Versace Versus

Невзрачная серая дверь, и любезная девушка впускает измученную фигуру внутрь бетонного блока цвета жжённого пороха. Несет гарью, и, от непривычки, желудок сводит волной омерзительных судорог, сгибая приталенное пальто пополам. Дверь закрыта. Та самая дверь, которую когда-то неумело придерживал ногой хрупкий парень с тонкими пальцами и нежно-ультрамариновыми глазами. Вжимая нетронутую ранее кнопку звонка, Коннор все глубже зарывался носом в высокий шерстяной воротник и сильнее надавливал на дверную ручку. Это шутки? Это издевательство? Дверь казалась слишком тёмной, слишком неприступной, слишком агрессивно-настроенной против мягких подушечек пальцев шатена, жалобно скребущего по горько-шоколадному дереву. Противоположный конец сотовой линии неустанно молчал монотонными гудками и сообщениями операторов. Автоответчик запрещён. Запрещено все: вход в квартиру, допуск к мягкой молочной коже, возможность услышать приторно-сладкий тембр кристального голоса, - все, чего сейчас так желал старший, утопая в кислотной горечи непонимания. -Трой,- персиковые губы у замочной скважины, и немая тишина многотонным покрывалом сдавливает рёбра. -Трой, это я - Коннор.- мнимое покрывало лишь тяжелеет на дрожащий плечах. Не слышно абсолютно ничего: ни ветра, привычно играющего расшитыми на занавесках пушистыми хризантемами, ни шелеста масляно-овсяных кистей по недопустимой акварельной бумаге, ни шуршания острых когтей по коридорному кафелю, весело отбивающих мазурку в преддверии новых гостей. Напряженная рука толкает плечом запретную дверь, отталкиваясь опорной ногой от входного коврика, и промерзшее под сквозняком тело с грохотом вваливается на белый кафель. Кафель больше не белый. Мутно-сапфировые разводы покрывают молчащие стены - хвойного больше нет. Резкие, грубые, до боли симметричные мазки, так не подходящие Трою, обволакивают мрачное помещение, проявляясь каждые сорок сантиметров. Мутно-салатовые глаза испуганно бегают по потолку, рассматривая многочисленные цветные брызги, еле заметно пробивающиеся сквозь полуночно-синий мрак. Пахнет маслом, овсяного печенья больше нет. Колени упираются в высокий комод, а лоб прижат к прохладной металлической ручке, покрытой порядочно отскоблившемся серебром. Кофейные волосы небрежно топорщатся всеми оттенками синего, а малиновые кончики пальцев рисуют мысли сумасшедшего на луже злосчастного лазурного, разлитого по всему полу спальни. Кровать не убрана, но она пустая. Мольберт не сложен - его просто нет. Словно этот дом никогда и не был жилым, словно все тепло, хранящееся где-то внутри художественной атмосферы просочилось сквозь шумоизолирующие стекла, словно все это никогда больше не вернётся. Остались лишь краски - единственное, что способно причинить боль. Масляные разводы на руках, темно жёлтые полосы вдоль позвоночника, и Коннор хочет утонуть. Утонуть в счастливых воспоминаниях прошлого, ища нужные оттенки времени, которые давно забыты. Глубокая истерика. Внешний и внутренний мир смешаны, восприятие реальности нарушено. Живопись имеет эмоциональную основу, эти источники не могут считаться непредвзятыми. Безумие в живописи проявляется искаженной мимикой, противоречивыми или бессмысленными жестами, абсурдными действиями, а также неправильным, перекошенным положением тела. Безумие в живописи становится реальностью. Он сидит так сорок семь часов. POV Трой Промозглые улицы центра, и тысячи прохожих сжимают мои дрожащие плечи своими накрахмаленными погонами самоуверенности. Поводок извилисто лавирует меж узких ног и оголенных поясниц. У меня же оголена лишь душа. Подобно раскалённым проводам голубоватые нервы выпирают пульсирующими венами по всему телу, составляя точную карту отчаяния. Мысли пустуют, они не тёмные - их просто нет. Мольберт небрежно стучит за спиной, и мне хочется выбросить его прямо сейчас, ритуально принося в жертву любовным издёвкам. Совесть не позволяет. Совесть собрана по осколкам памяти, склеенными воспоминаниями о собственных целях, которые мне никак не хочется утратить из-за разбитого сердца. Лишь перенести, ну, понимаете, на "попозже". Нао все понимает, я знаю это, но он, исполняя роль лучшего друга, продолжает вилять хвостом, окрашивая черные колготки придорожных бизнес-леди светло-пурпурными мазками. Должен ли я прийти в норму? - Естественно Должен ли я возвращаться на работу? - Несомненно, через семь часов Хостел, в котором я вчера остановился, не приветствует животных, так что, мне приходится выгуливать пару разноцветных глаз почти 24/7. Хоть он пусть радуется. Рисуя на улицах, я расслабляюсь. Я отворачиваюсь при виде людей, жадно жаждущих купить картины. Я хочу оставить. Хочу оставить свою боль запечатленной. Хочу смотреть и помнить всю жизнь о своей очередной непростительной ошибке. Хочу. ~ Поводок с грохотом падает на полку, а замок со скрипом щёлкает, запирая влажный нос в маленькой лавандовой комнате, оставляя меня наедине с обмороженными щеками на узкой тропинке, по краям засыпанной щебенкой. Тонкие пальцы синхронно сплетаются в замок на уровне носа, стараясь согреть едва-тёплым дыханием воспалённую кожу. Я должен идти. ~ Час до съёмок финального фолла, а в коридоре лишь я и пепельная фигурка крепкого старожила компании, безразлично перелистывающего журнал на месте секретаря. -Трой Сиван,- губы беспричинно дрожат, отчаянно пытаясь изогнуться в приветливую улыбку. -Трой Сиван Меллет,- и моё сердце пропускает как минимум три удара, прокручивая в голове знакомую интонацию. - Тебя Коннор вчера искал.. Знаешь?- очки аккуратно отъезжают в мягкие волосы солнечного блондина, и на его лице появляется гримаса, до боли напоминающая осуждение. -Не знаю,- беспричинная дрожь крепко держится за своё существование, добавляя в свой состав беспричинно слезящиеся глаза, которые тут же замечает мой собеседник. -Поссорились что ли?-возвращаясь к журналу, он вернул очки на прежнее место, показательно поблёскивая стальной оправой под мягким белым свечением офисных ламп. Моё молчание явно давало понять паре серых глаз, что мой шок был неохватных масштабном. -Тайлер Окли - персональный раздражитель Коннора, а также его друг уже как пять лет. - Пожав плечами, он отложил глянцевую бумагу на край стола и по-домашнему закинул ноги на стойку, едва касаясь своим замшевым мыском моей левой скулы. Отодвинувшись на пару сантиметров от живого воплощения высокомерия, я медленно скрестил руки на гладкой поверхности белоснежного стола, опираясь на костлявые локти. -Зачем?- вопрос был "в воздух" и никак не предназначался для любопытного Окли, осматривающего мои кеды с язвительным пренебрежением. Однако ничего не мешало ему на него ответить. -Просто мягко хочу намекнуть на то, что за все эти пять лет, он ни на кого не смотрел через объектив так, как смотрит на тебя. - закатив глаза, блондин сложил на груди руки, - А удостоиться его личного взгляда или прикосновения могла лишь его семья,- беспристрастно осматривая контур губ моего открытого рта, он вновь укрылся за черно-белым сводом новостей и телепрограммы. Вишневый медленно клокотал под кожей, страдая от контрастирующих эмоций. Это не было стандартным противостоянием черного с белым, скорее, темно-сапфировое отчаяние боролось со светло-изумрудной надеждой, раздирая лазурные глаза и малиновые веки соленым потоком слез. Как только "когда-то черные" найки переступают порог, а "когда-то шатен" со звоном приземлятся лицом на белоснежный кожаный диван, мое тело рывком относит к противоположной стене, складываясь пополам от колючей истерики. Меня будто кто-то хлестал по лицу. Хлестал нещадно еловыми ветвями. Его волосы наполовину сапфировые и ссохшиеся, а футболка утратила привычную форму, растянутая под тягой оттенка пляжа Бонди, капающего по швам. Кроссовки содержат на себе целостную палитру, коей может позавидовать любой художник, не имея части оттенков в своём арсенале. Я не верю ему. Не смогу поверить. Тело клокочет, тело тянется. Пальцы ломит, пальцы стремятся к синеющим ссадинам его колен, и темнеют они не из-за краски. Малиновые уголки его губ опущены, они сухие. К ним хочется прикоснуться, ему хочется пить. Тайлер подходит раньше, бросая на меня испуганный взгляд. Я отворачиваюсь. Отворачиваюсь, словно последний трус, скрываясь за потоком мнимых слез и узкой винтовой лестницей, ведущей в злосчастную студию.