***
— Ты посмотри, Волтер с новым любовником! Интересно, куда он дел предыдущего? — Цезарь держится профессионально, как всегда, не позволяя выпитому взять верх хотя бы на секунду. — Подарил дочери. Или сыну, — Сенека смотрит в сторону упомянутого Диоклетиана Волера, который беспечно опирается на локоть молодого парня. — На днях жаловался, что ему стало скучно. Крайне ценная информация. — Неужели? — Цезарь оборачивается к нему и встречается с насмешливым взглядом. — Хватит издеваться, Крейн. Пусть начались Игры, но общественная жизнь не замерла. — Да, да. «Знаешь обо всех — и ты защищен компроматом», так? — Именно это я тебе и говорил. Пообещай, что, когда все это кончится, ты перестанешь так много пить, — Цезарь замечает в руке Сенеки полупустой бокал. И осуждает, Сенека не сомневается в этом. — Я почти не пил сегодня. — Из-за Игр, не из-за сознательности. Я так скоро постарею, смотря на тебя. Мне уже не помогают процедуры в салоне Тарквиния. Смотри, у меня так и остались мешки под глазами! — Мне оплатить повторную процедуру? — Сенека допивает то, что было в бокале, и отдает его проходившей мимо безгласой. — И как только подчиненные терпят тебя? — Цезарь качает головой, а Сенека чувствует отголосок отеческого участия, от которого становится немного уютнее посреди праздничной толпы. Азарт, который проснулся ранним утром и подпрыгнул до небывалых высот, к вечеру немного успокоился и уступил место чему-то, напоминающего ранний триумф. Все в восторге, спонсоры сходят с ума, и за котировками невозможно уследить. Бойня окупилась в первый же день, это превзошло все ожидания, Сенеку даже не расстроил зависший сайт Игр, который обрушили капитолийцы. Безусловно, это внесло определенное беспокойство, но технические моменты решаются быстро. Гернар не раздражал Сенеку уже несколько дней. Одна из высших наград, за которую стоило только заплатить ночью с Рубин Халсвит. Она получила свои десять баллов именно за спокойствие главного распорядителя. Капитолий устал ждать и взорвался вместе с сигналом к началу Бойни. Если кто-то еще думает, что «головокружение от успеха» — это всего лишь избитые слова, он никогда не был успешен. Цезарь ведет его сквозь толпу. Не так важно, куда. Все они, кого он встречает по пути, готовы за мгновение вспыхнуть в экстазе, стоит только поднести спичку. Сенека отвечает улыбкой на их улыбки, понимая, что он сам улыбается исключительно себе, своей победе. Ее остается только удержать. Они все ему в этом помогут. Они еще не знают о том, что спонсорам на этой Бойне тоже не придется расслабиться, как и трибутам. Сенеке кажется, что он задыхается, это прекращается через две секунды. Свежий ночной воздух вместо пропитанного алкогольными испарениями, духами, табаком и еще не пойми чем клубного. Городской шум постепенно приводит в себя, адреналин постепенно испаряется, остается только усталость. — Позвони мне, как только поймешь, в чем прикол арены, — Сенека хватается за кованный поручень и делает вид, что выпитое никак не подействовало на него. — В любое время. — Не проще ли не ломать голову лучшему ведущему страны? — Я беспощаден. — И для кого это стало новостью? Не вздумай прогонять водителя с его места, мой мальчик, — Цезарь помогает Сенеке дойти до его автомобиля. — И не возлагай большие надежды на сегодняшний день. Сегодня главная магистраль перекрыта, водителю приходится делать объезд. Сенека в полудреме слышит звук нового сообщения на телефон, но ему слишком лень обращать внимание на что-либо. Одним из самых удачных вчерашних решений была блокировка почти всех абонентов, за исключением нескольких самых важных. Его телефон сегодня взорвался бы от звонков, просьб, пожеланий, вопросов, мнений и прочей шелухи, которая помешала бы работе. Сотни тысяч проведут эту ночь на улицах и разойдутся только к утру. Никто из них не догадывается, что в любой момент демонстрационные экраны могут включить прямой эфир с арены. Никто не догадывается, что спонсоры и поклонники будут ждать очередной час, когда включается следующий сектор. Бойня будет держать всех в напряжении, и в этот раз речь не только о трибутах. Девушка-консьерж с лимонными волосами приветливо улыбается ему. Сенека кивает ей в одной лишь надежде услышать тишину собственной квартиры. Он едва выстоял полминуты в лифте, отмахнулся от безгласой на пороге дома и теперь с досадой и настороженностью достает из кармана пиджака завибрировавший телефон. Эгерия. Она умеет подобрать время. — Добрый вечер, госпожа министр, — попытка сделать голос чуть менее уставшим и без примеси остатков спирта оказывается почти удачной. — Мои поздравления, господин главный распорядитель, — Эгерия говорит четко и спокойно, а Сенека, добравшийся, наконец, до тишины, борется с собой, чтобы не убрать телефон подальше от уха. — Превзойти себя мало кому удается. — Не стоит, госпожа министр, это всего лишь моя работа, — он доходит до дивана — ему точно будет нужна опора, Эгерия просто так не станет звонить. — Никто, упоминая вас, ни разу не вспомнил слово «скромность», мистер Крейн. Но у меня для вас новость. Наш Десятый находится в шести милях от Тринадцатого. — В шести? Уже?.. — Сенека останавливает невидящий взгляд на журнальном столике. Вместо него он видит своего нулевого пациента и последствия. Получится ли в действительности то, что задумано? Для сомнений не осталось времени. — Я получила эти данные час назад. И решила, что будет не совсем корректно сообщать вам их, когда вы заняты, — она явно знает, где он был час назад. Клуб — не то место, которое похоже на Распорядительский центр. — Благодарю. Я распоряжусь насчет капсул. — Наш пациент не в самом лучшем состоянии, но он способен дойти до цели уже к утру. Удачи, мистер Крейн. Сенека медлит только секунду. Лестница, коридор, кабинет, сейф. Кассета освещает голограммой весь кабинет. Сенека кладет ее на рабочий стол и уменьшает изображение, чтобы охватить больше территории. Тринадцатый в самой середине. К нему движется красная точка, и между ними уже меньше шести миль. Десятый не очень спешит, возможно, остановится, чтобы переночевать, и продолжит путь с утра. Было бы очень разумно с его стороны. Он на другом часовом поясе, если в Капитолии сейчас одиннадцать, то в районе Двенадцатого и Тринадцатого должен быть час ночи. Сенека снимает пиджак, садится за стол и увеличивает изображение вокруг красной точки. Не больше полумили в час. Усталость? Или у Эгерии неверная информация о его состоянии, и он не переживет ночь? Или Эгерия рассчитывает на это и не сказала о том, что ей известно на самом деле? Сенека призывает себя к спокойствию. Выведенная голографическая таблица показывает истощение и первую степень обезвоживания. Ничего страшного, данные позволяют ему протянуть еще несколько дней. Пока пациент жив и движется к Тринадцатому, волнение стоит поумерить. Сенека нажимает кнопку на стационарном телефоне. Лаборант отвечает незамедлительно. — Готовьте капсулы. Срок начала действия от шести до одиннадцати утра. И усильте датчики движения. После слов «Да, сэр» Сенека отпускает кнопку. Значит, сегодня. Сегодня пройдет та граница, которую он ждет со страхом и с нетерпением. Усталость проходит мгновенно. Кажется, сегодня он не сможет заснуть, несмотря на то, что завтра второй день Бойни, и трибуты почти гарантированно поймут устройство арены. Внимание станет пристальнее, ставки подскочат еще сильнее, зрители вцепятся взглядами в каждого трибута и не только. В любом слове Сенеки будут искать намеки на раскрытие сценария и его деталей. Будет нужно очень много кофе и терпения, чтобы не сказать лишнее… Тихий стук в дверь прерывает мысли. Сенека выключает кассету и прячет ее в ящик стола. Стоит надеяться, что это не Эгерия решила навестить его лично. — Да, — после разговора с министром он, оказывается, может говорить почти как трезвый. Вот уж кого он не ждал. — Что, мисс Эвердин, опять включить вам планшет? — Мне хватило одного раза, — слышится почти нескрываемая обида и растерянность. В первый год менторства это объяснимо. Сенека хмыкает и кивает ей на кресло для посетителей. — Если с планшетом разобрались, то чем обязан? — Арена — это часы, — она садится в кресло и кладет планшет перед собой на стол. — Интеллектуальное замечание после того, как я сказал вам об этом почти напрямую. — Вы всего лишь говорили об Играх и сроках. — Я никогда не говорю об Играх просто так, вам давно пора уяснить это. И все же, я рад, что мне не придется прочитать вам ознакомительную лекцию. Трибутов, конечно, не обрадовали информацией? — Сенека вызывает безгласую, нажав кнопку на интеркоме. Сегодня у него точно не получится вздремнуть, даже если бы он этого хотел. — Я догадалась, когда ехала сюда. Вспомнила о молнии, которая ударила в дерево, — она выглядит мило-разочарованной. — Вам всегда не спится в начале Игр? — Такое бывает, — Сенека уходит от ответа. Ночной рассказ о приближении геноцида вряд ли обрадует Эвердин. И президента, когда он узнает, что информация утекла в ненужном направлении. — Черный чай, — говорит он, едва безгласая успевает войти, — если вы не против, конечно. — Нет, — тихо отвечает Эвердин и поеживается. — Значит, вы приехали только для того, чтобы поделиться своими соображениями? — Не только. Для того, чтобы сказать, что вокруг Рога вода… и это несправедливо, — Эвердин как будто на ходу подбирает хоть какие-то слова. И зачем это? Хотя… не так важно и интересно. — Я и так намекнул вам о многом. Что еще вы предлагаете? — с напускной серьезностью спрашивает он. — Убрать воду, — Эвердин понижает голос и говорит это, скорее, своим коленям, а не Сенеке. Это даже трогательно. Что бы она сейчас ни думала, в ней отчетливо виден подросток. Сенека никогда не отличался сентиментальностью, может быть, грядущее событие так влияет на него, но эта растерянность несколько умиляет. Или его сознание настолько устало, что готово переключиться на что угодно, лишь бы не давать ему думать о Тринадцатом. — Мне кажется, уже немного поздно для этого. — Что показывали вам Элин и Мэт? Вы завысили им баллы? — Эвердин перескакивает на совсем другую тему, но по-прежнему обращается к своим коленям. — Вы меня поражаете день ото дня, — Сенека качает головой, однако, радуясь, что его отвлекают глупостями. — Они так и не сказали мне. Кажется, у них был какой-то план, если Элин ждала Мэта, чтобы уйти с ним в лес… в джунгли. Я надеялась, что сегодня с утра у меня будет полчаса, чтобы поговорить с ними. Думала, что они перед отлетом… что я смогу успокоить их. Безгласая заходит с серебряным подносом и разливает чай по белым фарфоровым чашкам. Эвердин невидящим взглядом смотрит на планшет. Он за это время еще не подавал признаки жизни, и ничего удивительного: ее трибуты в первом секторе, до них еще час, если они не сообразят повернуть против часовой стрелки. — Что ж, по порядку, — Сенека берет щипцы для сахара и опускает в свою чашку один кубик. — Ваш герой метал ножи. Довольно неплохо, но весьма заурядно. А… — он на секунду задумывается. — Вы мне не напомните?.. — Элин Свот, — мрачно подсказывает Эвердин. — Да, Свот. Так вот, она разжигала костры несколькими способами. Некоторые и на это не способны, так что я накинул им по одному баллу. Считайте это моим небольшим подарком для вас. — Спасибо, — говорит она почти шепотом. Любой лишний балл — это потенциальные спонсоры, никто не станет возражать, если у его трибута появятся дополнительные шансы на выживание. Даже Эвердин. — Не стоит, это было несложно. Но, мисс Эвердин, я, все же, в курсе, что ваша семья согласилась приехать к вам. Почему вы сейчас здесь, а не с ними? Ранее на ваш добровольный визит я мог рассчитывать слабо. — Никто не водит меня к вам под конвоем, это вы тоже знаете, — негромко говорит она и по его примеру берет щипцы для сахара. Не слишком изящно берет кубик сахара и бросает его в чашку. Сенека — не Эффи, его никогда не смущала некоторая неуклюжесть во время частных бесед. Второй кубик, третий. Какой странный сегодня вечер. Если Эвердин призналась, что охотно посещает его дом каждые выходные, то можно ли считать это оттенком победы? Слишком много побед на один день. Так не бывает. Минимум одна из них обманчива. Не сказать, что ее слова могут понравиться только на фоне приказа президента. Нет, Сенека сегодня слишком сентиментален из-за приближения уничтожения Тринадцатого. Можно поговорить об этом на днях с Цезарем. — Я надеялся, что вы оцените, — Сенека делает один глоток, пока Эвердин останавливается на четвертом кубике сахара. Кажется, она и сама замечает это только сейчас. — Лучше не размешивать. — Накануне их приезда мне казалось, что я не смогу отойти от них, — начинает она немного хрипло. — Что мы будем говорить без остановки, а Прим захочет увидеть здесь все и… Они даже Лютика привезли. Кота. — Вы же не хотите сказать, что у вас и с вашей семьей случилась размолвка? — на всякий случай спрашивает Сенека. — Нет, я… — она отпивает из чашки, пытаясь успокоиться. Получается плохо. — Я поняла, что второй раз не смогу расстаться с ними. Я боюсь. Я должна сейчас быть с мамой и Прим, лгать, как мне здесь нравится, угощать Прим мороженым… Понимаете? Мне казалось, я буду хвататься за каждую минуту, пока они здесь. Но мне стало страшно, когда я встретила их, когда мы обнялись… потом этого уже никогда не случится. Я не понимаю, почему говорю вам… Сенека спокойно слушает. Эвердин вот-вот зальется слезами. Это, конечно, отвлечет его от Тринадцатого, но это не тот вариант, который бы устроил его. Однако, очень странно прийти с такими словами к тому, кто принял участие в ее разлуке с семьей. Должно быть, она тоже смогла дойти до такой мысли. Сенека встает из-за стола, обходит его и чуть склоняется над ней, держась за спинку кресла. — Э-вер-дин, — нет, в ней определенно может быть что-то умилительное. Безусловно, крайне редко. — Не удивляйтесь тому, что я понимаю вас. Но, вы не находите, что потом будете жалеть об упущенных часах? — Уже начала, — она вздыхает, но слезы слышатся уже отчетливо. Сенека задумывается, какую глупость можно сказать, чтобы провести эту ночь в относительном спокойствии, и планшет напоминает о себе. Он берет его и снимает блок. — Еще два спонсора, поздравляю. Два миллиона восемьсот, — он отдает планшет замершей в напряжении Эвердин. — Сменим обстановку в честь этого? — На что? — планшет в ее руках замирает, она с подозрением наблюдает, как он расстегивает и подворачивает в полтора оборота рукава рубашки. — Я не о клубе. О террасе. Вы туда выходили? — Только раз. — В таком случае идемте, только планшет оставьте здесь, — Сенека по выработанной привычке подает ей руку. Эвердин медлит секунду, но отвечает и встает, чем-то удивленная. Вряд ли ее избаловали подобными жестами в Двенадцатом. — Не знала, что во время Игр у вас бывает время на что-то другое. Упрек? Или это искренне? Не так важно, на споры у Сенеки сегодня нет сил и желания. — Надо уметь отдыхать от работы, — он выводит Эвердин из кабинета и ведет в сторону балкона, выходившего на зимний сад. Они поднимаются по небольшой стеклянной лестнице с ограждением и выходят на террасу, ее крытую, полностью застекленную, часть, в которой можно оставаться, если нет желания слышать городской шум. Сенеке всегда нравилось это полное остекление небольшого участка, хоть он и считает до сих пор, что переплатил за него дизайнеру. Он открывает перед Эвердин прозрачную дверь, и их встречает порыв ветра. Эвердин тут же подходит к ограждению из посеребренных перил. Салюты по всему Капитолию взрываются почти ежесекундно, но иногда их не заметно среди иллюминации, которая ни разу в году не бывает включена так ярко, как сегодня. Музыка с улиц смешивается с шумом ветра, перекрытая центральная магистраль, проспект президента Римменхейма, находится почти у самого небоскреба, и отсюда можно увидеть, насколько заполнены улицы огромными празднующими толпами. Салюты и фейерверки отражаются в небоскребах, до террасы доносятся пьяные выкрики, потом — еще несколько взрывов. Сенека невольно оборачивается в сторону востока. Его судьба и судьба всей страны сейчас решается слишком далеко отсюда. Каждый гражданин Панема привык к тому, что все исходит из Капитолия. Наказания, вознаграждения — все отсюда, и по-другому даже помыслить непозволительно. Казалось бы, и сейчас так же. Разве что формально. Знал бы нулевой пациент, сколько надежд возложено на него. Сколько бессонных, как эта, ночей провел главный распорядитель, просчитывая все варианты развития событий, непосредственно связанных с этим незначительным жителем дистрикта. Сенека даже не знает его имя. Не удосужился узнать, имя здесь значение не имеет. Он навсегда останется Десятым. Хотя — кто может в этом сомневаться? — сам Десятый Сенеку Крейна знает прекрасно. И вряд ли он входит в число его фанатов. — Вы правда тогда приказали выбросить поросенка? —Эвердин, наконец, нарушает молчание. — Что выбросить? — Сенека нехотя отрывается от хода мыслей и поворачивается к ней. — Того поросенка. С яблоком. На моем индивидуальном показе. — Да. Убрал пассивный раздражитель, — Сенека направляется к двум белоснежным мягким кушеткам, обтянутым бархатом. Пусть спрашивает, что хочет, пока это отвлекает. — Правда, не полностью. Стрела с вашей целью так и оставалась в стене, пока мы не начали обсуждать оценки, — он берет яблоко из хрустальной ажурной вазы, стоявшей на небольшом столике между кушетками. — Хевенсби, уже в новых брюках после пунша, вынул ее из стены и просидел с ней до тех пор, пока Тиберий Гернар не пригрозил ему обвинением в поддержке неповиновению Капитолию. — Я знала, что меня могут обвинить в чем-то подобном, — Эвердин медленно отходит от перил и, как ему кажется, не сводит взгляд с яблока в его руке. — Об этом нетрудно догадаться. Вас предлагали исключить и арестовать, и было много сторонников этого предложения, куда больше половины, — Сенека садится на кушетку и задумчиво перекидывает яблоко из одной руки в другую, лишь бы чем-то себя занять. — Было и предложение поставить вам один балл. — Тоже от Тиберия? — она садится напротив, на соседнюю кушетку, и теперь старательно игнорирует яблоко. — От Луцилия Бернанса. А Тиберий первым высказался «за». Он же был автором идеи о вашем исключении. Но я посчитал, что месть вам с моей стороны и со стороны коллегии распорядителей не будет выглядеть солидно. — Поэтому вы сделали меня мишенью для профи. — Почему бы не считать, что я попросту мог быть благосклонен к вашим умениям? Такой вариант вы не рассматривали? — Вам нужно шоу. Ваша благосклонность заставила меня отсидеться с ожогом на том дереве с осами, — Эвердин мрачно смотрит в пол и ладонями сжимает края кушетки. Можно подумать, она отсиделась на том дереве только вчера. — Согласен, слово выбрано несколько некорректно. Тем не менее, баллы помогли вам, пусть Тиберий и противился им больше всех… — Как легко довести его до истерики, — вставляет она свое наблюдение и вызывает у Сенеки ответную легкую улыбку. — Да, временами это с ним случается. Но в этом году, чтобы исключить массовую истерику, я приказал установить силовое поле. Тиберию, Луцилию и еще много кому было неудобно признавать, что они опасаются подростков. Но успокоились почти все, — он снова перебрасывает яблоко из руки в руку и с досадой отмечает, что ему самому до спокойствия еще далеко. — Оно как на арене? — На арене мы пропускаем через поле электроны. То, что удерживало вас на лестнице планолета перед Играми, — немного другое, но суть почти та же. — Почему за семьдесят пять лет никто не додумался отгородиться от нас? — Эвердин оборачивается на высокий золотистый салют, и на несколько секунд вся терраса заливается его светом. — Вам впору радоваться, что обстоятельства сложились именно так, а не задаваться вопросом, — Сенека задумчиво провожает взглядом падающие искры. Ответ лежит на поверхности, и не исключено, что она сама додумается о нем довольно быстро. Капитолий слишком расслабился после Темных времен. Слишком много стало ускользать от внимания из-за самонадеянности. Все за это расплачиваются, расплата пришла и к нему. — Кстати, трибутам о нем знать не положено. Но в следующем году поведайте хотя бы об этом своим подопечным, я разрешаю. — Еще одна государственная тайна? — Все знают, что у вас преимущество перед другими менторами, так воспользуйтесь им. Если бы год назад мы установили поле, ваша выходка расценивалась бы как покушение, никто бы и слова не сказал против этого факта. А на арену отправилась бы ваша сестра. — Меня бы казнили, — она отвлекается от салютов и впервые встречается со взглядом Сенеки. Кажется, она уже привыкла к озвученной мысли. — В этом не было бы надобности. Все, что вы бросаете в поле, возвращается по строго обратной траектории. Глаза Эвердин на секунду немного округляются в момент осознания того, что Капитолию в ином случае даже не пришлось бы возиться с ней год назад. Но усвоенное не может считаться усвоенным, если не было наглядным хоть раз. Сенека уже много раз испытал на себе это правило, подействует оно и сейчас. — Бросьте, — говорит он и подает ей яблоко, которое перекинул из руки в руку, наверное, уже сотню раз. — За перила. Она хочет что-то спросить, но молча встает и идет к перилам. Замахивается, яблоко летит на фоне темно-синего неба и фейерверков, почти беззвучно отталкивается от невидимой преграды и возвращается в руки Эвердин. Никаких усилий, чтобы поймать его. Все просто и буднично, но для нее — это страшный показательный эксперимент. Она стоит недолго, замерев, потом яблоко снова встречается с полем и возвращается. И снова. — Вам не удастся пробить поле яблоком и скинуть его на толпу, — говорит Сенека, неслышно подойдя к ней сзади. — Просто это… это выглядит забавным. Сенека не уточняет, что именно забавно: яблоко, отскочившее от магнитного поля, или яблоко, упавшее из его апартаментов кому-нибудь на голову. Ему не хочется ничего спрашивать, слабый намек на спокойствие приходит сам собой.***
Кофе слишком крепкий. Сенека нехотя признает, что погорячился, когда заказал секретарше вторую чашку покрепче. Это хотя бы отвлекает от сонливости, остается надеяться, что голова выдержит, и он не свалится прямо в распорядительской от переизбытка кофеина. Не так Сенека представлял проведение Бойни за своим авторством. После бессонной ночи два дня плавно перетекают в один, сейчас только около десяти утра, и неопределенность с пациентом из Десятого все еще нависает. Ответственная за него команда должна позвонить ему в решающий момент, когда пациент войдет в контакт с охраной Тринадцатого и попадет в бункер. Сенека выпивает еще два глотка, стук сердца отзывается в висках. Он спокойно смотрит, как профи из Первого и Второго решают, на поиски кого из конкурентов им отправиться далее, или стоит оставаться на пляже, чтобы отстреливать их по одному, когда кто-нибудь покажется из-за деревьев. Сенека молча решает, что второй вариант плана безопаснее и, хмурясь, прикладывает пальцы к правому виску. Что запротестует сильнее от такого обращения первым: голова или сердце? Обезболивающее в кабинете, как только он закончит положенный утренний мониторинг, о нем надо не забыть. Сенека еще раз призывает себя к состоянию, которое хотя бы отдаленно не напоминало бы тихую истерику и панику. Только десять, он сам рассчитывал в крайнем случае на полдень. Сроки не прошли… Но, в конце концов, долго еще этому кретину устраивать неспешный променад в окрестностях Тринадцатого? — Сэр, запускаем одиннадцатый сектор, — сообщает Тит. Сенека кивает, Тит и Марк переключают комбинации на сектор «с десяти до одиннадцати». Сектор накрывает волна, перекрывает часть пляжа. Кто-то из профи громко ругается и говорит о переносе лагеря подальше от цунами. Неплохая мысль. Жаль, что она в недалеком будущем окажется бесполезной, когда придет время поменять сектора местами. Еще окинуть взглядом экраны. Трибуты Эвердин со своими напарниками в шестом секторе. Вчерашний подарок от спонсоров принес им целых девять спонсоров. Вряд ли это воодушевит Эвердин и привлечет ее к активному участию в Играх. Вместе с этим, спонсоры дадут возможность для воображения, пусть строит планы на полученные миллионы, слабая надежда ей сейчас не повредит. Сенека цепляется за хромированные перила и делает вид, что увлечен изображением профи из Четвертого, которые нехотя перетаскивают вещи подальше от одиннадцатого сектора. Парни из Первого и Второго еще переругиваются, из-за волны истерил как раз Первый. Звонок телефона не отвлекает никого из распорядителей, занятых своей работой. Сенека чувствует, как этот звук отразился на каждом его нерве. Это проходит для всех незаметно, он всего лишь невозмутимо отвечает на вызов, к которому готовился несколько месяцев. — Сэр, наш пациент на месте, — раздается в трубке негромкий голос. — Да. Благодарю, — Сенека замечает, что он теперь может вздохнуть глубже, чем минуту назад, и с усталостью и накатывающим триумфом прикрывает глаза.