***
— Эвердин… — он встречает победительницу Семьдесят четвертых в холле первого этажа, дождавшись ее приезда в пол-одиннадцатого ночи. Примерно это можно было бы и ожидать. Она почти ввалилась в дверь, тут же сползла по стене на пол. А потом ее стошнило, пока Сенека еще не успел подойти ближе и что-то сказать. Безгласая без лишних приказов подбегает к ней с тряпкой, чтобы убрать, но Эвердин тошнит еще раз. — Можно подумать, произошло что-то страшное, — с равнодушием говорит Сенека, но и он сам тут же находит повод для волнения. А что будет, если действительно произошло? Она не отвечает, а только сворачивается на полу, опустив волосы на лицо. Может, все намного проще, чем казалось Сенеке часом раньше? Дать ей снотворное посильнее, и утром эффект от аудиенции у президента почти сойдет на нет? Или он расслабился раньше положенного? Безгласая спешно скрывается, когда на полу ничего не остается. Сенека делает два шага вперед и протягивает Китнисс руку. — Это все, что вы планировали сделать? — он терпеливо ждет ее реакции. А если она сейчас признается, что сделала что-то непоправимое? Нет, за ним бы уже пришли. Или придут завтра утром. «Хватит!» — приказывает он себе. Панические домыслы ни к чему хорошему не приведут. — Эвердин. Театральность не к месту. Я в курсе, с кем вы сегодня были, преувеличить степень бедствия и катастрофы у вас вряд ли получится. Вы меня слышите? Эвердин! Она молча переваливается на спину, ее огромные зрачки неподвижно смотрят в потолок. Из-за бледно-серого лица они кажутся совсем неживыми. Если бы это было на арене… Сенека хочет что-то сказать, чтобы, в первую очередь, успокоить самого себя, как это часто бывает в эти месяцы, но его останавливает тихий хрип. Хрип доносится из приоткрытых белесых губ Эвердин, на которых еще есть остатки рвоты. Эвердин по-прежнему смотрит в потолок, ее грудь поднимается и опускается неровными рывками. Это не радует. Такие симптомы могут быть из-за чего угодно, и вряд ли случай Эвердин — одна из несерьезных причин. Хрипы перемешиваются с клокотанием, по всему ее телу пробегает судорога, спустя несколько секунд — еще одна. Следующая не прекращается, и Сенека замирает, на мгновение перестав чувствовать под собой пол. Похожее было с каким-то трибутом на каких-то прошлых Играх. Только тот трибут так и не стал победителем. Сенека ненавидит собственную беспомощность, но именно она сейчас проступает отчетливее, как никогда. Ступор проходит под хрипы, он опускается на пол, хватает ее за дергающуюся руку. Положить Эвердин на бок оказывается не так просто. Все ее тело в напряжении, а самому Сенеке этот вид кажется настолько иррациональным и неприятным, что хочется малодушно уехать подальше отсюда и приказать безгласым унести победительницу Семьдесят четвертых куда им заблагорассудится. Лишь бы больше не видеть ее, живую или нет, и не важно, какие у всего этого будут последствия. — Вызови Ходжеса! Быстро! — приказывает Сенека первой безгласой, появившейся в поле зрения. Больше он не хочет прикасаться к ней и ощущать своими руками судороги. Костяшки ее пальцев стучат по паркету, единственный звук в тишине холла. Сенека неосознанно отходит на несколько шагов, тут же замечает, что он идет к лестнице, и останавливается. Нельзя оставлять ее здесь одну. Надо дождаться Ходжеса, он знает, что надо делать. Это не может быть чем-то слишком серьезным, данные о ее физическом здоровье он получал всего лишь два месяца назад. Звук ударов ее пальцев о паркет бьет по голове. Только бы он прекратился. А когда прекратится… Об этом жутко думать. Сенека заставляет себя посмотреть на трясущуюся Эвердин. Только бы не броситься в панике к врачу, когда он окажется на пороге. Это будет лишним даже для сегодняшнего вечера. Хрипы становятся тише. Сенека медленно подходит к Эвердин. Он тут же вспоминает, зачем перевернул ее на бок. Кто-то говорил, что так безопаснее. Почему и кто — он не может вспомнить. Меньше шансов задохнуться — это появляется где-то далеко в сознании. А еще — слова Стокхарда об удачливых, у которых все просто.***
Идиот. Перенервничал, как старшеклассница. Сенека постукивает пальцами по столу в ожидании, когда его врач возится с Эвердин. Прошло уже полчаса с той минуты, как безгласые отнесли ее в спальню. Там же Сенека оставил врача, предоставив ему всю свободу действий и выписанный чек, если все пройдет без последствий и шума. Ходжес ни на секунду не помедлил и даже не удивился, увидев капитолийскую любимицу в ее же рвоте и в состоянии, подозрительно похожем на эпилепсию. Но это глупость. В Капитолии такого нет, а если и есть, то лечится… не суть важно, в какие сроки. Недолго. Сенека закуривает, стараясь перед самим собой держаться безразлично к вечерней сцене. Руки по-прежнему холодные, это злит и напоминает о минутной слабости и беспомощности. Президент реализовал неплохую идею, снова напомнив главному распорядителю, перед кем он всегда будет бесправен и насколько все шатко. Теперь все выходные будут посвящены отголоскам панических атак и отчаянию. Может, отправить президенту благодарственное письмо? Сенека делает глубокую затяжку и закашивается. Тут же тушит почти дотлевшую сигарету и зажигает новую под негромкий стук в дверь кабинета. — Войдите, — говорит он, замечая, что готов услышать только более-менее положительную новость. — Господин Крейн, я осмотрел мисс Эвердин, и ее состояние… — с порога начинает Ходжес. — Вызывает опасения? — Уже нет, господин Крейн. Мисс Эвердин сейчас стабильна, и ее здоровью ничто не угрожает. — К утру понедельника она должна быть готова продолжить привычный образ жизни. Надеюсь, это вас не затруднит. Врач кажется обескураженным. Сенека и сам понимает, что его слова звучат немногим мягче приговора. Но реальность давит не только на Ходжеса, который сейчас мнется и, скорее всего, ищет слова, как бы доходчивее разъяснить, что желание Сенеки крайне трудновыполнимо. — Какие-то проблемы? — Потребуется несколько дней реабилитации, господин Крейн. Диагноз таков, что… — Диагноз меня не интересует. У нее нет нескольких дней. — Даже с возможностями нашей медицины они необходимы для установления минимального психического равновесия, — Ходжес как будто разводит руками, Сенеку это начинает раздражать. За те деньги, что он платит, врачу бы поставить ее на ноги без своих препаратов. — Со сроками и состоянием мисс Эвердин спорить сложно, в данном случае могу лишь предложить пребывание в госпитале. Сенека делает какую-то по счету глубокую затяжку. Ну что за кретин… — Эвердин не покинет мой дом, пока не будет приведена в рабочее состояние, — он тушит сигарету и встает из-за стола. — Надеюсь на ваше понимание. Ходжес хочет сказать что-то еще, но Сенека выходит из кабинета. Врачи постоянно сгущают краски, лишь бы следовали их рекомендациям. Две безгласые еще возятся с одеялом, укутывая Китнисс, когда он заходит в спальню. Подходит к постели и заводит руки за спину. Она по-прежнему бледная, почти белая под светом прикроватного светильника. С закрытыми, не черными глазами, похожими час назад на две дыры, она выглядит не так пугающе. Хрипы сменились на ровное тихое дыхание. Выглядит почти прилично. — Я дал ей сильное снотворное, господин Крейн, — шепотом говорит подошедший вслед Ходжес. — Если угодно, я предоставлю список препаратов… — Предоставьте его моим безгласым, они все закажут. И принесут вам ужин, если в этом есть необходимость, — Сенека опускает взгляд на руки Эвердин. Такие же белые, как и ее лицо. — Вы останетесь здесь до утра, — он отвечает на немой вопрос врача об ужине и поворачивается к нему. — И я выпишу вам чек в двойном размере. Что касается сроков выздоровления — добавьте к выходным понедельник, не больше. Сенека второй раз за час оставляет врача в этой спальне разбираться с фантазиями президента, которые он перенес на столичную любимицу, и возвращается в кабинет. Нужно прикрытие, чтобы никто, посвященный в сегодняшние новости, не смел подумать, что после визита Эвердин в Президентский дворец могут возникнуть какие-то сложности. Он перебирает разбросанные по столу бумаги в поисках телефона. Почти двенадцать ночи, кто в это время спит в Капитолии? Сенека находит телефон под отчетом о технической исправности планолетов перед полетом на арену и тут же набирает сообщение. «Тебе надо купить Эвердин на понедельник» Ответ приходит меньше, чем за минуту. «Ты в своем уме? На часы смотрел?» «Давай без истерик. Мне надо, чтобы ты был в списках. Она проведет у меня три дня» «Мой мальчик, что за интриги, а я не в курсе?» Сенека отходит к панорамному окну кабинета. Скорее всего, даже Цезарь не может до конца предугадать, как визит к Сноу может повлиять на победителя. Конечно, если говорить об одном конкретном победителе. Как известно, Кашмира следующим утром уже давала интервью с блеском восторга в глазах. Хотя, если предположить… «Всего лишь моя искрометная повседневность» «Я почти согласен, если потом все узнаю от тебя, а не от сплетников из «The Instant» «Обещаю. Вышлю тебе деньги и сверху на твой любимый коньяк» «Как повезло, что у тебя есть я» В конце Фликерман добавляет гордый смайлик. Сенека отправляет телефон на невысокую стопку папок. Одной заботой на сегодня меньше. В доме тишина, город как будто замер на одну из последних ночей перед началом Игр. Эвердин под присмотром на три дня. Просто так уйти спать не получится, надо отвлечься. Сенека смотрит на наручные часы, на которых десять минут первого. Не стоит терять время, если он сегодня все равно не сможет заснуть.***
Эффи издает последний слабый стон и обессиленно падает на Сенеку. Ее растрепанные светлые волосы беспорядочно лежат и на подушке, и на его лице, но ему лень думать о чем бы то ни было. Каждый день приносит столько волнений, что при наступлении следующего впору с ностальгией вспомнить предыдущий. Но на такую роскошь у него обычно нет времени. В спальне еще темно, еще нет и пяти утра и где-то там, за небоскребами, уже начинает слабо розоветь рассвет. Молочно-абрикосовые тона прорисовываются через сумрак, почти выветрившиеся духи с ароматом пионов — все это приносит пусть и кратковременное, но спокойствие. — Я… я не смеяла надеяться на ваш визит… когда до Бойни… остается… — Эффи не успевает договорить. Сенека находит в себе силы для поцелуя, запустив пальцы в ее волосы и еще больше спутав их. Он еще не вышел из тела Эффи, и чувствует, как она сжимает его внутри себя, находясь в очевидном восторге от лишнего знака внимания. Их губы размыкаются, и Тринкет льнет щекой к его ладони. Это почти трогательно, в особенности после того, как он двумя часами ранее прямо на пороге ее квартиры распахнул на растерянной Эффи халат и тут же рывком вошел в нее, прислонив к стене рядом с дверью. Ее крик на секунду привел его в себя, позволил почувствовать, как она впилась ногтями в его плечи. Она попыталась скрыть от него выступившие слезы, но Сенеке в те минуты меньше всего требовалось искать в себе сочувствие. Он не сразу позволил ей отвести его в спальню. Совсем некстати для нее вспомнилась прошлогодняя Жатва, имя младшей Эвердин. Тринкет сделала так мало и одновременно так много. Что мешало ей взять соседнее имя? Ей больно, но еще недостаточно, чтобы тяжелые мысли на время отступили от него. Эффи с криком начинает опускаться по стене, только тогда Сенека отпускает ее. В спальне он не меняет темп, ему хочется только сбросить с себя сегодняшний вечер и с силой вминать Эффи в матрас, пока она не поймет. — Ты просто прелесть без всего этого, — Сенека слабо улыбается и проводит пальцем по ее подбородку рядом с губами. — Иногда вы делаете совсем непристойные комплименты, — она чуть отстраняется, снова немного насаживаясь на его член. Ее глаза все еще красные после высохших слез. — Кто же виноват, если мне дают повод? — Сенека обхватывает ее бедра и резко притягивает Эффи на себя. Она вскрикивает, упирается руками в его грудь, чтобы не упасть. Сенека не дает ей опомниться и делает еще один резкий толчок. Да, без парика ей однозначно лучше. И без всей мишуры, которая на ней сменяет одна другую по прихоти дизайнеров. В этот раз он передает инициативу ей. Она уже не обращает внимание на синяки, оставленные Сенекой на ее бедрах неделю назад. Она не убирает их мазью, и это даже трогательно. — О боже… — Эффи хочет что-то ответить, но получается только слабый стон. Она измотана с начала их встречи, и он в этот раз позволяет ей выбрать темп. Недавние крики переходят в стоны, Тринкет плавно опускается на него, впивается в грудь яркими ногтями. Ее дыхание быстро становится рваным, она даже не замечает, как Сенека нечаянно задевает небольшой свежий синяк на ее колене. Пусть под конец сделает все сама. Она почти расслабляется под его ладонями, выбирает нужный ритм. Эффи всегда умела быстро дойти до пика, Сенека уже чувствует слабые волны внутри нее. Эти несколько часов извели их обоих, Сенека отстраненно обещает себе, что никогда не вспомнит вечер прошедшего дня. Два слабых вскрика Эффи — и его мысль обрывается разрядкой. Она сжимает его в себе, мигом размякает и падает рядом. Хочется тут же заснуть, но он знает, что до вечера пытаться это сделать бесполезно. Не получится, слишком много всего не даст его голове стать на время пустой. Слева мелькает бледно-золотая ткань знакомого короткого шелкового халата Эффи. — Я так устал, моя милая, — Сенека смотрит, как тонкий узор лепнины на потолке окрашивается в нежно-оранжевый. Красиво. Подумать только, как просто что-то повседневное и обычное может привлечь внимание. — Может, кофе? — Эффи завязывает пояс и мягко улыбается с почти незаметным оттенком грусти. — Да, пожалуй, — он отвлекается от потолка и рассвета и притягивает ее к себе, едва Эффи успевает отдать приказ безгласой. Замеченная им грусть тут же испаряется. — Мистер Крейн… — она тут же смущается, как всегда. Это по-прежнему умиляет. — Сенека, — машинально и негромко поправляет он. — Я сегодня был неосторожен с тобой. — Это не имеет значения, мне всегда с вами… — он останавливает ее торопливые объяснения, приложив пальцы к ее губам. — Эффи… милая, если бы ты только догадывалась, насколько мне сейчас не до споров. У меня был трудный вечер. И я хотел бы только узнать твое пожелание по поводу подарка. — Сенека откидывается на подушку и опять отдает все внимание потолку. — Так что я слушаю. — У «Эсмит» есть восхитительные перламутровые ботильоны, — Тринкет знает, что сказать, когда разговор начинает касаться подарков и последних новинок моды, если она не может себе их позволить. — И мне на днях очень рекламировали полный сеанс спа-процедур в одном новом салоне. — Хорошо, пришли мне счет, — отстраненно отвечает он, вызывая еще одну благодарную улыбку. Небрежно завязанный халат открывает немного больше, но у Сенеки остались силы только на то, чтобы ограничиться визуальным. Безгласая заносит в спальню серебряный поднос с чашкой кофе. Сенека садится и почти чувствует, как Тринкет сдерживает себя, чтобы не отобрать чашку у безгласой и отдать ему самостоятельно. Он забирает свой кофе, а напряжение растворяется только тогда, когда они снова остаются одни. — Мистер Крейн… Сенека, — Эффи с улыбкой подсаживается поближе, — я на днях слышала, что Цинна был допущен вами до работы с трибутами Двенадцатого в этом году. — Это правда, дорогая, — он без удовольствия делает глоток кофе, однако, дело совсем не во вкусе. — Публика приняла его с восторгом, я подумал, что его присутствие добавит рейтинг Бойне. Приятное из всего этого только то, что Сенеке не пришлось встречаться с Цинной лично. Ему оставалось только подписать распоряжение о назначении, не устраивая конкурс и не собирая эскизы кандидатов, как это обычно происходит. Сенеке совершенно не нравится собственная мысль о том, что он боится увидеть в эскизах Цинны отсылки к прошлогоднему образу Эвердин. С тех дней что угодно может напомнить о часах, когда казалось, что любой шаг может стать последним. Еще меньше ему нравится то, что Цинна может догадываться о его страхах. Скорее всего, этот неудавшийся революционер сейчас празднует победу. Не может не праздновать, его отстранение от Игр выглядело бы скандальным и подозрительным. Начались бы лишние вопросы, теории, а там и до интервью недалеко. Не с Цезарем, конечно, Фликерман на такое не пойдет. А вот Галерий Старли… Этот любит субботним утром выстрелить свежим скандалом с экрана на любого, кто по неосторожности включит телевизор в одиннадцать. Сенека в этих «светских новостях» и сам два или три раза видел собственные нетрезвые записи, на которых он выходит из клуба. Ничего особенного, в этом он не выделяется из капитолийской верхушки. Однако, будет безопаснее, если держать его во время Игр при себе и под контролем. И узнать заранее, что за сюрприз он может преподнести публике на Параде, — тоже. — … Эстель Сильбер как раз будет проводить небольшой закрытый показ образов трибутов по самым волнительным эпизодам прошлых Игр, — Эффи прислоняется щекой к плечу Сенеки и водит ладонью по его руке. — Цинна тоже там будет, а еще, говорят, и Цецелия Грайнт со своим новым любовником… — Когда показ? — Сенека хмурится и отпивает еще кофе. Не так уж и плохо. — В среду. Я рассчитывала, что он начнется позже девяти вечера, тогда бы я успела с открытия нового ресторана… — Эффи, милая, поговори на том показе с Цинной. Я бы хотел узнать о его соображениях насчет трибутов Двенадцатого. Только аккуратно, ладно? — он целует Эффи в макушку. — Ты знаешь, я сейчас слишком занят для анкет стилистов. — Все, что вы пожелаете, мистер Крейн… Сенека, — Эффи с тихим смехом оставляет поцелуй на его щеке. — Мне тоже бесконечно интересно узнать, что он покажет нам. Смех Эффи удивительно переключает Сенеку на приближающееся будущее. Кто-нибудь когда-нибудь занимал свою голову дизайнерами, если по его собственному сценарию скоро будет отравлено новым вирусом полмиллиона человек? До сих пор ему невозможно представить следующий день после этого события. — Хватит, — устало говорит он сам себе, но вместо поднявшей голову паники затихает Тринкет. — Извини, я не тебе. Слабый рассвет постепенно проскальзывает в сумерки спальни. Один глубокий вздох, несколько глотков кофе и можно в очередной раз почти смириться с тем, что весь июнь станет для него отдельной ареной. Слишком оптимистично. Июнем проблема с Эвердин не будет решена. — Позвони, когда поговоришь с Цинной. В любое время, — он делает небольшое усилие, чтобы голос звучал мягче. — Думаю, после Жатвы я смогу освободить нам один вечер.