Арены Архитектора

— Привет, мои стильные любители сплетен! Быстрее садитесь на свои новые диванчики от Агриппины Майлз, чтобы не было больно падать! Вас ждет новая порция новостей, и, клянусь, никто в Панеме не будет разочарован! Итак, наш любимый главный распорядитель Сенека Крейн вместе с Китнисс Эвердин посетил Деревню победителей Четвертого дистрикта. Вы только посмотрите, она не отходит от него ни на шаг, прежняя любовь не удержалась перед создателем Игр и блеском Капитолия! Даже издали заметно, как Китнисс счастлива держаться за руку мистера Крейна! А ее бирюзовое платье, прошу заметить, выше колен, она явно последовала моему совету! Смотрите, смотрите! Мой любимый момент! — Галерий Старли в изумлении замирает, смотря на экран ноутбука, изображение которого выводится в эфир. На видео, снятым папарацци с молчаливого позволения миротворцев из охраны, Сенека приобнимает Эвердин за талию и с легкой улыбкой целует ее в висок. — Вы видели?! Видели?! — Старли в неоново-желтом костюме и в диком восторге подпрыгивает в кресле и театрально обмахивается ладонью. Сенека на секунду отвлекается на экран и открывает второе письмо из Распорядительского центра. Тринадцатый дистрикт нежданно покинул его мысли из-за графика, который обычно бывает нагруженным после окончания Игр. Теперь, когда времени появилось гораздо больше, отрывки из видео, которые он сам смонтировал в ночь перед аудиенцией, снова начинают напоминать о себе. Сенеке не жаль ни одного из них, перспектива попасть на их место никогда бы не заставила его сомневаться в проведенной операции. Возможно, непривычен был сам масштаб. Точное количество тел в бункере никто так и не выяснил, никому из Совета это не было интересно, и он сам был вынужден признать то же самое и за собой. Сенека откладывает ручку под собственный вопрос «какой бы сейчас была его репутация, если бы все узнали?» Он представляет только затихающие разговоры и сопровождающие в тишине взгляды везде, где бы он ни появился. Многие бы посчитали его соперником президента, и в этом была бы своя логика. Половина Совета уже создавала бы вокруг него нужный им ореол угрозы, при этом не стараясь сделать это прикрыто. У многих из них были бы развязаны руки, настолько массовый убийца, пусть и врага Капитолия, всегда был бы под прицелом общества, и его репутацию в одночасье можно было бы повернуть в любую сторону. Тогда стоит только сказать: «Помните, что случилось несколькими месяцами ранее в Тринадцатом?» Все бы помнили. И все бы приписали бы ему любое противостояние режиму, даже если он сам узнал бы об этом позже всех остальных. С другой стороны, нашлись бы и те, кто не был бы против втянуть его в действительный заговор против президента против его же воли. Нет, здесь президент, если говорить словами пропаганды, оказался во всем прав. Сейчас гораздо труднее настроить общественность Капитолия против главного распорядителя, когда все верят только в одну его заслугу, касаемую Игр. О том, какой это был провал правительства в конце Темных дней, который длился семьдесят пять лет… Сенека усилием воли заставляет себя прервать вновь накатившие ненужные мысли и ненадолго старается отдать внимание экрану телевизора. Старли по пятому разу крутит в эфире посещение Деревни победителей. Болван. Он берет отложенное письмо с отчетом о перенаправлении денежных средств из одного сектора Игр в другой и заказывает безгласой коньяк. Только начало одиннадцатого часа утра, но он уже успел испортить себе настроение. В нескольких футах слышится звук задетого стула. — Вам не служить в разведке, — вполголоса говорит Сенека, не отрываясь от письма. Эвердин уже два дня старается не подавать признаков своего присутствия где-то недалеко от него. Но, если судить справедливо, тот визит в Деревню победителей она отыграла вполне приемлемо. С оттенком смущения, который едва ли свойственен большинству его любовниц, она держалась за его руку и несмело переплетала их пальцы. Сенека не может понять до конца, помог ли им их небольшой утренний эксперимент или нежелание Эвердин повторять его снова, пока он не добьется нужного эффекта. Это не так важно, главное, что эффект появился. Эвердин молча подходит к нему, смотрит на экран с сияющим Старли и обхватывает себя руками. — Если что-то не так, вам лучше сказать об этом прямо сейчас, — Сенека поднимает на нее взгляд, и круги под ее глазами трудно не заметить. — Одолжить консилер? — Я просто не смогла сегодня заснуть, — она говорит тихо, так, как будто мыслями находится где-то в другом месте. Безгласая приносит коньяк, Сенека передает его Эвердин. — Успокоительное любого вида всегда при мне, могли бы обратиться. Эвердин с неприязнью смотрит на содержимое стакана, но все же делает глоток. Привычно морщится, безгласая тут же подает ей вазу с абрикосовым печеньем. — А сейчас короткая реклама! — выкрикивает Старли. На экране появляется жатвенный шар с именами кандидатов в трибуты, и рука с ярким маникюром под торжественную мелодию вытаскивает из них пачку популярного в столице попкорна. — Хотите всей семьей посмотреть дома повтор Голодных игр? — весело спрашивает закадровый женский голос. — Проведите незабываемый вечер не только со своим любимым трибутом, но и с любимым попкорном! Двадцать четыре восхитительных вкуса! А на какой поставишь ты?! Сенека ухмыляется, Эвердин с половиной печенья в руке с недобрым взглядом досматривает рекламу. — В дистриктах были бы не против такой жатвы. — Думаю, такого трибута на арене уничтожили бы первым. Эвердин поворачивается к нему, отправляет в рот остатки печенья. Она сегодня слишком нервная. Что могло случиться за ночь? Сенека только возвращается к письму из Распорядительского центра, когда слышит ее голос. — Я хочу попросить вас кое о чем. Неожиданно. Такое, скорее, услышишь от Эффи, которая в каталоге присмотрела очередной браслет или туфли под ее новое платье. Эвердин о таком никогда не попросит, и это даже интригует. — Все, что угодно, Китнисс. — Та девушка-безгласая из апартаментов Двенадцатого. Ливилла Госманд, помните? — Сложно забыть. И что с ней? — В этом и все дело. Я не знаю, что с ней. Она же не работает в Тренировочном центре весь год? Куда-то ее должны отправить после Игр? — Должны, но это не в моей компетенции. Хотите взять ее к себе? — Нет… — Эвердин сначала выглядит несколько смущенной, потом набирается смелости для более уверенной интонации. — Я хочу, чтобы вы взяли ее к себе. Сенека в изумлении приподнимает брови. Эвердин воинственно складывает руки на груди. — Может, все-таки, новые туфли? — спрашивает он, заранее зная, что на такое можно не надеяться. — Хватит издеваться, я знаю, у вас есть возможности хотя бы узнать, что сейчас с ней. Взамен я не отклеюсь от вас весь отпуск. — Значит, шантаж, Китнисс? — Сенека с полуулыбкой протягивает к ней руку, поправляет прядь ее волос, и отчетливо заметно, как она прилагает усилия, чтобы не отстраниться. — Что ж, я отправлю запрос в Распорядительский центр по поводу ее применения после Игр. Но взять ее к себе — такое внимание может вызвать некоторые нежелательные вопросы. — Спасибо, — Эвердин даже выдает робкую искреннюю улыбку. — Тогда с вас поцелуй в качестве благодарности? — Сенека посмеивается, когда она после его предложения резко делает шаг назад и чуть не сносит один из стульев.

***

— Пожалуй, здесь подойдет, — говорит Сенека водителю, когда их черный внедорожник отъезжает от одной из украшенных иллюминацией веранд на достаточное расстояние. Он выходит из автомобиля, уже привычно подает руку Эвердин. — Мы здесь точно никого не встретим? — она оглядывается по сторонам. Это была ее инициатива уехать от вечеринки отдыхающей группы капитолийцев подальше, где нет ни причалов для туристов из Капитолия, ни домов. — Только репортеров от Галерия Старли, — Сенека еще десять минут назад по дороге сюда заметил их машину. Неудивительно: столице и президенту нужны новости. Эвердин морщится и отворачивается к океану, над которым уже начали виднеться первые звезды. Она угрюмо складывает руки на груди, как это часто делает при любом удобном случае, и медленно по песку шагает к воде. Два миротворца идут поодаль от них, репортеры от Старли, скорее всего, тоже расположились со своими камерами в зоне досягаемости. — Как здесь красиво, — тихо говорит она, когда останавливается недалеко от плавно накатывающих на берег волн. — Кажется, с той стороны берега совсем нет. — Раньше, до основания Панема, берег был дальше, — Сенека останавливается рядом с ней и приобнимает за плечо, — примерно на двести ярдов. Поэтому Цезарь говорил, что здесь неглубоко. Она замирает, потом, вероятно, заставляет себя немного расслабиться. Логично предположить, что их уже фотографируют, и кадры получатся красивые: фиолетово-розовое небо к горизонту плавно меняет оттенок на индиго. Можно будет повторить такое же на следующей арене. — А что здесь было до Панема? — Насколько мне известно, недалеко отсюда был национальный парк. Это территория под особой охраной государства. — Как дворец Сноу? — Не совсем, — Сенека посмеивается и еще чуть плотнее прижимает Эвердин к себе. — Это не было режимным объектом, в таких местах запрещалось что-либо строить. Нам туда, — он показывает в сторону курортных домов в отдалении, которые сейчас пока никто не снимает, — кое-что покажу вам. — А что там? — спрашивает она, медленно шагая рядом с ним вдоль накатывающих волн. — Терпение, дорогая. Вы не хотите спросить, что ответили на мой запрос по поводу местонахождения Ливиллы Госманд? — Уже ответили? — Эвердин даже останавливается и, кажется, даже волнуется из-за едва знакомой безгласой. У победителей Игр свои причуды. — Что с ней? — Ничего особенного. Как и остальных, ее определили в другие государственные структуры, на данный момент она находится в Министерстве энергетики. — Ее можно как-то достать оттуда? — Есть ли в этом необходимость? — Сенека делает шаг вперед, чтобы они не стояли на месте, и камеры от Галерия Старли засняли больше кадров. — Я только хочу помочь ей, — Эвердин растерянно и умоляюще смотрит на него. Эти порывы ради мнимой справедливости… — Она не виновата, что ее отец хотел кинуть Сноу. — Ну что за выражения?.. — И там, в лесу рядом с Двенадцатым… Я обязана помочь ей, мистер Крейн. — И перекинуть эту обязанность на меня. — Да что вам стоит сделать запрос в… куда их обычно делают для такого, — Эвердин снова останавливается, как будто дает понять, что она никуда не пойдет, пока Сенека не решит выполнить ее просьбу. Тогда камеры заснимут что-то поинтереснее свидания на берегу океана, и завтра с утра ему позвонит Эгерия со срочным вызовом в Капитолий к президенту. Сценарий неприятный. — В Распорядительский центр, а оттуда — в Министерство обороны. Там занимаются распределением, — он вновь прижимает ее к себе вплотную так, чтобы камеры точно не засняли ее недовольное лицо. — У вас неплохой парфюм, — мрачно говорит она. — Благодарю, мисс Эвердин, — он устало вздыхает. — Ладно, я сделаю повторный запрос по ней, теперь на выдачу и перевод к частному лицу. Но только после отпуска. Вас устроит такой вариант? — Вы не шутите? — она немного отстраняется от него. — Вы правда вытащите ее из Министерства энергетики? — Пошутишь с вами… — Сенека склоняется к ней так, чтобы со стороны все выглядело, как поцелуй в висок или шею. — Но мне будет нужна ваша помощь. Не моя же была инициатива этого сомнительного спасения. — И что мне надо сделать? — она даже доходит до того, что кладет руки на его плечи. Только в ее интонации при этом ни грамма страсти. Странное сочетание. — Позвоните Цинне. Он не должен отказать вам. Пусть возьмет ее в свою студию. Эвердин молчит, от намеков на любую радость не осталось ничего. Что опять? Он же не упомянул ни одного из ее клиентов, даже не упрекнул в почти полном отсутствии макияжа. — Ну, в честь чего это недовольство? — Мы с ним не… еще не говорили все это время. После моей победы, — признается она совершенно убитым голосом. — Ни разу? — Сенека искренне удивляется. — Я думал, хотя бы во время Бойни… — Мы ничего не обсуждали, кроме моих трибутов, и… я не знаю, захочет ли он теперь помочь мне. И Ливилле. Я игнорировала его звонки, будет правильным, если он ответит мне так же. — Вог всегда строил из себя праведника. Я, скорее, не поверю в то, что он отказал вам, — Сенека, в свою очередь, не отказывает себе в том, чтобы провести ладонью по ее спине. — Прекращайте, Китнисс, передо мной вы гораздо смелее, чем перед ним. В конце концов, это благодаря вам он поднялся на тот уровень, о котором не мог помыслить ранее. Он у вас в долгу, пользуйтесь этим. — Может, я не настолько расчетлива, как вы. — Победитель Игр не расчетлив? — Сенека посмеивается. — Просто поцелуйте меня в качестве благодарности и ради отчета президенту, и пойдем дальше. Он готов к горе возмущения и тихой ненависти. Такова Эвердин и ее полное отсутствие готовности сыграть на публику хоть что-то, даже ради ее собственных интересов. Может, Старли вовремя сообразит, что провальные снимки в эфире скажутся и на нем тоже?.. Эвердин становится на цыпочки, обвивает руками его шею и целует в щеку. Сенека почти слышит, как трещат фотоаппараты у репортеров. Скорее, это только его воображение — с такого расстояния ничего не слышно. Он абсолютно уверен, что это выглядит так, словно он пообещал ей купить очередную дорогую безделушку с определенным числом карат. — Надо же, — он с полуулыбкой смотрит на Эвердин после ее поистине смелого поступка. — А по-взрослому? — Вы перепутали меня с Эффи, господин главный распорядитель, — без какой-либо доли обиды и возмущения отвечает она. — Эффи была бы в парике, — Сенека наклоняется к ней и кратко целует в губы, задержав поцелуй всего на две секунды. — Идемте, иначе дойдем к полуночи. Эвердин на несколько шагов опережает его, подходит ближе к воде и в последний момент замечает, как к ней подбирается новая волна. Она с коротким вскриком отбегает и как будто осторожно смеется. Да, в Капитолии у нее для такого было не так много поводов. Да и в Двенадцатом, судя по ее коротким рассказам. Сенека слабо улыбается и замечает, что в эту минуту он не задумывается, какие кадры завтра покажут в новостях. А кадры, если представить, будут шикарные. Они медленно подходят к группе домов, так похожих на некоторые из тех, рядом с которыми они сейчас живут. Но эти все равно имеют некоторые отличия, их архитектура с отсылкой на стиль Четвертого. Эвердин крутит головой в разные стороны, здесь, без присутствия туристов из Капитолия, она определенно чувствует себя гораздо свободнее. Сенека останавливается напротив одного из домов за тонкой кованой решеткой. — Красивый, — Эвердин тихо подходит к нему. — Вы здесь уже были? — Родители снимали этот дом на время отпуска, пока я был ребенком. — Тогда почему вы тоже не сняли его? — она проводит пальцами по кованым завитушкам. — У нас всегда отличались вкусы. Отцу было все равно, лишь бы район был респектабельный, а мать иногда любила разнообразить столичные привычки местным колоритом. Приходилось терпеть, потому что оплачивал все это не я, — в то время Сенека не слишком понимал редкие порывы матери к прибрежному уюту и небольшим домикам Четвертого, заросшим стеной винограда. Сейчас же, спустя двадцать с лишним лет, к нему приходит осознание, что в этом что-то есть. Конечно же, не для постоянной жизни — могут обвинить в излишнем подражании дистриктам, простоте и плебействе — но в редких визитах сюда есть свой шарм. — А мне нравится. Много зелени и не похоже на стеклянные небоскребы. — Вам так нравится зеленый цвет? — Сенека опускает руки в карманы брюк и плечом прислоняется к решетке. — Мой любимый цвет. Цвет леса, где нет ни миротворцев, ни камер, можно на время почувствовать немного свободы. Принести домой подстреленную белку. Вы пробовали мясо белок? — Судьба миловала, — вопрос кажется ему слишком забавным, чтобы всерьез спрашивать, какое оно на вкус. Эвердин молчит несколько секунд, смотрит на дом и что-то обдумывает. Вряд ли ей может представиться та правдивая картинка, как в действительности отдыхают капитолийские семьи. Насколько ему известно, на такие мероприятия ее еще никто из клиентов не звал. — Ваши родители были строги к вам? — негромко спрашивает она. — Только в плане учебы, карьеры и этикета, — Сенека достает из кармана брюк пачку с сигаретами и зажигалку и закуривает. — Вот это они не одобряли, но когда я их слушал в этом вопросе? Кстати, вон там, — он показывает на окно слева на первом этаже, — всегда был временный кабинет отца. Там я прятал от матери сигары, которые покупал с приятелями на местном рынке, его построили специально для капитолийцев. Мне тогда было четырнадцать. Однажды отец нашел их и молча забрал себе. — Наверное, вам было обидно, — со смешком говорит Эвердин. — Определенно. Я сделал вид, будто ничего не было, а все карманные деньги потрачены на двухчасовую аренду катера. Отец проверять не стал. Зато мать не одобрила бы то, что сегодня я вышел из дома без укладки. Она умела всегда быть элегантной, даже на курорте. — Я до сих пор не могу привыкнуть, — Эвердин бросает на него секундный взгляд, совсем не такой осуждающий, какой он получал в свое время от матери. Скорее, насмешливый, словно спрашивая, как это капитолиец не провел лишний час перед зеркалом? — А теперь ненадолго вернемся в реальность, мисс Эвердин. Раз уж мы заговорили об укладке, коснитесь моих волос для фотоотчета. А то мы слишком долго стоим и не даем повода для сенсаций. Она смотрит на него так, словно он предлагает ей раздеться прямо здесь, чтобы Галерий Старли завтра утром в эфире упал в обморок. — Вперед, Китнисс, пользуйтесь, пока я без геля. Возможно, в следующий раз я вам не позволю. — Уже начинаю сожалеть, — она неспешно протягивает руку и сначала несмело проводит ладонью по прядям справа от его лица, а потом осторожно зарывается в них пальцами. — Все, как всегда, просто, — Сенека касается ее предплечья, чтобы она не убрала руку раньше времени. — А теперь небольшой шаг вперед. И изобразите смущение. Он после ее шага к нему отбрасывает сигарету в сторону и обводит рукой ее талию. Столько материала, завтра Старли будет в обмороке и без стриптиза в исполнении Эвердин. Сенека по многим причинам не уверен, что такое было бы удачной идеей. — Я не умею краснеть по вашему желанию, — ей все еще некомфортно, когда они оказываются почти вплотную друг к другу. Может быть, с этим в будущем тоже надо что-то сделать. — Наклонить голову чуть вперед, взгляд вниз, улыбка не слишком широкая. Эвердин, я как будто снова в Комнате управления. — Мне пора наряжаться в белую униформу? — раздраженно спрашивает она, к счастью, это не будет заметно камерам — распущенные волосы из-за ветра вовремя скрывают ее лицо. — Для распорядителя вы слишком нетерпеливы и быстро раздражаетесь. Успокойтесь, это всего лишь постановка на пару минут. — Тогда ответите на один вопрос? — она снова смотрит на него так, словно намекая, что ответ будет платой за эту постановку. — Я слушаю вас, дорогая, — Сенека отпускает ее и отходит обратно на дорогу из бледно-розовой плитки. — Эффи похожа на вашу мать? — Эвердин… — Сенека в первую секунду не находит, что сказать. — С чего вдруг такие сравнения? — Эффи тоже любит вас, — конечно же, она не понимает нетактичность вопроса. Можно сделать скидку на ее происхождение и промолчать — у него просто нет сил учить кого-то этикету на отдыхе. — Не похожа, — спустя недолгую паузу отвечает Сенека. — Тринкет провела со мной гораздо больше времени, чем моя мать. Непонимание со стороны Эвердин может и веселить, и раздражать одновременно. Еще одна скидка на происхождение победительницы Семьдесят четвертых. Да, кое-что не сходится в ее расчетах. Но в Капитолии такими историями никого не удивишь. — Мы никогда не были особо близки, — Сенека говорит это с привычным для себя безразличием. — Идемте, — он направляется в сторону окончания «столичной» улицы, там, где виднеется ковыль. — Миссис Инстрайв провела со мной большую часть моего детства. — Ваша гувернантка? — Да. Временами я сводил ее с ума. — У вас и сейчас неплохо получается, — это звучит неожиданно беззлобно, кажется, с укором, и Сенека чуть улыбается. — Почти изысканный комплимент, Китнисс. Вы, оказывается, умеете учиться. — Ну миссис Инстрайв научила вас этому гораздо быстрее, — хоть Эвердин немного отстает, Сенека все равно знает, что она закатила глаза. — Как посмотреть. В пять лет я сказал подруге своей матери, что ее новая пластическая операция по омоложению почти незаметна. После этого мать не разговаривала со мной всю неделю, — ему даже почти смешно, пусть Эвердин и нагоняет его с немым недоумением. — Но, когда президент назначил меня распорядителем, эта самая подруга говорила, что я всегда был милым ребенком. — По-моему, слишком сурово. — Омолаживающую пластику принято не замечать, какой бы очевидной она ни была. Постарайтесь не повторять мою ошибку. — Тоже не будете разговаривать со мной неделю? Сенека смеется и снова достает из кармана пачку сигарет. — Я не так фанатично привержен абсолютно всем внешним приличиям, чтобы лишать вас своего присутствия, — он закуривает, и в южных приокеанических сумерках под стрекот сверчков ему впервые за долгое время становится легко. — Сказать вам «спасибо»? — если так пойдет дальше, Сенека привыкнет к этому беззлобному тону Эвердин. — Все-таки, уроки Эффи не прошли для вас просто так. — Она старается, — она пожимает плечами, смотря, как он делает вторую затяжку. Легкий бриз разбавляет тепло летнего вечера и колышет шифон ее платья. Это почти завлекает. Почти. — Ради вас. — Я бы сказал, иногда слишком старается. Часто работа над чем бы то ни было заставляет ждать равную отдачу. Но она не всегда… почему мы заговорили об этом? — Забудьте. Вы опять скажете, что это не мое дело, — и опять эти упрямо сложенные на груди руки. Ветер немного усиливается и поднимает юбку ее платья. Эвердин резко прижимает ее к ногам, собирает сбоку и зажимает в кулаке. — Мы наконец-то начали понимать друг друга. Поразительно, — Сенека подзывает одного из миротворцев, что в качестве охраны плетутся за ними в отдалении все это время. — Думаю, на сегодня фотографий достаточно. Миротворец молча кивает и направляется в сторону высоких кустов примерно в пятидесяти ярдах от них. — Значит, вы можете их прогнать? — она несколько веселеет, пусть и старательно прячет это за интонацией с упреком. — Неприлично, что Цезарь и Эффи получают наши фотографии только из новостей, я прав? — Сенека достает телефон и включает камеру. — Время порадовать их эксклюзивом.