливо протирая и без того чистую столешницу тряпкой. Откуда та появилась в руках трактирщицы, Джури не успел заметить. – Я ученик ма… Ученик мастера Сойка. Слово "мастер" вместе с именем ставшего уже ненавистным целителя прозвучало нелепо, Джури даже мысленно так не величал его, но неловкость почувствовал лишь он один. Женщину, которую, очевидно, звали Андой, ничего не смутило. – Но вы же волшебник, мастер Джури? – в голосе слышалось неприкрытое восхищение. Таким тоном обычно говорят: "Вы же совершили чудо из чудес, спасли мир и победили смерть". – Без печати, – Джури покорно опустился на скамейку. – Без колечка этого, что ли? Но это ведь неважно! Ах, мы так рады, что вы к нам приехали, мастер! Джури выдохнул через сжатые зубы, мысленно сдаваясь: убедить женщину не называть его мастером, похоже, было невозможно. Столь теплый прием и радовал, и смущал одновременно, и Джури не мог понять, чем обязан такому радушию. – Чего изволите, мастер? Пообедать? Или выпить? – П-пообедать. И выпить тоже можно, – чуть запнувшись, решил Джури. – Сию минуту! Взмахнув руками, женщина скрылась за неприметной дверью в углу, где, видимо, располагалась кухня, и Джури остался в пустом зале один, если не считать старика, сливавшегося с тенью в углу. Минуту или две Джури сидел, бездумно выстукивая пальцами по столу невнятный ритм, и ему казалось, что он кожей чувствует, как старик сверлит взглядом его затылок. От этого было неловко, и Джури, изобразив самое благожелательное выражение лица, оглянулся. – Хорошая сегодня погода, – произнес он, столкнувшись взглядом с проницательными темными глазами старика – тот даже не посчитал нужным сделать вид, что не глазел на Джури. – Как всегда в это время года, – отозвался старик. – Дожди на побережье редкость. – Не такая уж редкость, юный мастер. Сам-то откуда будешь? – Я с севера. Там родился и жил до недавнего времени. – Почему ж уехал? – Уехал, потому что… – на секунду Джури замешкался. – Потому что меня отправили на обучение к мастеру Сойку. – Мудрый человек тебя направил, юный мастер. Повезло тебе с учителем. Джури растянул губы в вежливой улыбке. При всем своем уважении к старости и старшим, Джури очень хотел заметить, что не простому смертному человеку, пускай даже очень старому, рассуждать о том, с каким учителем волшебнику повезло, а с каким нет. – Не сомневаюсь, – любезно произнес Джури. – Еще б ты сомневался, мастер. Огромного сердца человек наш целитель… – Вот, отведайте, мастер Джури! Джури обернулся и только тут заметил, что трактирщица вернулась к его столу и уже расставляла перед ним тарелки и плошки поменьше. – Это все мне? – растерянно пробормотал Джури. – Ну а кому же? – снова затараторила женщина. – Рано вы пожаловали, мастер! Рыбаки только через пару часов вернутся, вот тогда и будет достойный ужин. А пока чем богаты, тем и рады. Вы кушайте, кушайте… Джури с сомнением окинул взглядом стол, на котором почти не осталось свободного места. Блюда с жареной рыбой – толстобокой и золотистой, блюдо с рыбешками поменьше, то ли сушеными, то ли вялеными. Миска с похлебкой, от которой поднимался изумительно пахнущий пар, тарелка с овощами и еще одна с какими-то невиданными фруктами. А еще большая кружка эля. – Боюсь, я столько не съем, – признался Джури, беря со стола ложку. – Спасибо вам… – Это, видно, со всеми волшебниками такая беда, – с неподдельным сожалением женщина покачала головой. – Вот мастер Сойк тоже без аппетита постоянно. В чем только жизнь держится! А он такой осунувшийся и худой, аж плакать хочется. "Плакать – это точно", – мысленно согласился Джури, но вслух лишь промычал нечто невнятное, благо набитый рот не располагал к ответам. – Глупая женщина. Мастер целитель знает, что делает, и ест столько, сколько ему нужно. Все квохчешь да квохчешь над ним, – сварливо произнес старик. – Да я ж как лучше хочу, дед! – возмутилась женщина. – Такой видный мужчина, да без женской ласки! Джури поперхнулся и закашлялся, и добрая Анда тут же услужливо похлопала его по спине. "Огромного сердца человек, видный мужчина… У вас тут нет, случайно, еще одного, какого-то другого целителя по имени Сойк?" – мысленно поинтересовался Джури. – Не спешите, мастер Джури, я же вам еще сладкое принесу, – сообщила заботливая трактирщица. – Для ученика целителя, столько всего для нас сделавшего, ничего не жалко… – А что он для вас сделал? – встрял в ее словесную тираду Джури, пока та не рассыпалась в новых комплиментах Сойку. – Проще сказать, чего он еще не сделал, – проворчал из своего угла старик. – Таких людей, как мастер Сойк, один на миллион, – подхватила Анда. – Сколько жизней он спас… – Все целители спасают жизни, – снисходительно заметил Джури. – Спасение спасению рознь, – веско произнес старик. – Мастер Сойк не такой, как другие, а я за свой век немало целителей видал. – И что же в нем особенного? – скептически спросил Джури. – Вы еще спрашиваете, мастер Джури! – эмоциональность трактирщицы начинала Джури утомлять. – Он же ваш учитель, он… – Он спас моего сына, – произнес старик, и Джури про себя поблагодарил его за то, что прервал взволнованную женщину. – Я не могу не быть благодарным ему до конца дней своих. – И что же случилось с вашим сыном? – Джури было искренне любопытно. – Давно дело было, – голос старика напоминал звук, который издает несмазанная дверь. – Уж лет десять почти минуло. Вадор, мой старший, отправился на охоту да сгинул. Три дня искали, на четвертый нашли. Порвал его медведь – как Вадор дух не испустил раньше, никто уразуметь не мог. – Ох, помню, помню, – пробормотала трактирщица и прижала край передника к глазам. Джури сомневался, что та действительно плакала, – видимо, просто так выражала сочувствие. – Был в те времена у нас другой целитель. Неплохой, надо признать, да не такой умелый, – продолжал тем временем старик. – Сразу изрек: не жилец Вадор, не стоит и пытаться спасти. Внутренности разорваны, кости переломаны – считанные часы агонии ему остались. Но на наше счастье был проездом в Норе мастер Сойк. – Услышал он, какая беда приключилась, и попросил взглянуть на Вадора, – подхватила рассказ женщина. – Только сперва ни у кого доверия он не вызвал, пускай и заметили у него на пальце колечко волшебное. – Выглядел мастер Сойк до ужаса скверно, – пояснил старик. – Ожог его странный еще не зажил, был покрыт темной коростой, и волосы, видно, тоже сгорели в том пожарище, в которое он угодил. Хромал сильно, сам еле живым казался, куда такому лечить? Наш прежний целитель его сразу высмеял, мол, какой ты лекарь, если себе помочь не можешь? А мастер Сойк как зыркнул на него, так у того сразу рот и захлопнулся, желание спорить пропало. "Зыркать он умеет", – мрачно согласился Джури, вспоминая, какими взглядами его порой одаривал Сойк. – Ну а я что? Мне терять было нечего, сын на руках умирает, и разрешил я мастеру Сойку взглянуть на Вадора. Старик замолчал, и его взгляд стал пустым и отрешенным. Джури и так догадался, чем закончилась эта история, но на всякий случай спросил: – Ваш сын жив и здоров по сей день? Анда вздохнула, а старик сфокусировал на Джури глаза и покачал головой. – Мой сын мертв. Вот только скончался он минувшей весной, в море утонул, когда лодку непогода застала. А тогда, десять лет назад, мастер Сойк поднял его на ноги за какой-то месяц. И ничего не попросил взамен. – Ничего? – растерянно повторил Джури. – Ничего, совсем ничего, – горячо заверила его Анда. – Он никогда ничего не просит, за все время ни монеты ни взял с наших. Он уйти хотел, потому как странствовал, собирался куда-то. Но когда Вадор вернулся из мертвых, всем селом начали упрашивать его остаться, тем более что наш прежний целитель, оскорбленный и возмущенный, бросил нас, ушел еще до того, как Вадор в себя пришел. Мастер Сойк сперва отказывался, а потом сказал, что куда бы он ни шел, все теперь успеется, и согласился быть нашим целителем. – С тех пор он нам помогает, а взамен ничего не просит. Но мы благодарим его, как умеем. – Целитель, который работает за спасибо, – неуверенно произнес Джури, ни к кому не обращаясь, но Анда услышала его. – Слава быстро разносится, часто приезжают сюда из соседних деревень и городков к нашему целителю. Вот с чужих он плату берет, правда, смешную до слез, учитывая, с какими хворями помогает. А с наших – ни-ни. – На что же он живет? – вконец растерялся Джури. – Мы благодарим, как можем, продуктами да посильной помощью. Если подарки не слишком дорогие, он принимает. Джури вспомнил, что каждый раз, когда он отправлялся к рыбакам, те без лишних вопросов и слов давали хорошую рыбу и ничего не просили взамен. Джури думал, что между Сойком и местными существует какая-то договоренность об оплате, но не предполагал, что дела обстоят именно так – что целитель ничего не требует за свой труд, а местные жители с готовностью отдают ему самое лучшее. Заслушавшись, Джури даже не заметил, как проглотил большую часть предложенных угощений. – А сколько потом было историй, – покачала головой Анда. – Уже посчитать не возьмусь, сколько народу погибло бы, если б не мастер Сойк. Раньше при родах столько женщин умирало, а с тех пор, как с нами мастер Сойк, ни единого случая – ни одного покойника: ни матери, ни дитя… – И врожденное он лечит, – вставил старик. – Элон Хромой родился с одной ногой короче другой. И что вы думаете, юный мастер? Хромым его теперь только по старой памяти кличут, а бегает он быстрее зайца. – А у Маверики девочка слабоумная была. Каким целителям только ни показывали, все в один голос: безнадежно! А мастеру Сойку недели хватило, чтобы малышка начала разговаривать… – Или другой случай… Джури слушал, переводя взгляд с Анды на старика, и чувствовал, что голова шла кругом. Простые необразованные крестьяне могли увидеть чудо там, где его не было, и, быть может, не все упомянутые ими больные были такими уж безнадежными. Смущало лишь то, что и трактирщица, и дед в один голос повторяли, что другие целители опускали руки там, где Сойк без видимых усилий возвращал едва ли не покойников к жизни. – Прекрасный человек! Прекрасный! И такой одинокий. Сколько красавиц были бы счастливы, но… На этих словах Анда поникла, а Джури моргнул. Видимо, когда до этого она говорила о "видном мужчине", он все правильно понял. Джури сложно было представить, чтобы красавицы убивались по Сойку, но Анда, очевидно, была иного мнения. – Печаль большая у мастера Сойка, глупая женщина, – проворчал старик. – И дурам вашим давно пора от него отцепиться, не нужны они ему. – Какая печаль? – несмело поинтересовался Джури. – А кто ж его разберет? – прошамкал старик. – С севера мастер наш пришел, как и ты. Не иначе, война треклятая отняла у него суть. – Какую суть? – Суть жизни, юный мастер. Разве есть иная суть? Анда вздохнула, но никак не прокомментировала последнюю реплику, и старик тоже замолчал. А Джури, сделав глоток из кружки, почувствовал, что из-за свалившейся на него информации ум за разум заходит. – Пожалуй, мне пора, – наконец произнес он. – Спасибо вам, все так вкусно… И сколько я должен? – Что вы, мастер Джури! – от неподдельного возмущения Анда подскочила на месте. – За все, что делает для нас мастер Сойк… – Но я не мастер Сойк, – перебил ее Джури. – Какая разница? Помощник мастера, его ученик… Все одно для нас! – Мы рады, что мастер Сойк теперь не одинок, – добавил старик, и Джури, бросив на него взгляд украдкой, почувствовал, как что-то в его душе шевельнулось. Джури не знал, какое дать определение этому неясному чувству. Уговорить трактирщицу взять деньги ему не удалось. Поблагодарив еще раз и попрощавшись, Джури вышел на улицу и вдохнул полной грудью. Сумерки сгущались, вскоре в трактир должны были пожаловать вернувшиеся рыбаки. Джури направился к дому. Возможно, Сойк уже вернулся и проверил результат его работы. На душе отчего-то было тревожно, и Джури не мог понять, почему так странно себя чувствует.