***
За тот час, что мы проехали в поезде, Шеннон успел познакомиться чуть ли не с половиной ребят в вагоне. Он разузнал, кто так же, как и мы, едет служить, а ещё кого как зовут и кто где живёт. Вряд ли он запомнил всех, но, как говорит Шен: «Главное — познакомиться и втереться в доверие». Ну, не знаю, лично мне хватило двух наших соседей в купе: один здоровый такой бычара, хорош собой, но тупой, как угол, а второй наоборот, ботаник умный, да ещё и в очках, но сосиска сосиской — по-другому его никак не назовёшь. И оба тоже призывники. Ребята сами по себе ничего так, веселые, особенно Бобби — это тот, что тупой. Нет, серьёзно, я просто ржу над его тупостью. А вот с ботаником Говардом (так его зовут) просто было интересно. Он столько интересных вещей знает. Охренеть можно! На следующий день, уже ближе к обеду, мы прибыли в пригород одного городка, где будем жить весь год. Доехали спокойно, не считая того, что Бобби ночью свалился с верхней полки. Слава Богу, ничего не сломал. Да попробуй сломать такого кабана — скорее сам сломаешься. В военном участке, где находился штаб, плац, полигон и прочая хуйня, касаемая армейской жизни, нас встретили так себе. Сразу видно, что обращаться с нами будут, как со скотом. Короче, первый день в армии у меня начался не очень: на меня наорали за то, что я, видите ли, весь такой медлительный и тугосоображающий, ещё я нахамил какому-то придурку, а он оказался штаб-сержант-майором (средняя шишка, но все же), и какой-то слепой баран наступил мне на ногу (именно так я его и назвал). Пробурчал там, что-то типа «извини», но я был настолько зол, что просто послал его. Потом нас разделили по отделениям. Всего 20 отделений по 10 человек в каждом. Мы с Шенноном попали вместе в восьмое. В принципе, мне по барабану, где я, лишь бы вместе с братом. После всей этой нервотрёпки всем разрешили разойтись по казармам и ждать командира отделения или, проще говоря, своего инструктора. Будем надеяться, что он задержится. Или вообще где-нибудь в какую-нибудь канаву упадёт. А пока надо занять койку. Выбрав себе место, я стал разгружать вещи. Их хоть и не много, но пару важных вещичек нужно засунуть далеко и основательно. — Ребят, кажется, наш идёт, — сказал Шеннон. Он, кстати, занял койку рядом со мной, а возле его кровати было окно, вот он и увидел. На его предупреждение все кинулись к окну. Только я не побежал. Да на что там смотреть? На какого-нибудь старикана, который только и может, что орать? Ха, насмотримся ещё. Когда дверь хлопнула, послышался строгий, но довольно приятный голос: — Отделение, стройся! Все пацаны соскочили с мест и построились в одну шеренгу. Я — не исключение. Хотя я уверен: когда-нибудь мне это надоест. Перед нами предстала фигура нашего командира отделения. Что я могу сказать про внешность? Я ошибался: это не старикан какой-то, а высокий подтянутый мужчина лет 30-35, с карими глазами и охрененно густыми бровями. Одет, как и полагается, в зелёную форму, шляпу, на груди есть какие-то знаки. Но, пожалуй, самым шокирующим было то, что я узнал этого командира отделения. Твою мать, да это же тот самый слепой баран, который мне на ногу наступил! Просто тогда он не был одет в форму. Ну всё, прощай, жизнь!Часть 2
8 ноября 2015 г. в 12:35
— Джаред, вставай! Через час у нас поезд! — кричал мне в ухо Шеннон. Эх, брат, убил бы тебя, но сейчас сделать этого я не в состоянии. Чёрт, как же болит голова.
— Бля, Шен, не кричи ты так, — держась за голову, сказал я.
— Пить меньше надо, алкоголик. Первый день знакомства с сослуживцами, а ты такой, — брат указал на меня.
— Красивый с бородой? — спросил я. Нервы что ль Шеннону потрепать?
— Нашёл время шутить. Быстро одевайся! — Шен кинул в меня мою же футболку. Блин, иногда иметь заботливого старшего брата так фигово. Ну реально, достал своей заботой.
15 минут мне хватило на то, чтобы умыться, одеться и даже покидать кое-какие вещи в сумку (брат даже сумку мне собрал, вот только парочку «важных» вещей он не положил). Потом с жуткой головной болью я пошёл завтракать. Мама и Шеннон уже сидели за столом и пили чай, о чём-то разговаривая.
— Ой, сынок, что-то ты неважно выглядишь, — подметила мама. Эх, мамочка моя, я выгляжу не неважно, а просто охренительно хреново! По-другому это состояние не назовёшь.
— Всё нормально, мам. Просто немного голова болит, — соврал я. Я надеюсь, она не знает о моих вчерашних похождениях.
Кстати, Шеннон весь такой заботливый в маму пошёл. Он дал мне таблетку от головной боли, а мама тем временем начала перечислять все лекарства, что положила нам в сумку, и для чего каждое нужно.
— Мама, ну ведь там будет врач. У него все таблетки… — хотел сказать я, но мама перебила.
— А вдруг так окажется, что у него кончилось то лекарство, которое тебе нужно! Ну и мало ли чего. Нет, пусть на всякий случай будут.
С мамой спорить… Не, воздержусь. Она будет долго стоять на своём, как и я, поэтому только рассоримся. М-да, тяжело ей тут одной будет без нас. Если бы только отец был с ней. Ну или какой-нибудь другой мужчина, который её любил. У женщины должна быть опора, она должна быть, как за каменной стеной. Но вот только сейчас эти две мамины «каменные стены» уезжают служить. С кем же она останется? Ладно, надеюсь, год пролетит незаметно.
За полчаса до поезда мы уже выехали из дома. Ладно хоть до вокзала недалеко.
Как только наше трио прибыло на место, в глаза сразу бросилась куча народа, где в основном женский пол тискал и обнимал мужской. Мамы, сестры, девушки, а у кого-то даже уже жёны провожали в армию своих сыновей, братьев, парней, мужей. Большинство из них ревело, не хотя отпускать пацана. Вот и наша мама сейчас начнёт слёзы лить. Жалко мне её. Она ведь останется совсем одна.
Мы с Шенноном достали сумки из машины и пошли к кучке будущих сослуживцев. Всех уже порядком достало это ожидание. А ещё меня достал этот бабий плач. Ну правда, не на войну же отправляют! Вот и наша мама уже смотрит на нас глазами, полными слёз.
Шеннон приобнял её за плечи, целуя в щеку. Вряд ли ей от этого стало спокойнее, но всё же.
Через пять минут наконец-то прибыл поезд. Не то, чтобы я так хочу в армию, но просто меня бесит стоять вот так вот на вокзале, смотреть на всю эту канитель и ждать поезда.
Как только с вагонов вышли проводники, мама тут же заплакала, беря нас за руки. Я и Шеннон поставили сумки на пол и крепко обняли её. Странно, я думал, что расставание с мамой мне удастся нормально пережить. Я ошибался. В горле стоял ком, а в груди что-то сжималось в тугой узел. Мне тоже хотелось плакать, но боюсь, меня не поймут окружающие.
— Мальчики мои, — плакала мама. — Я так не хочу вас отпускать!
— Мам, ну ладно тебе. Это же не на всю жизнь, а на какой-то один год. Пролетит так, что даже и не заметишь. Всего-то год, — успокаивал её Шен. Хах, ни хрена себе! «Всего-то год»… Шеннон, ты себя слышишь?
Когда все парни уже показали билеты, документы и зашли в поезд, дошла очередь и до нас. Мы с братом достали документы и показали их проводнице. Та, видно, что женщина со стажем, быстро глянула в наши паспорта, потом на нас, проверила билеты и разрешила пройти.
Ещё раз обняв и поцеловав маму, мы попрощались с ней и зашли в вагон. Найдя нужные места, поспешили поскорее выглянуть в окно, чтобы ещё раз посмотреть на родное, любимое мамино лицо, уже кое-где изрезанное морщинками. Она, увидев нас, снова заплакала.
Через несколько минут поезд тронулся. Медленно он начал двигаться туда, откуда мы вернёмся только через год. Вот уже и маму не было видно. Она не побежала за поездом, как многие девушки, которые со слезами на глазах махали рукой своим парням. Просто скрылась из виду и всё.