Арены Архитектора

— Не так давно я читал об одном интересном изобретении прошлого, — Сенека сейчас предпочел бы коньяк, но Эгерия не хранит такое в своем рабочем кабинете, тем более в Президентском дворце. Приходится довольствоваться вином. — Вы тоже увлеклись этими самолетами, как министр Мерай? — в ее голосе слышится оттенок снисхождения, но сегодня он не возмущает. Мерай все последние дни бредит этими штуками. — Обижаете, госпожа министр. Я же не военный, и меня вполне устраивают наши планолеты. — О, так вы не попали под локальную эпидемию? Даже советник Лоуфорд не удержался. Сенека улыбается. После позавчерашнего совещания советник казался серьезно заинтересованным идеей министра обороны возродить производство военных самолетов. Ничего удивительного — истерика из-за Тринадцатого у каждого в Совете проявляется по-разному. Может, в этом и есть смысл. — Некоторые его идеи трудноисполнимы, я бы предпочел отвести время на что-то более реальное, — мягкий вкус вина не так уж плох, и Сенека почти не жалеет об отсутствии чего-либо покрепче. — Тем более, Игры совсем близко, — кивает Эгерия. — К тому же, то поручение, которое дал вам президент… — она подводит разговор к тому, что сам Сенека ждет и с нетерпением, и со страхом. — К слову, о поручении. И об эпидемиях, — он не без некоторых усилий напускает на себя непринужденный вид. — На днях я нашел у себя интересную книгу. Об оружии массового поражения. Конечно, открытый конфликт я отмел сразу. Слишком рискованно. — Что вы предлагаете? — Эгерия даже ставит бокал на стол, остановив на Сенеке свой взгляд, от которого ему тут же становится немного неуютно. — Биологическое оружие, — Сенека делает большой глоток из своего бокала. Наконец-то кто-то, помимо него самого, теперь знает об этой идее. Эгерия молча в изумлении поднимает брови. Не та реакция, которую он ждал все последние дни. — Не думала, что скажу это, но самолеты министра Мерая куда реальнее. И безопаснее. — Разве кто-то еще предложил идею действеннее этой? — за прошедшие недели это по-настоящему показалось ему спасением, которое прямо сейчас может разрушиться под чьим-то скептицизмом. — Военный конфликт никому не нужен, и на поддержку Мерая я не надеялся. В отличие от вас. — Вы не в клубе, мистер Крейн, оставьте свою лесть случайным любовницам, — ее голос становится на тон ниже. По опыту Сенеки — недобрый знак. — То, что вы хотите сделать… Как вы это представляете? — По нашей информации, все жители Тринадцатого постоянно проживают в бункере и не имеют доступа на поверхность. Кроме десяти — пятнадцати человек охраны, — еще один глоток из бокала. После этого он оказывается пуст. — Риск того, что любая эпидемия может оказаться губительной для всех, кто там проживает, крайне высок. Нам надо только дать небольшой повод. — Рядом Одиннадцатый и Двенадцатый. Президент не одобрит то, что вы придумываете в своих лабораториях. Вся страна может стать, если вслед за Тринадцатым мы затронем ближайшие к нему территории, — слова о неодобрении президента звучат почти как приговор. Сенека замечает, как сама Эгерия, обычно всегда сдержанная, не может скрыть волнение. Он подозревал, что она не будет в восторге от его идеи. Одно из главного, чему его научило нахождение в правительстве, — сначала думать о возможных потерях, а не о выигрыше. Не всякий выигрыш компенсируется риском. Здесь же риск огромен. Но и тянуть дальше нельзя. — Вакцинация в ближайших дистриктах должна решить эту проблему. — То есть, вы не исключаете, что вирус может выйти за пределы бункера, — снова этот тон, намекающий, что он что-то не предусмотрел. Сенека ненавидит такие намеки. — Я всего лишь просчитываю все варианты, с которыми мы можем столкнуться. Иного выхода я не вижу. В тишине кабинета Эгерия барабанит пальцами по столу. Она смотрит куда-то мимо Сенеки, но ему кажется, что она ищет ответ на вопрос «как он смог дойти до ТАКОГО решения?» — Если бы все было так просто… — Вы хотите усложнить? В народе никто не знает про Тринадцатый, его лучше убрать сейчас и без лишнего шума. И до конца этого года. — Вы в панике, мистер Крейн. Я вас понимаю, — ей никогда не стоило лишних трудов, чтобы понимать, насколько он близок к тому, чтобы Сноу подписал приговор. И насколько отчетливо он сам понимает это. — А вы не в панике, госпожа министр? — Как и все. От Эгерии редко когда можно услышать что-то, похожее на откровенность. Сказанные ею слова одновременно и радуют, и пугают. Иногда Сенеке даже забавно видеть Совет в мрачном настроении и знать, что от его собственных ходов зависит будущее и жизнь этих людей, которые даже сейчас не всегда относятся к нему серьезно. Веселье потухает так же быстро, как появляется. Все чего-то ждут от него, и почти все уже просчитывают, кто станет следующим главным распорядителем. Сенеке только остается с надеждой предвкушать момент своего триумфа, когда он увидит немую ярость на окружающих лицах. Поскорее бы. — Как вы доставите вирус в бункер? Сенека отвлекается от волнующих мыслей будущего в тревожное настоящее. Эгерия все еще смотрит на него с сомнением. В душе начинает подниматься знакомое подобие надежды. Сенека тут же безжалостно уничтожает его. Еще не время. — Когда-то это сделали с помощью конвертов. Жертв было не больше двадцати, но с этими данными многие в то время спорили. Сейчас я предлагаю отправить инфицированного человека, — он смотрит, как Эгерия берет бутылку с вином и вновь наполняет его бокал. Как будто говоря «приди в себя и оставь эту идею». Сенека отгоняет ненужные мысли. — Он будет полностью под нашим влиянием и будет рассчитывать на вознаграждение от Капитолия после удачного проведения операции. — И опять момент, который меня смущает: вы собираетесь во всем полагаться на одного человека? — Я собираюсь полагаться на его мотивацию. Если мы найдем правильного человека и сможем сыграть на его правильной мотивации, то в кратчайшие сроки получим нужный результат, — Сенека не удерживается и снова берет бокал. Вина не хватает, чтобы унять его нервозность. — Вы хотите взять кого-то из государственных преступников? У нас их достаточно после беспорядков, но кто из них пойдет на такое? — Тогда нам стоит «пройтись» по дистриктам. Беглых тоже достаточно, в Тринадцатом это не должно вызвать вопросов. А беглый из Капитолия — не уверен, что ему поверят, даже если он искренне поддерживал Хэвенсби. — Что за авантюра с беглецами? Никто из них не согласится работать на режим и стать виновником… наличия такого количества жертв. Сенеке кажется, что Эгерию передергивает в секунду упоминания о жертвах. — Почему бы не иметь в виду этот вариант? Он несовершенен, конечно, — «но это лучше, чем молчание на собрании Совета». — Что еще у вас есть? — Не договариваться, а выследить беглых на территории, ближайшей к Тринадцатому и заразить с помощью пневматического автомата. — Несбыточные сказки, мистер Крейн, — она устало вздыхает и допивает вино из своего бокала. Сенека изо всех сил не закатывает глаза. — Еще скажите, что зараженный будет держать в тайне этот странный эпизод и не проговорится о нем хотя бы случайно. Тогда у них будет достаточно времени, чтобы нанести по нам удар. И уже будет не важно, заражен ли Тринадцатый. Я бы советовала вам не торопиться. Как ни странно это говорить, но возьмите себе еще немного времени для решения задачи. Сенека ждал небольшого триумфа. Небольшого — с учетом того, что план по спасению существует только на словах. Но существует. Но сейчас ему хочется только вернуться домой и напиться. А потом неделю не выходить из дома, уничтожать весь коньяк и удивлять Цезаря, как он при этом остался жив. Все это останется в мечтах: Сенека знает, что в понедельник он будет у себя в Центре на совещании, и секретарша, как всегда, с опозданием принесет кофе. — Эпидемия в их закрытом сообществе — это, конечно, вселяет надежду на успех операции, — Эгерия, кажется, хочет приободрить его, но от этого только паршивее. Кто нуждается в успокоении, когда единственный вариант спасения жизни отвергается как абсурдный и неисполнимый? Еще хуже, когда сам понимаешь, что это правда. — Мои долгие вечера в изучении материалов не прошли даром, — Сенека невесело усмехается. — Никто не отрицает ваших заслуг в Играх, мистер Крейн. Но экспериментировать мы не можем. Я поговорю с президентом насчет эпидемии. Думаю, можно надеяться на его положительный ответ. Конечно, ничего не обещаю. Но… — Можно сделать, как на Семьдесят вторых, — Сенека не замечает, как выпивает второй бокал вина. Спасительная мысль? Он не смотрит на Эгерию, не хочет упускать новый момент надежды и даже какого-то вдохновения. Как же все просто. — Сделать что? — подозрительная интонация доносится сквозь мысли, и Сенеке приходится удерживать себя, чтобы не вскочить из кресла и не пройтись по кабинету в попытке унять нарастающее волнение. — Помните тот туман из капсул, который выпускался, стоило трибуту оказаться в радиусе его действия? — Признаться, я не столь пристально слежу за вашими изобретениями, — все тот же скепсис. Но есть ли разница, с какой интонацией говорит министр по делам Капитолия, если найден выход? — Мы можем увеличить радиус действия с полумили до пяти миль. Расположить капсулы под землей со сторон дистриктов и включать их, когда будет замечен наш объект. Нам не придется ни на кого полагаться. Только капсулы и скрытые камеры. Зараженные не будут в курсе, что по дороге в Тринадцатый им встретилось что-то, работающее на Капитолий. Будет достаточно двух — трех человек… даже одного, чтобы спровоцировать нашу эпидемию, — Сенека вертит в руке бокал, все свое внимание отдает узорчатому паркету из дуба и не замечает, как скепсис Эгерии сменяется задумчивостью. — Они будут заражены недалеко от Тринадцатого? Если кто-то из них будет не в состоянии дойти до бункера? Сенека отвлекается от рисунка на паркете и поворачивается к ней. — Ликвидируем спецотрядом на месте, — кивает она до того, как он успевает ответить. — К тому времени следует провести вакцинацию Одиннадцатого и Двенадцатого. В моей лаборатории уже есть разработки нужного вируса, вакцина разрабатывается параллельно вместе с ним. Инкубационный период в три — четыре дня, следующие пять дней отведены на симптомы обычного гриппа. Никто вовремя не распознает, чем заражены больные на самом деле. Далее — третья фаза, три дня, когда вирус многократно усиливает симптомы. Так все просто. Генномодифицированный вирус, который спасет и самого Сенеку, и всю страну. В горле встает комок. То ли от волнения, то ли от чего-то еще, похожего на него. Сенека ждал того самого триумфа. Такого, когда арена полностью завершена и можно еще один раз посмотреть на то, что завтра увидят миллионы и миллионы. Но сегодня этого нет. Облегчение, опустошенность и снова что-то тяжелое, о котором не хочется думать, но никак не отвертеться. — В понедельник я поговорю с президентом, — Эгерия опять открывает бутылку с вином, а ее голос приобретает непривычный оттенок мягкости. — Выпейте, мистер Крейн.

***

Главный распорядитель тоже не равнодушен к тирамису. Безгласая приносит в спальню Китнисс золотой поднос с завтраком и десертом и ставит его на прикроватный столик. Китнисс приоткрывает глаза только тогда, когда закрывается дверь. Голова раскалывается после вчерашнего вечера, который она провела с Аппием Мейнести. Две капсулы обезболивающего действуют почти сразу же. Она натягивает на себя одеяло до носа и плотно сжимает веки. Она встречает утро как самая обычная капитолийка: в постели, с готовым завтраком и головной болью после ночи, проведенной в клубе. Отчаянно хочется найти себе оправдание, но образ жизни в Капитолии неволит и тех, кому противны здешние порядки. В Двенадцатом Китнисс вставала в шесть, а порой и в пять часов утра, чтобы к завтраку принести что-нибудь из леса. Здесь же до девяти утра делать совершенно нечего. Китнисс нащупывает рядом с подносом пульт от телевизора и нажимает кнопку. В углу экрана показывается время. Пол-одиннадцатого утра. Кажется, Эффи похвалила бы ее за привыкание к здешним порядкам и расписанию. От этого не становится легче. Китнисс резко садится и качает головой, чтобы выгнать из нее мысли о вчерашней встрече с Мейнести, которые некстати посетили ее. Бледной рукой она хватает с подноса тирамису, пока по телевизору идет реклама духов. С нежно-персикового фона проступают очертания флакона, а полупрозрачное изображение капитолийки в парике правее в мечтательном наслаждении закрывает глаза. Китнисс исподлобья выхватывает эти кадры и со стуком окунает ложку в десерт. Крейн не трогает ее, и из-за этого это утро уже можно считать удачным. Забыть бы еще и свидание с Аппием, который пригласил ее к себе в среду. Успокоительное, которое так не понравилось Цезарю, закончилось внезапно, оставив ее саму справляться со своей памятью. Она снова мотает головой и отправляет в рот первую ложку. Мягкая сладость ощущается под первые ноты, предшествующие интервью с Фликерманом. Ведущий никогда не тратит эфир на гостей, которые были бы неинтересны зрителям. Китнисс же не интересно ничего, из того, что могут показать из Капитолия. — Доброе утро, Капитолий, доброе утро, Панем! — Цезарь сверкает белоснежной улыбкой с экрана, будто видя перед собой полный зал, а не одни камеры. — Уже месяц остается до начала Третьей Квартальной Бойни, а мы продолжаем вспоминать самые яркие моменты и самых ярких личностей, которые сделали Семьдесят четвертые Игры по-настоящему незабываемыми! Сегодня наш разговор я бы назвал уникальным. Сегодня мы заглянем за кулисы Игр и поговорим с тем, кто создал поистине горячий образ победителя. У нас в гостях стилист трибутов Дистрикта-12 Цинна Вог! Камера отъезжает назад, чтобы показать зрителям Цинну, который кивает Цезарю и тоже улыбается, пусть и не так широко. Завтрак тут же забыт. Китнисс не видела Цинну уже почти четыре месяца, и за это время он совсем не изменился. Кажется, позвони она ему прямо сейчас, в прямом эфире, и он все равно ответит ей. В груди тут же поднимается тяжесть. Она не станет ему звонить ни сейчас, ни после эфира, ни через месяц. Ей нечего сказать, нечем гордиться, нечего вспомнить. — Цинна, — говорит Цезарь, когда зрители успокаиваются, и они садятся, — я сразу задам главный интересующий всех вопрос: скажи нам, как ты придумал образ Огненной Китнисс? Чем ты руководствовался? — Мне ничего не надо было придумывать, Цезарь, — спокойно и с легкой улыбкой говорит Цинна. — Китнисс сама создала этот образ, мне оставалось только подчеркнуть его. — Я слышал, ты сам попросил дать тебе Дистрикт-12. Это все из-за нее, из-за Китнисс? — Да, я просто не мог проигнорировать такую, как она. Я решил, что нужен ей. Китнисс почти слышит, как сидящие перед телевизорами капитолийцы в умилении ахают. Звучит трогательно, по телу почти разливается тепло, но оно быстро исчезает. Китнисс сжимает колени и подтаскивает их ближе к груди. Она слишком неблагодарна для таких слов. Цинна ошибается, и он был бы сильно разочарован, если бы увидел ее год спустя после того Парада трибутов. — И ты верно решил! Ведь ваше сотрудничество привело ее к победе! — Цезарь снова улыбается в камеру, а Китнисс отводит взгляд, лишь бы не видеть своего бывшего стилиста. — Да, здесь я не ошибся. — И это твой первый год на Играх! И сразу такой триумф! Скажи, ты будешь продолжать сотрудничать с Двенадцатым дистриктом? Ведь он стал для тебя счастливым! — Я надеюсь, что мне позволят и дальше быть стилистом трибутов Двенадцатого дистрикта. Если это им поможет, то я готов. — Думаю, мы все заметили, что ты довольно много внимания уделяешь роли Китнисс в твоем участии. Уже через месяц Китнисс станет ментором, и вы вместе будете поддерживать своих трибутов! Как думаешь, вы справитесь? Ты взволнован? — Я готов работать, готов выложиться полностью и в этот год. И надеюсь на Китнисс даже больше, чем на себя. С такой командой мне не о чем волноваться. — Какие красивые слова, правда? — Цезарь с улыбкой снова поворачивается к камере. — Цинна, на мое личное мнение, — он прикладывает руку к груди и доверительно понижает голос, — в этом году распорядители с удовольствием допустят тебя к работе с трибутами. У тебя уже есть какие-нибудь идеи по поводу их образов? Трибутов, естественно! — смеется Фликерман. — Есть несколько идей, с ними еще надо поработать. Но основная работа будет после Жатвы. Для создания образов мне нужно увидеть трибутов, а лучше — пообщаться с ними. — Да, понимаю, насколько это важно, — кивает Цезарь, а Китнисс дрожащими руками нажимает кнопку на пульте, чтобы остаться одной в тишине. Все-таки, им придется встретиться на Играх. Цинну слишком любят в Капитолии, даже боготворят. За его дизайнерскими нарядами выстраиваются очереди, капитолийцы записываются на покупку любого из платьев или пары обуви за недели до продаж. Он — одно из воплощений мечты столицы. Ей же нечего сказать ему. Эти дни во время Игр станут еще одними, которые можно назвать невыносимыми и тягостными. Цинна и дальше будет подниматься вверх, окруженный восторгом. О Китнисс тоже забудут не скоро, но ее путь к ненужной любви так и будет напоминать о себе каждый день. Она оставляет завтрак почти нетронутым. Интервью с Цинной вызывает ком в горле и непреодолимое желание добраться до блистера с успокоительным. Китнисс не замечает, как упаковка оказывается в ее руке. Она выдавливает на ладонь две капсулы и с нетерпением глотает их. Совсем скоро станет легче. Китнисс соскальзывает с кровати, когда начинает наступать ожидаемая невесомость в груди. Босиком и в одной пижаме она бредет к выходу из спальни. Спокойствие накроет через несколько минут, но ей все равно рано или поздно придется поговорить с Крейном. — Доброе утро, — она останавливается на входе в кабинет главного распорядителя. Рабочий стол, как всегда, завален бумагами и документами в папках, несколько из них — с большим золотым гербом Панема и таким же золотым тиснением по краям. Несвойственная для капитолийцев работоспособность в выходные. — Доброе, — Крейн только на секунду отвлекается от своего документа. От Китнисс не укрылось, что он больше внимание уделил ее внешнему виду, а не появлению в кабинете. Все равно. Выбирать, какое надеть платье перед встречей с ним — удел Эффи, а не Китнисс. — У вас ко мне какое-то дело или зашли, потому что соскучились? Как смешно. Крейн переворачивает лист с сосредоточенным и немного хмурым видом. Китнисс, дойдя до его стола, плюхается в кресло для посетителей. Как раз здесь она провела первый вечер в этом доме. Тогда напряжение во всем теле выдавало ее готовность к чему угодно и казалось невыносимо долгим. Сейчас спокойствие и расслабленность почти выгоняют мысли из головы. Странная разница. И до сих пор странно видеть Крейна без геля для укладки на волосах. — Что, если я плохо сработаю в качестве ментора? — Вас это начало беспокоить только сейчас? — Крейн переворачивает еще один лист и карандашом делает какую-то пометку. — Раньше я была немного занята другим, — маленькая искра вспыхивает только на две секунды и тут же гаснет. Это почти хорошо. Но от этого на душе становится хуже. — Вы хотите услышать от меня прогноз своего возможного будущего? Считаю, вам не будет сложно посмотреть на Эбернети и в примерных чертах представить один из возможных вариантов. Вторая искра, уже сильнее. Невыносимое спокойствие с показной усталостью ото всего, что окружает, когда речь заходит о страшных и важных вещах. Это Крейн, к этому пора привыкнуть. Но иногда даже капитолийские успокоительные не помогают. — Хеймитч спас меня, — взгляд исподлобья помогает мало. Стиснутые ладони вокруг края сиденья тоже не гасят подступивший гнев. — Не сказать, что вы этим довольны. Гнев постепенно сменяется яростью. Она заполняет все внутри, возвращает почти забытое ощущение. Голова как будто проясняется, чтобы подтолкнуть к действию. Как неожиданно и непривычно почувствовать себя живой в таком месте. Все мигом падает, когда мысль отвлекается на слова главного распорядителя. Капитолий убил семью Хеймитча. Крейн только что намекнул на то, что это может произойти и с ее семьей? Это «один из возможных вариантов»? Можно было не сомневаться. — Не важно, довольна ли я этим. Интонация слишком слабая, не такая, какую ждала от самой себя Китнисс. — Что он вообще советовал вам? Обыкновенное любопытство, мисс Эвердин. После двадцати трех лет провала — и сразу успех. Или дело в вас? — Не оставаться у Рога, бежать в лес и искать воду — такой ответ принимается? — Китнисс вяло огрызается, когда оттенок отчаяния дает о себе знать. Что она скажет своим трибутам? — Ожидаемая досада: в вашей победе виновны вы. Крейн устало вздыхает и возвращается к своим бумагам. На его оценочное суждение ей хочется сгрести все эти папки со стола на пол. Делу не поможет, идей для будущих трибутов не прибавит. Китнисс подавляет в себе очередную вспышку, уставившись на одну из малахитовых папок с золотым гербом. — Это подносная. Даже не смотрите в ее сторону, Эвердин. — Если это будет моя сестра? — Если это будет ваша сестра, то вы можете гарантированно ждать спонсоров, — раздраженный Крейн откладывает какой-то документ в серой папке и берет такую же следующую. — Я бы советовал вам обернуть эту возможность в свою пользу, даже если такое внимание заранее очевидно. В голове мелькает сверкающее на солнце железо, оно вонзается в чье-то тело, слышен сдавленный крик. Кровь проливается на руку, глухой стук тела о землю, но Китнисс не хочется заканчивать. Она наваливается на свою новую жертву и наносит удары, пока не начинают болеть руки. Пальцы соскальзывают с сиденья кресла, перед глазами снова кабинет, а не арена. Той жертвой почему-то оказался Катон. — Впрочем, статистически это маловероятно, — Крейн не замечает ее стеклянного взгляда и переворачивает лист в своей папке. — Я более чем уверен, что будут те, кто не входит в вашу семью. А что вам с ними делать и что говорить… Гораздо легче давать советы, видя перед собой исходный материал. Конечно, будут совсем безнадежные, но и вполне приличные — тоже. — «Исходный материал»… — Китнисс не успевает подавить несколько нервных смешков. — Вы сейчас о людях? — Если вы и дальше будете воспринимать так остро все происходящее, то дойдете до уровня Эбернети. Не лучший из возможных сценариев, — Крейн устало пожимает плечом, закрывает папку и берет такую же следующую. — Абстрагируйтесь, если вам так невыносима мысль об их гибели. Я не буду стоять рядом с платком каждый раз, когда по вашим трибутам будет стрелять пушка. А вы хотя бы попробуйте их спасти. Даже у вашего ментора это один раз получилось. Зачем она пришла сюда? За поддержкой? Пониманием? Главный распорядитель точно не разделяет ее волнения из-за приближения Игр. Если только… Она закрывает глаза и одергивает себя. Нет, просить рекомендации у такого человека она не сможет. Только вскользь сказанные им слова об Играх тут же становятся невыносимым комом в горле. Погружаться вместе с ним в эту атмосферу, видеть азарт, безразличие, разговаривать о тактике — что из этого через месяц поможет ее трибутам, если одна только мысль стать на место капитолийских профессионалов вгоняет в ступор отчаяния? Как она переживет Третью Бойню? Что скажет Цинне при встрече? Как вытерпит восторги Эффи? Как будет улыбаться толпе, зная, что кто-то сейчас на арене проткнутый мечом так и не дождался ее помощи и поддержки? Что будут говорить в Двенадцатом, когда из года в год его трибуты снова перестанут возвращаться, а по телевизору будут показывать ее саму, в дизайнерских платьях, в обнимку с Крейном, смеющуюся над шуткой Цезаря? Простит ли Гейл? Поймет или решит, что она променяла бедный дистрикт на роскошь столицы? В это так легко поверить… Китнисс отвлекается от представлений о своем невеселом будущем и со слабым оттенком надежды отрывает взгляд от папки, названной подносной. Крейн выглядит уставшим и хмурым. Можно подумать, что и его не радует перспектива Игр. Если бы Китнисс не знала его, так бы и подумала. Он полностью погружен в какие-то документы, а рядом с ним на столе нет ни пепельницы, ни стакана с коньяком. Его занимает что-то серьезнее Бойни? В это невозможно поверить. Осталось так мало времени до ее начала, что он должен думать только об этом. Китнисс казалось, что это будет доводить ее до знакомого чувства отчаяния, но напряжение от чего-то незнакомого иногда заставляет хотеть привычного, пусть и неприятного. — Что-нибудь еще, мисс Эвердин? В последнее время много странного. Крейн, который не язвит, — в этом числе. И та идея, которая кажется спасительной. — Что мне надо сделать, чтобы Прим не попала на Игры? Крейн выдает удивление, которое не так часто кто-то может увидеть. Но почему нет? Если есть хоть малейший шанс достать из стеклянного шара те самые две бумажки с именем Прим так, чтобы об этом никто не узнал… Она рядом с главным распорядителем все выходные, неужели это никак нельзя использовать для спасения одного человека? Неужели Крейну будет так сложно сделать один звонок или отдать распоряжение? Он может слишком много, чтобы отказывать в одном исключении, которое ничего не будет стоить ему. — Вы, должно быть, уже узнали о методах, которыми пользуются мэры некоторых дистриктов. Нет. Она не это имела в виду. Пьяные капитолийцы иногда выдают секреты тех, кто в Капитолии не имеет веса. Мэры Первого и Второго подкупают нескольких жителей, которые вызвались бы добровольцами, если на Жатве прозвучит имя их родственников. Этим же не брезгуют мэры Четвертого и Седьмого. Каждый старается обезопасить себя и близких, как может, если на это есть средства. Китнисс в выигрышном положении, она может обещать будущему добровольцу и его семье столько, сколько не даст ни один мэр. Найдется ли в Двенадцатом хоть один человек, решившийся на такую жертву? Это не важно, она сама не сможет попросить о таком. — Я думала об этом. Это не… Я просто не хочу, чтобы ее имя было в шаре. Если бы это можно было устроить… — Каким образом, мисс Эвердин? Если вы гнушаетесь известного в определенных кругах, то тут даже я не могу вам помочь. — Договоритесь с Эффи. Можно убрать эти записки еще до начала Жатвы. Эффи… — Чем ваше предложение отличается от традиционного? Вы нечестно посылаете на арену человека, который предварительно не был на это согласен. И даже не получил вознаграждение за свою жертву, — Крейн напускает привычный насмешливый вид. — Успели научиться закрывать глаза на жертвы во имя чего-то, что важнее для вашего спокойствия? Да вы поняли смысл Игр! Китнисс резко встает, а кресло для посетителей падает на пушистый ковер. Она глубоко дышит и сжимает кулаки. Крейн со спокойствием наблюдает за тем, как дрожат ее руки, как она делает шаг к столу и впивается в него взглядом. С таким же спокойствием он смотрит на экраны в своей распорядительской за секунды до того, как дать команду стрелять из пушки. Ему все равно. Как всегда. Хуже только то, что в его словах есть правда. Она невольно становится одной из них и теряет себя. За это объяснение хочется перепрыгнуть через стол и… Лишь бы больше не видеть насмешливое безразличие. Она не замечает, как в кабинет беззвучно заходит безгласая. — Подними кресло и принеси коньяк, — говорит ей Крейн и откидывается на спинку своего кресла. Захлопывает папку и бросает ее перед собой. Безгласая возвращает кресло на место, Китнисс, не шевелясь, стоит, пока по ее спине пробегает водопад мурашек. Порой ей кажется, что она не в силах контролировать саму себя, и с каждым разом это пугает сильнее. Звон серебристого подноса, поставленного на стол, выдает еще одну порцию мурашек. Китнисс делает несколько глубоких вздохов. — Сядьте, — Крейн откладывает небольшую стопку серых папок в сторону. Она садится, пока он лениво отгоняет безгласую и сам открывает бутылку с коньяком. Надо было выпить больше успокоительного сегодня утром. — Бойня, как вы понимаете, исключительное мероприятие. Менторы обязаны быть готовы к любому повороту событий и к любым критериям, которые будут озвучены незадолго до Жатвы. С такой выдержкой, как у вас, я бы не советовал проводить какие бы то ни было махинации, — он ставит на середину стола наполненный стакан. — Выпейте. Поможет сменить ваш настрой. — У меня нет никаких шансов обезопасить Прим? Китнисс смотрит сначала на стакан, а потом — на Крейна, который наполняет еще один и, как ей кажется, о чем-то задумывается. — Подумайте о них. Лучше начать прямо сейчас. Тогда поможете не только своей сестре и трибутам, но и самой себе. Если это был завуалированный ответ на вопрос, то Китнисс не хочется разбираться в чем-то, что Эффи называет «завуалированным». Так здесь принято, и эта недосказанность порой приводит в исступление. Китнисс берет стакан и тут же кривится от первого глотка. Может, действительно, напиться, чтобы меньше думать о том будущем, которое ждет Прим? Или Крейн только того и ждет? Чтобы поставить ей в вину проигрыш ее трибутов на арене? — Вам надо научиться ко всему относиться проще. И помнить о своем статусе. Тогда даже в вашей голове многое станет на свои места. — Из-за ваших друзей я каждый день вспоминаю свой статус, — Китнисс снова приходится преодолеть свое желание испортить документы на столе. Она со стуком ставит стакан, встает и идет к выходу. Как всегда, придется справляться самой. — Не с той стороны смотрите, — негромкие слова Крейна прерывает захлопнувшаяся дверь кабинета.