***
Китнисс приходит в себя, лежа на кровати спиной вверх. Одной секунды хватает, чтобы понять, что она все-таки добралась до дома Крейна: ту обстановку, что она видела здесь, не спутаешь ни с чем. Она хочет привстать, но в спину как будто вонзается что-то, раскаленное добела. Обеспокоенная безгласая подбегает на слабый стон и удерживает ее от лишних движений. Может быть, Китнисс ее уже видела, но безгласые Крейна почти ничем не отличаются друг от друга. Плащ с нее сняли, это приносит оттенок облегчения. — Он здесь? — едва слышно спрашивает она. Девушка отрицательно качает головой и извиняюще смотрит на нее. Она не виновата в том, что любого капитолийца почти нереально застать дома в вечер пятницы. — Не сказал, когда вернется? Безгласая снова качает головой. Китнисс прикрывает глаза. Сейчас Крейн ей не нужен, пусть ее только оставят в покое и не заставляют двигаться как можно дольше. На прикроватный столик опускается стакан с водой и блистер с капсулами. Это похоже на обезболивающее. Хотя может быть и каким-то наркотиком — в Капитолии это совсем не редкость. — Я не смогу встать, — шепчет Китнисс. Каждый вдох колким разрядом проносится по спине. На груди тоже есть отметины, но Китнисс вспоминает о них только сейчас. Их не так много, и они не такие глубокие. Но все равно полупрозрачная ткань платья наверняка прилипла к ним, и, чтобы освободиться от нее, придется выпить не одну таблетку обезболивающего. Безгласая кивает и достает из блистера одну капсулу. Китнисс с трудом проглатывает ее, а вода в стакане призывно преломляет мягкий свет ночной лампы. Она приказывает себе не думать о некстати наступившей жажде и отворачивает голову в другую сторону. Тритан Дильменберг на время пропал из ее мыслей, и вот теперь он возвращается. Всего за час с небольшим ее спина стала похожа на окровавленные лоскуты кожи. Дильменберг ни от кого не скрывает свои наклонности, всем известно, что жена уже давно не живет с ним, а попасть в реанимацию проще всего через его постель. Эффи не смогла скрыть шока под постоянно невозмутимо-радостным настроем, когда всякий раз слышала от Китнисс громкое имя клиента. Кто-то из них был ее фанатом и касался ее тела настолько бережно, насколько это может быть в исполнении капитолийца к жителю дистрикта. Сегодняшний час почти полностью выветрился из головы. Сознание, кажется, решило, что это тот самый порог, и оставило в памяти Китнисс только темно-фиолетовый ковер с высоким ворсом и медленное потемнение в глазах после каждого удара. Черное платье в пайетках и приглушенный свет не дали ей рассмотреть бордовые дорожки крови на теле, но она и так не стремилась. Как она добралась до дома Крейна, Китнисс тоже почти не помнит. Но впервые этот дом стал для нее успокоением. Она хочет удивиться новому умиротворенному чувству, которое еще никогда не посещало ее ни в этом городе, ни в этом пентхаусе. На это у нее не хватает времени. Капсула начинает действовать быстро, заставляет заснуть как раз тогда, когда она представляет, как удивится Крейн, увидев ее здесь раньше оговоренного времени.***
— Словом, не сказать, что прогнозы утешительные. Нам вчера донесли, что Тринадцатый начал проявлять активность. Пусть и осторожную, но, вы сами понимаете, что это говорит о многом, и не в нашу пользу. Нам надо действовать быстро, мистер Крейн. Сенека кивает словам Эгерии, смотря, как поблескивает вино в его бокале. Третья Бойня начнется уже через полтора месяца, выходные с Эвердин и регулярные пикировки с Тиберием Гернаром совершенно не настраивают на адекватные мысли о планах, связанных с Тринадцатым. В один день Сенека уговорил себя сделать небольшой перерыв, чтобы не думать о том деле, которое заставило по-настоящему заволноваться весь Совет. Самая подходящая идея приходит только тогда, когда не пытаешься изо всех сил выжать ее из себя. Это был его проверенный метод. Но министр по делам Капитолия точно не собиралась ждать, когда на кого-нибудь из Совета снизойдет вдохновение, и, как не кстати, была права. — Я посмотрю, что мы можем сделать. Разведка не доносила об их ресурсах? Сенека хочет немного расслабиться, но бокал в его руке подрагивает. Здесь, в приватном кабинете ресторана одного его знакомого, обстановка как нигде, располагает к этому. Что ни говори, Эгерия умеет выбрать место для важного разговора с грифом «совершенно секретно». — Информации слишком мало, — не без какой-то доли удовольствия Сенека замечает оттенок волнения не только у себя. Сейчас все приближенные на взводе, зато существует шанс оправдать себя перед президентом. Вопрос, как это сделать, по-прежнему остается открытым. — Если мы нанесем первый удар, наши шансы на успех значительно увеличатся, так? — один спасительный глоток вина, чтобы немного убедить самого себя, что еще рано считать ситуацию катастрофической. По правде, она пока и не дошла до такого. — Ждать слишком рискованно, рада, что вы это понимаете, — Эгерия кивает, наконец, берет свой бокал, но отпивать не спешит. — Президент поручил мне напомнить вам, что ваша работа с Китнисс Эвердин будет иметь самые важные последствия в этой борьбе. — Уверяю вас, слишком много времени это не займет. Тринадцатый больше не увидит в ней то, что мы все наблюдали на Играх. Я отстранил Эбернети от менторства, она останется одна на двух трибутов, думаю, это поможет ей меньше отвлекаться от своих обязанностей. — Вы уже обсуждали это с президентом? — Да. Играм нужны новые лица, а Эбернети со своей известной тактикой невмешательства уже вряд ли сможет привлечь к событию столько внимания. Президент одобрил идею о том, что у Двенадцатого должен остаться один ментор. Сенека видит, что Эгерию вполне устраивает его ответ. Эбернети и правда стоило отстранить от Игр, каким бы ни был победитель у Двенадцатого. Он слишком примелькался, новые участники на любом уровне всегда добавляют рейтинг и повышают ставки. — И все же, проблема Тринадцатого остается, — снова заговаривает Эгерия спустя минуту молчания. — Даже если они потеряют моральную поддержку в лице Эвердин, им все равно будет нелегко остановиться. Мы должны будем в ближайшие недели предложить президенту действенный метод устранения опасности. Вы знаете, что некоторые будут настаивать на том, чтобы вступить в открытую конфронтацию. Антониус Мерай. Министр обороны еще в понедельник предлагал провести смотр войск и подготовить все средства для нанесения удара по Тринадцатому. Большая часть Совета оказалась не готова к такому развитию возможных событий. Но министра обороны остановил только отказ президента так радикально решить вопрос. — Это может обернуться катастрофой для всех нас. Никто не берется предсказывать последствия, а министр Мерай выступает за решительные действия. Пусть он считает, что мы справимся, я же иного мнения. Надеюсь, и вы тоже, — Эгерия выжидательно смотрит на Сенеку, так и не сделав ни одного глотка из своего бокала с вином. Сенека и без того знает, какую сторону в этом споре ему следует занять. — Совершенно верно, госпожа министр. Я думаю, мы сможем обойтись без привычного оружия и победить Тринадцатый на его территории, при этом не касаясь нашей. Дорога домой почти не заняла времени. Так казалось Сенеке благодаря мыслям о неожиданно проснувшимся Тринадцатом. Сенека почти чувствовал, как Эгерия прожигает взглядом его спину, когда он направился к выходу из ВИП-кабинета. Он знает этот взгляд уже достаточно давно: требовательное ожидание нельзя спутать ни с чем. Его этим уже давно мало кто может смутить, кроме, разве что, президента и отчасти — самой Эгерии. В тишине автомобильного салона Сенека перебирает в голове возможные варианты решения возникшей проблемы. О ней стало известно не более месяца назад, тогда, когда подготовка к Бойне подошла к своей завершающей стадии. Как некстати… Сенека покачивает головой и напоминает себе, что такие мысли ни в коем случае нельзя допускать к себе. Слишком издевательски и неоднозначно они звучат. То, что находится в голове, когда-нибудь обязательно будет сказано. Так всегда говорили его отец и Цезарь, и Сенека с ними согласен. И все же. До Бойни совсем немного. Разработка плана по устранению угрозы от Тринадцатого может занять время и отвлечь от важных деталей, которые могут неожиданно проявить себя в прямом эфире. Головная боль любого распорядителя. Если бы можно было перекинуть на кого-то другого хотя бы претворение в жизнь разработанного плана… Это кажется слишком роскошным и непозволительным. Поднявшись домой, Сенека отстраняет подбежавшую безгласую с какой-то бумажкой. Как бы ему не хотелось все внимание посвятить юбилейным Играм, придется отвлечься на Тринадцатый. Уже поздний вечер, но это не повод чтобы не пролистать все полученные ранее данные еще раз. Сенека заходит в кабинет и набирает код от сейфа, находящийся за картиной. Та самая важная папка — внизу стопки документов по Играм. Вариант «чем меньше будет участников для контакта с Тринадцатым, тем лучше» еще с самого начала казался ему самым удачным и перспективным. Если учесть отчеты местных властей дистриктов о том, что каждый год примерно от двадцати до тридцати человек покидают территорию своего дистрикта в попытке добраться до полумифического для них Тринадцатого… А если повернуть это в свою пользу, чтобы пограничные службы не арестовывали всех сбежавших? Может ли несколько… — Что такое? — Сенека недовольно отвлекается от донесений на все ту же безгласую. Она с опасением подходит к нему и подает записку. Подавив желание послать ее с эпистолярией, Сенека видит слова «Мисс Эвердин уже прибыла». Хочется съязвить о том, что Эвердин, скорее всего, оценила все блага своего пребывания здесь и теперь не может дождаться назначенного срока. Сенека молча отдает записку безгласой и машет рукой, чтобы поскорее скрылась из кабинета. В какой-нибудь другой раз он бы проигнорировал присутствие Эвердин, тем более, что час уже поздний. Но Цезарь, Эгерия, президент, да и весь Совет мешают ему провести этот вечер одному. Это будет правильнее для всех, в конце концов, все внимание после начала ее визитов приковано к нему и к его работе с ней. Просто так это оставлять нельзя, дело государственной важности ждет его в спальне неподалеку. Невесело усмехнувшись, Сенека прячет папку обратно в сейф. — Мисс Эвердин?.. — с самой первой секунды, как только Сенека заходит в ее спальню, становится понятно, что она здесь раньше времени не просто так. Она не отвечает, лежит, отвернув голову от входа, а на месте ее спины еще издалека заметны рваные неровные порезы, почти оголяющие мышцы. Сенека медленно подходит к кровати, две безгласые тут же отходят в сторону. Они пытались остановить кровь, стекающую по бокам на кровать, но не преуспели. Одеяло вокруг нее в крови, а две идиотки решили, что такие раны можно обработать обычными влажными салфетками. — Когда она приехала? — спрашивает Сенека и тут же получает еще одну записку. «Два с половиной часа назад». Вслед за ней — еще одну: «Мы дали ей обезболивающее, сэр». Значит, из-за этого Эвердин пока не удостоила его приветствием. Она спит, и не сказать, что это плохо. Ее визит к Дильменбергу он не успел предусмотреть, поэтому здесь, в прикроватном столике только мази от синяков, растяжений, царапин и ссадин. — Регенерирующая мазь, в верхнем ящике моего стола, — отдает Сенека приказ одной из безгласых. Большая капля крови стекает с блестящей спины Эвердин, и это не самое приятное зрелище в мире, которое только видел Сенека. Многие удивятся, но сами распорядители редко когда желают видеть происходящее на арене в реальности перед собой. Это в некотором роде удаленная работа, никто из занятых ею не жаждет тащить убитых и израненных трибутов в распорядительскую. Секундное желание о том, чтобы поручить безгласым и дальше обхаживать Эвердин, тут же пропадает. Пусть оно и было самым логичным, да и сам Сенека не в восторге от того, что придется приближаться к результатам труда Дильменберга, но выбирать ему не приходится. Слишком много зависит от ее доверия к нему. Безгласая подает Сенеке принесенный флакон с мазью, и он, мысленно выругавшись, подходит к кровати поближе. За минуту ситуация не поменялась к лучшему, а одеяло еще сильнее пропиталось кровью. Китнисс слабо шевелится и с тихим стоном пытается устроить голову на подушке поудобнее. — Должен признаться, я совсем не рассчитывал увидеться сегодня с вами, мисс Эвердин, — говорит Сенека, и она вздрагивает от неожиданности. Еще один стон, но гораздо громче. Она поворачивает голову в его сторону и, кажется, через режущую боль хочет привстать. Новые капли крови стекают по ее боку, стоит ей пошевелиться. — Лежите, совсем не обязательно делать вид, что с вами все в порядке, — Сенека кладет ладонь на нетронутый ножом участок плеча, чтобы вернуть ее обратно. Эвердин послушно падает обратно, едва привстав на пару дюймов. — Я думала, вы узнаете только утром… — эти слова тоже похожи на стон, и Сенеке кажется, что где-то в глубине души поднимается что-то похожее на жалость. — Как видите, я сейчас здесь, — он снимает пиджак и отбрасывает его на небольшой диван рядом с кроватью. — Нам предстоит много поработать, так что наберитесь терпения и не включайте истерику раньше, чем мы закончим. — Что вы… — она следит за его движениями настолько, насколько ей позволяет ее положение. — Я думала, что безгласые уже вызвали скорую… — Скорую? — Сенека закатывает рукава рубашки в полтора оборота. — Вы можете представить, что завтра напишут в прессе, когда скорая уедет из моего дома с вами в таком состоянии? — Только не говорите, что вы сами… — она не заканчивает, когда видит, как Сенека садится рядом с ней, обдавая ее ледяным ароматом парфюма и вина, выпитого в компании Эгерии. — Это я и собираюсь сделать, если вы не станете мне мешать, — он берет со столика флакон, открывает его и собирается с мыслями. Никакой разницы в том, откуда именно начинать, нет. С этим справляются даже трибуты на арене, ничего сложного. Тем более, даже Эвердин сейчас не способна сопротивляться и кричать. — Не надо разыгрывать заботу, вы не думали, что вам это не слишком идет?.. — однако, дерзить она умеет, даже истекая кровью. Внутри поднимается негодование вперемешку с оттенком ярости. Сенека чувствует, как по телу растекается удовлетворение при мысли о том, как Эвердин катается по постели, до хрипоты крича от боли — стоит ему только не сдержать себя и запустить в нее этим флаконом, куда-нибудь в спину. Такую возможность придется упустить, президент ждет от него совсем не месть в стиле неуравновешенного подростка. — Безусловно, я мог бы оставить все так, как есть на данный момент, но вряд ли вы оцените это выше моей помощи, — слова даются ему почти с легкостью. — Боитесь за свои простыни, мистер Крейн?.. Нет, все-таки когда-нибудь он не сможет остановить себя, и Эвердин посчитает его сторонником увлечений Дильменберга. — Именно, мисс Эвердин. А теперь не двигайтесь. И попытайтесь не вставать раньше, чем я закончу, — Сенека позволяет себе издевательские ноты, под которые она опять издает тихий стон. Он зачерпывает немного мази и покрывает ею первый пострадавший участок кожи немного ниже шеи. У этой приятный ненавязчивый мятный аромат. Тот, что разработали фармацевты Голодных игр ранее, был полной катастрофой и отдавал чем угодно, но только не мятой. Эвердин послушно лежит, уставившись куда-то в стену над диваном, где он оставил свой пиджак. Сенека в который раз напоминает себе, что это все она, это из-за нее Тринадцатый вдруг вспомнил о Панеме, из-за нее он сам был не далек от того, чтобы оказаться на месте приговоренных. Из-за нее он до сих пор в шатком положении, и никому неизвестно, сколько это продлится и каким образом поправить то, что нарушила Китнисс Эвердин своим показным нахальством и стремлением переделать под себя систему целого государства. Обычно таких пытают в усиленном режиме (здесь Дильменберг внезапно оказался прав), а потом казнят, при условии, что приговоренные доживают до казни. Как ни прискорбно, даже среди победителей бывают исключения. И из-за них капитолийцы у вершины власти иногда чувствуют беспомощность. — Если бы я увидела такое дома, то уже давно сбежала бы и вернулась только через несколько часов, — повествует Эвердин в тишине. Сенека извел мазь только на треть ее ран, но она уже может вздохнуть спокойнее. — А Прим с мамой оставались. Им не было страшно. — Кто такая Прим? — Сенеке не хочется поддерживать разговор, но чтобы отвлечься от вида глубоких порезов — это пока самое доступное средство. Он добирается до одного из самых больших, который больше остальных испачкал постель. — Моя младшая сестра, — тише отзывается Эвердин. — Та, вместо которой вы пошли добровольцем? Она кивает. Если бы этого не случилось, как бы тогда проще было будущее… Были бы стандартные зрелищные Игры, из которых младшую Эвердин вывели бы не позже двух первых дней. Сенека слабо помнит ту светловолосую девочку. Она давала интервью репортеру, когда на арене оставалась четверть трибутов. Такие не протягивают долго, на таких не ставят, они никогда не показывают то, для чего зрители собираются перед экранами. Сейчас Сенека и вовсе бы не помнил о ее недавнем существовании. — Что ж, тогда вам стоило бы быть осторожнее в своих словах. Вы же хотели победить ради сестры, я правильно помню? Судя по тому, как напряглась Эвердин, память Сенеку не подводит. — Я не знала, что будет так… Наверное, она часто видит меня по телевидению. Я каждый день повторяю себе, что все это ради нее, — последнее она говорит шепотом. Ничего более доверительного, чем эти слова, Сенека от нее еще не слышал. Кажется, она действительно расслабилась, раз пересказала ему свои мысли. Это должно радовать, однако, напротив, почему-то угнетает, пусть и самую малость. У Сенеки пока нет внятного ответа на то, как одержать победу над Тринадцатым, еще не начав конфликт, зато появляются кое-какие соображения, как понемногу сделать Эвердин лояльнее к главному распорядителю. Скорее всего, президенту понравится идея. Но об этом позже. — Я почти закончил, — сообщает он. Эвердин даже приподнимает голову и старается посмотреть через плечо. За неполные десять минут она ожила и не сказала ни одной колкости в его адрес. Можно записать это в небольшие достижения. Вот так медленно и терпеливо и исполняется приказ президента. Сам президент, может быть, именно на такой темп и рассчитывал. — Спасибо, — неуверенная благодарность как что-то неестественное. Сенека догадывается, какое облегчение она испытала только что — регенерирующую мазь использовали на приговоренных к расстрелу, подключая их к датчикам активности мозга. Так что ничего удивительного в ее словах нет. — Не стоит. Это все, о чем мне надо знать? — закрытая мазь отправляется на прикроватный столик. Эвердин не отвечает, молча и неуклюже привстает и, повернувшись на бок так, чтобы сразу сесть, демонстрирует приклеенное кровью к груди вечернее платье. Не трудно догадаться, что безгласые беспокоились дольше о катастрофе на ее спине, а не о двух красных линиях на груди. Похоже, здесь Дильменберг уже выдохся. — Вы же справитесь с этим сами? — полуутвердительно спрашивает он. Эвердин ожидаемо настороженно кивает. К груди она явно его не подпустит, а сам Сенека не стремится продолжать волонтерскую помощь. — Как закончите — позовите безгласых, чтобы они это вам перевязали. Завтра отправитесь на общую регенерацию в салон Тарквиния Файстоуна. Я с ним договорюсь. — Спасибо, — все так же неуверенно повторяет Эвердин. Благодарность вновь не приносит удовлетворение, и Сенека только кивает. Потом забирает с дивана пиджак и направляется к выходу. — Спокойной ночи, мисс Эвердин, — в эту ночь она точно будет спать. В отличие от него: в ближайшие два часа необходимо доработать одну безотлагательную идею и в понедельник предоставить ее президенту.