Арены Архитектора

— Вы сегодня необычайно задумчивы, мистер Крейн, — Сервилия невесомо поглаживает пальцами грудь Сенеки. Он пытается сфокусировать взгляд на рисунке потолка, который начал немного двоиться. Последний стакан виски был лишним. — Что? — он чуть поворачивает голову в сторону девушки, а она тут же напускает на себя обиженный вид. Конечно же, она нисколько не обиделась — на их коротком свидании на это у нее нет времени. — Я только сказала, что вы сегодня задумчивы. И даже не сказали, что рады нашей встрече. Последняя была два месяца назад, — Сервилия мило улыбается, и блестки на ее голубых ресницах становятся чуть ярче. — Я рад, милая, — кивает Сенека и закрывает глаза. — У меня напряженный график, ты знаешь. — Неужели, ничего не может отвлечь вас от работы? Может, еще виски? Вы так и не расслабились. — Если я выпью еще, то не смогу вести машину, милая, — по-прежнему не открывая глаза, произносит Сенека. Да, если бы не виски, он уже давно потерял бы терпение и выставил ее из этого вип-кабинета. — Вы можете все, — с серьезностью заявляет Сервилия, и Сенека смеется. «Если это узнает президент, то он, скорее всего, тут же прикажет расстрелять меня или хотя бы накинет сверху еще невыполнимых заданий. На что ставишь? Я — на первое» — И это никто не должен знать, — с чуть повеселевшей интонацией говорит Сенека и садится, отстранив от себя любовницу. — Я с удовольствием сохраню в тайне все, что вы посчитаете нужным, — Сервилия не сдается и льнет к нему совсем как полтора часа назад, когда они только зашли в этот кабинет. Однако Сенеке этого времени оказалось достаточно. Настенные подсвечники тоже двоятся в глазах, и в этот раз любовница не получит больше, чем он рассчитывал ей дать. — Сожалею, но все невысказанное сегодня я предпочту оставить на следующий раз. Я позвоню вам, как только разберу некоторые дела, дорогая, — Сенека берет бутылку с виски и по привычке хочет налить немного в стакан, но вовремя останавливает себя. Сегодня он не брал шофера, вести машину придется самому. — Это же случится раньше, чем через два месяца? — интонация с плохо скрываемым упреком не остается незамеченной. — Никогда не пытался предсказать, что там будет в будущем, — он с негромким стуком ставит бутылку обратно на прикроватный столик. Кажется, в виски добавлено что-то еще. Ведь нет непреодолимого желания выпнуть ее, не дав застегнуть платье. Сейчас же ему почти безразличны ее любые интонации. — И все же, я смею надеяться… — Я позвоню вам, — устало обрывает ее Сенека и встает с кровати. Он еще не знает, будет ли жив через неделю, а не дождаться обещанного звонка… какой пустяк, в самом деле. Сервилия, наконец, замолкает. Возможно, она удовлетворена его ответом. А если нет — об этом у него нет желания думать. Сенека даже не помнит, есть ли у него ее номер. Она скрывается в ванной, и это отличная возможность уйти, не продлевая прощание. Он застегивает брюки, со второго раза надевает пиджак и перед зеркалом приглаживает волосы. Не лучшее состояние, чтобы садиться за руль, но в час ночи машин на дорогах мало — в такое время еще мало кто покидает клубы или выезжает из дома. Вода в ванной все еще шумит, Сенека еще раз смотрит на свое отражение в зеркале и выходит из кабинета. Слишком много событий предстоит ему в ближайшие недели, чтобы задерживаться на таких встречах.

***

Все-таки, в виски было добавлено что-то еще для настроения. Сенеку немного ведет, как только он заходит в прихожую своей квартиры. Несомненно, это было что-то легкое, но в сочетании с алкоголем дает неожиданно приятный эффект. Даже уходит куда-то в сторону история с Тринадцатым и с вакцинацией Десятого, Одиннадцатого и Двенадцатого, которая завершилась позавчера. Президент пока доволен, правда, весьма осторожно. В полутора тысячах футов от бункера установлены почти все капсулы-распылители. Ночью, когда Сенека так и не смог заснуть. Должно быть, его нервы совсем сдали, раз он оказался в клубе в компании с виски и любовницей, которая утверждала, что это их уже вторая встреча. Завтра он точно не будет доволен тем, что случилось сегодня вечером, но расстраиваться из-за этого сейчас не позволяет та самая подмешанная дрянь. — Добрый вечер, мистер Крейн, — Эвердин встает с дивана напротив камина и отставляет на стол большую чашку. Сенека только сейчас замечает, что он остановился по пути к лестнице, ведущей на второй этаж. — Я думал, что уже ночь, — он кивает ей и не чувствует знакомого раздражения от ее присутствия. — Почему не спим? — Не спится. Скоро Игры, и мне теперь трудно заснуть. Сенека опускает руки в карманы брюк и медленно подходит к ней, замечая, что она напрягается при его приближении. Даже забавно. Почти, если учитывать, что такая реакция должна была уже давно испариться за проведенный здесь срок. — Всем трудно заснуть в этот период, не только вам. — Кажется, мы говорим о разных причинах. — И мне даже жаль признавать это, — Сенека останавливается в двух шагах от нее, осматривает незамысловатый домашний образ, который смотрится неожиданно мило на фоне капитолиек, которые заботятся об элегантности, даже не выходя из дома. — Вы можете сожалеть о чем-то, кроме моей победы? — Сегодня у вас не получится выбесить меня, Эвердин, — Сенека ловит себя на том, что посылает ей полуулыбку. — День пройдет напрасно, да? — Вы что-то... принимали в клубе? — последнее слово дается ей сложно, даже с неприязнью. И это тоже немного веселит. — Случайно. Это не считается, — Сенека обходит Китнисс, а она не спешит упускать его из поля зрения. Похоже, что скоро ему придется делать это намеренно. Вне зависимости от исхода засекреченной операции он теперь всегда будет стараться не вспоминать этот период. Сейчас Сенека думает об этом спокойно, но кто в действительности когда-нибудь уничтожал целый дистрикт? Президент Октавиан Файдингер? У него не получилось, он оставил эту проблему потомкам. Сколько их там теперь? Не должно быть слишком много. — Вы не слишком этим огорчены. — И вы тоже не должны расстраиваться. Как видите — пусть и в таком состоянии, но мы с вами можем разговаривать спокойно, — Сенека подходит к журнальному столику и берет один из пультов. Сегодня, в день, когда не стоит даже и думать в сторону алкоголя и чего-то еще интереснее, остается только станцевать. В честь того, что скоро будет устроено в Тринадцатом. Как-то он в одной старой книге читал об этом. Кажется, то, что собирается сделать Капитолий, там было названо геноцидом. То, что придумал Сенека. И то, что одобрил президент с Советом. — Что это? — Эвердин оглядывается по сторонам гостиной, когда после нажатия одной кнопки на пульте вдруг разносится негромкая медленная музыка. — Фликерман когда-то настоял на установке. Говорил, что это неплохо успокаивает и помогает привести мысли в порядок, — Сенека бросает пульт на диван и делает неспешный шаг к Эвердин. — Вам надо привести мысли в порядок? — она напряжена еще сильнее и слишком очевидно хочет отступить назад. — Это нужно нам обоим, — он берет ее за руку чуть повыше запястья и отводит от дивана, туда, где больше свободного места. — Вы, что, хотите, чтобы я танцевала с вами? — Эвердин не сопротивляется, наверно, удивившись такому обычному желанию на фоне того, что ей предлагают каждый день. — Вы удивлены? Сегодня в клубе у меня не получилось потанцевать, такое стоит восполнить, — Сенека обвивает рукой ее талию, и она почти прижимается к нему. — Положите правую руку на мое плечо. Эвердин медлит, но исполняет просьбу с таким взглядом, как будто он предложил ей вытянуть чье-то имя из жатвенного шара. Ее левую руку он тут же берет в свою, делая вид, что ничего не заметил. — Расслабьтесь, Эвердин, это всего лишь танец. Или мисс Тринкет не учила вас танцевать? Ни за что не поверю такому упущению. — Расслабиться мне говорит каждый клиент, — она отводит взгляд в сторону, лишь бы не смотреть на него. — Но у меня вы действительно можете это сделать, Китнисс. Ее имя он произносит с насмешливой улыбкой, зато это производит некоторый эффект: она поворачивается к нему с тем самым видом, когда слышат что-то, во что трудно поверить. — Я почти рада. Сенека, — она опять отворачивается от него, еще более мрачная, чем минутой ранее. Сенека смеется и прижимает ее вплотную к себе. Никакое возмущение не заставит ее отпустить, ему слишком легко за все последние месяцы. — Может, нам перейти на имена, и тогда вам будет проще гостить у меня? — Одних имен слишком мало, чтобы я забыла, где нахожусь. Вы были с женщиной в клубе? — внезапный вопрос тоже веселит Сенеку. — Переход на имена, все же, сближает. Вы уже начали задавать личные вопросы. — Эти духи чувствуются за милю. — Не нравится? — Я вообще не люблю духи. — Что же вы любите? Судя по словам мисс Тринкет, вам не угодить, — Сенека ненавязчиво проводит ладонью по спине Эвердин, вполне невинно, но и этого достаточно для того, чтобы она снова напряглась. Как она еще сама не устает от такой реакции на легкие прикосновения? — Вы точно что-то принимали, раз задаете мне такие вопросы, — она чуть отстраняется от него, и Сенека позволяет ей это сделать. — Я и не отрицал этого. Так что вам нравится? Она не спешит отвечать. Заметно, что Эвердин сейчас где-то далеко отсюда. Ее взгляд неподвижен и удивительно спокоен. Сенека вряд ли раньше видел ее без малейшего намека на суету, гнев или панику. Она даже становится податливее, когда одна мелодия сменяется другой, а за ней — и ритм их несложного танца. Сенека это даже и танцем бы не назвал. — Лес. Мне нравится лес. — Оригинально. Что вы в этом находите? Честно сказать, я ставил на ванильный раф. — Помогает на время забыть о настоящем. Помогал. Пока я не приехала сюда. — Лес в Двенадцатом… Не припомню такого. Эвердин смотрит куда-то в сторону. Проболталась. Однако, все и так было понятно еще год назад. Нарушение государственных границ в отдельных случаях карается казнью, но стоило ли задумываться, где она так научилась стрелять? — Неужели, я услышал признание в нарушении закона и причинах вашего таланта? Однако, я догадывался, что шахтеров не учат стрелять, — в обычный день Сенека уделил бы закону гораздо больше времени, но не сейчас. — У вас широкие познания в угледобыче. Скажете Сноу? — Вы представляете, как смешно это будет выглядеть? — ему и правда смешно. Впору задуматься о том, сколько еще будет действовать подсыпанная в стакан дрянь. — Не смешнее попыток не умереть с голоду, — она смотрит прямо ему в глаза, может быть, надеясь рассмотреть в них проблеск удивления. Можно ли удивить этим капитолийскую верхушку? Нет. — Меня папа учил. Хотел, чтобы я все умела, когда вырасту. — Уроки не прошли просто так, — отмечает Сенека. Вот тот самый человек, которого следовало бы поблагодарить за победу Китнисс Эвердин. Нынешнего ли результата он хотел от своей дочери? Сложно сказать. — Настолько, что вы могли преодолевать забор под напряжением. Поразительно. Просто поразительно. Сенека покачивает головой и ему снова хочется засмеяться. Кретин мэр Двенадцатого. Каждый месяц изводить столько бумаги на отчеты о состоянии исправности охранных систем, когда почти прямо перед ним не слишком обремененный интеллектом подросток запросто переходит границу. Или он решил, что здесь из кого-то делает идиота, отсылая лживые отчеты? Сенека в ответ на свои же мысли может только засмеяться, но его пока выдает только улыбка. — Вы не сделаете этого, — Эвердин останавливается и в следующую секунду почти вырывается из его рук. Сенека перехватывает ее запястье и снова притягивает к себе. — Вы о чем, дорогая? — Вы не сделаете этого! Какая вам разница, что кто-то в Двенадцатом пытается дожить до следующего дня? Какое вам дело до подстреленной белки за границей дистрикта?! — она все же отталкивается от него и врезается прямо в диван за ее спиной. Столько отчаяния и сожаления о своих словах Сенека уже давно ни у кого не наблюдал. Но такое состояние Эвердин не чуждо. — Как вы можете догадаться, до белок за границей мне нет никакого дела, — Сенека ухмыляется и еще раз заставляет себя не засмеяться своим словам. Белки. За государственной границей. Смешно. Но какая глупость. Но смешно. Что же, все-таки, оказалось в том стакане? — Вы сами минуту назад сказали про нарушение закона. — Вы мой биограф? Прекратите анализировать, когда вы начинаете это делать, мы оба оказываемся в затруднительных ситуациях, — он вновь берет ее за руку и отводит от дивана. Ее рука ледяная, и это сильно контрастирует с расслабляющей медленной музыкой. — Вы все расскажете Сноу, — угрюмо говорит Эвердин. По ней видно, что она готова рвануть с места, если услышит «да». — Президенту?.. — Сенека как будто прикидывает, как будет это выглядеть. — «Имею честь донести до вашего сведения, что за государственной границей регулярно проводится отстрел белок. Перечень предложенных мер воздействия на нарушителей прилагаю к тексту донесения» Не иначе, Совет встретит меня овациями. — Вы пьяны, — раздраженно бросает она. — И даже сейчас я не решаюсь воздействовать на нелегальную охоту в Двенадцатом. Слишком далеко и слишком не мой профиль, чтобы что-то предпринимать, — Сенека чувствует приближение мрачных мыслей и картинок Тринадцатого после проведенной операции и слегка покачивает головой. Это надо оставить на завтра. Эффект от подмешанного в стакан наркотика начинает сходить на нет, дальше будет сложнее. Эвердин угрюмо молчит и машинально переставляет ноги так, что на медленный танец это ничем не похоже. Сенеке все равно, он устал удивляться тому, насколько она безразлична к наставлениям Тринкет и насколько остается глуха к тому провалу, что последует за ее неумением к элементарному. — Напрашиваетесь на «спасибо»? Если не планируете сказать Сноу? — она нарушает паузу таким язвительным тоном, что Сенеке снова хочется улыбаться. — Не смею ни в каком виде, — он напускает на слова деланную серьезность. — Кроме того, в подобном доносе теперь нет никакой необходимости — ваша семья более чем обеспечена, и даже вашему названному кузену нет нужды выходить за пределы дистрикта. — Гейл мне не кузен, — она снова готовится словесно обороняться, и это уже даже не смешно. — Кто бы в этом сомневался… — И ему бы не понравилось все это… что я здесь с вами. Все эти танцы, мороженое, игры в светские беседы. — Он бы предпочел посмотреть на вас рядом с советником Лоуфордом? — Я не об этом! На этой неделе я два раза была в салоне красоты, на приеме в среду у Цецелии Грайнт пила розовое вино. Потом были капкейки с апельсином, потом — ресторан, гора морепродуктов и белое вино. Потом — платье и туфли, которые я должна буду надеть в клуб на следующей неделе. И сейчас на мне шелк, и я в пентхаусе в центре Капитолия, танцую с главным распорядителем! — Эвердин заканчивает с надрывом и останавливается. Любой, кому не доступна такая жизнь, мечтает о ней. Даже в Капитолии все это может позволить себе малая часть. Остальные — подражатели, которые могут лишь пустить пыль в глаза таким же, как они сами, но не тем, для кого потеря миллиона — двух на ставках во время Игр — всего лишь досадное недоразумение. Этот образ жизни может наскучить, но выступать против него… — Вполне приличное расписание, — Сенека замечает, что музыка все еще играет и лениво подходит к дивану в поиске пульта. — Гейл сказал бы, что я сдалась. Что стала, как эти, — она неопределенно машет в сторону панорамного окна. — Что я перестала быть похожей на саму себя, стала одной из ваших восторженных дурочек! — Не придумывайте, от вас восторгов не дождешься… — Выбираю между абрикосовым и малиновым чизкейком, пока там… другие… в Котле не могут ничего продать. Чтобы купить хлеб, потому что младшая сестра уже второй день ничего не ест… а всем все равно. У соседей так же, они все отворачиваются, закрывают двери. Остается только стоять под дождем… а тут… эти проклятые чизкейки. Под сбивчивый и несвязный рассказ Китнисс Сенека находит пульт и выключает музыку. Невероятно. Невероятно, что в ее голову до сих пор лезут эти мысли, когда она уже более чем обеспечена и может забыть о том, что ранее занимало ее каждый день. — Насколько жесток ваш… друг, если он действительно желает вам возвращения всего, о чем я только что услышал. — Не желает, — ее голос становится тверже. — Он хотел бы, чтобы я не забыла себя, кем я была до переезда в Капитолий. — Для этого вам необходимо отказаться от десертов? Ваш друг несправедлив к вам, если ему не нравятся ваши новые привилегии. Но в чем-то он прав, вы действительно стали капитолийкой, а это несет свои последствия. Раздражение знакомо начинает напоминать о себе, Сенека берет со стола первую попавшуюся бутылку с коньяком и наполовину наполняет стакан. Пятнадцатью минутами ранее было легче. Напиваться нельзя, ему даже в выходные нужна трезвая голова и возможность проконтролировать каждую деталь. Он делает два больших глотка. Запереть Эвердин в ее спальне — когда это перестало быть для него шуткой? На время Игр и операции в Тринадцатом это может быть не лишенным смысла. Сенека забирает стакан с остатками коньяка с собой в спальню, молча пройдя мимо победительницы Семьдесят четвертых игр. Возвращается паническое желание еще раз посмотреть на голограмму, созданную со снимков коптеров, которые передала Эгерия еще неделю назад. За эти дни у него выработалась болезненная привычка каждый вечер пересматривать ее, намечая новые точки для расположения распылительных установок. Позавчера он не мог закрыть изображение почти три часа. Сегодня уже слишком поздно. Сенека решает потратить на голограмму не больше десяти минут. Чтобы немного успокоиться и еще раз убедиться, что все просчитано верно.