Арены Архитектора

— Позволяя кому-то стать победителем, вы признаете свою способность в дальнейшем его контролировать. Сможете ли вы проконтролировать Китнисс Эвердин? — Определенно, сэр, — кивает президенту Сенека. — Значит, вы не задумывались над этим, — делает заключение Сноу. Сенека молчит. Возражать президенту — прямая дорога туда, откуда еще никто не возвращался. Лучшее, что он сейчас может сделать, — это отсрочить для себя такое развитие событий. Молчи, и твое молчание сочтут за покаяние, принятие своей судьбы и полное согласие с президентом. Меньше слов — больше пощады. Сенека с легкостью может назвать имена тех, кто так и не усвоил это правило. Он смотрит на невысокий розовый куст у дорожки из гравия и напоминает самому себе, что любая аудиенция имеет свой конец. Другой вопрос, каким именно будет этот конец. — Нам следует оставить мисс Эвердин в Капитолии. Нельзя отпускать ее обратно, слишком вероятен шанс того, что в дальних дистриктах опять начнутся волнения. В Одиннадцатом, как вы знаете, введено военное положение, по моему распоряжению его же ввели в Двенадцатом. С вас я требую не так много, Сенека: установите над мисс Эвердин контроль, она на вашей совести, — Сноу не поворачивается к нему, и это может свидетельствовать о нерасположении. Ничего удивительного в этом нет, последние дни Семьдесят четвертых как будто вели его к пропасти. Но не стоит себя обманывать, к пропасти он вел себя сам. Очевидно, президент склоняется к его устранению и выбирает кандидата на его место. От отсутствия удивления и предсказуемости страх никуда не уйдет. — Безусловно, сэр, я займусь всем необходимым уже сегодня, — осторожно говорит Сенека все с той же улыбкой согласия человека, которому президент дал последний шанс на реабилитацию. Скольких таких он уже видел в этом дворце… и каждый раз опасался попасть в их ряды. Определенно, в будущем он будет относиться к ним с чуть меньшей дозой презрения. — Только аккуратно. Не спешите. У нее тысячи фанатов, оставьте ее им на некоторый срок. Пусть ее нахождение здесь создаст для всей страны иллюзию ее собственного желания не возвращаться. Пусть пройдет несколько месяцев, чтобы она была готова научиться ценить спокойствие, которое вы ей обеспечите. Сможете? — Да, сэр. Я все сделаю. — Это я и ждал услышать от вас. Несколько месяцев. Невиданная милость. По крайней мере, президент дал ему этот срок и, может быть, в придачу к нему — еще какое-то время, которое можно использовать для того, чтобы вернуть к себе доверие и раздавить надежды тех, кто уже примеряет на себя его место. Сенека отошел от розария уже достаточно далеко, его сознание слишком четко понимает это, чтобы и дальше держать его в напряжении. Он замедляет шаги и подходит к одному из окон. С первого этажа виден придворцовый сад, вдали — тонкий узор кованых ворот, через которые он, все же, сможет выйти, хоть и слабо рассчитывал на это по пути сюда. Сенека немного отвешивает штору и опирается о широкий подоконник. Паркет под ним начинает раскачиваться. Он делает глубокий вздох, становится легче. В воздухе уже не висит аромат роз, от которых Сенека всегда задыхается. Только ли розы виноваты в том, что ему почти полностью перекрывает дыхание во время общения с президентом, рассуждать не хочется. Еще один вздох, паркет почти приходит в свое обычное положение. Жаль, что здесь нельзя самовольно открывать окна. Надо поскорее убираться отсюда. Полная тишина, стоявшая во дворце, как раз располагает к тому, чтобы выбраться туда, где обстановка будет не такой гнетущей. Постоять у окна или у стены он может и дома. Сенека отходит от окна в то время, когда за дверью, ведущей в следующий коридор, слышатся голоса и смех. Через несколько секунд двери распахиваются, и ему навстречу почти бегут внучки президента. Их сопровождает гувернер, и ему сегодня явно не удастся призвать своих воспитанниц к тишине — в день окончания Голодных игр никому нет дела до сдерживания эмоций. По всей видимости, внучки Сноу не ожидали встретить главного распорядителя так скоро после объявления победителя, потому что они замирают на мгновение, и старшая тут же направляется к нему. Ей четырнадцать, и у нее, как и у ее младшей сестры, заплетена коса на манер Эвердин. После обычной победы беспроблемного победителя подражание выглядело бы даже мило. — Добрый день, мистер Крейн! Когда мы увидим ее? Китнисс Эвердин? — ее глаза горят от восторга и предвкушения, и Сенеке на полсекунды даже хочется вернуться в свою юность, чтобы зрителем ждать появление победителя перед публикой. — Дедушка обещал, что мы познакомимся с ней! — младшая не отстает от старшей в эмоциях. — Думаю, это произойдет не ранее дня коронации, дамы, — Сенека учтиво кивает им, и у старшей выступает румянец, — на торжественном ужине в честь победителя. — Мы хотим попросить ее остаться здесь на неделю, как думаете, дедушка согласится? — старшая, Тициана, даже не подозревает о том, как близко она подошла к истине. Остается надеяться, что она не догадается, как дедушка едва не поставил главного распорядителя к стене для немедленного расстрела. — К сожалению, не могу знать, мисс Лоуфорд, но ваша идея лично мне очень нравится, — Сенека легко улыбается ей. — Считаю, мисс Эвердин тоже будет рада. — Передайте ей привет от нас, мистер Крейн, — Фабия на три года младше сестры, но в фанатизме к победителям ей не уступает. — Обязательно передам, — еще один дежурный кивок и еще немного терпения ради нескольких лишних минут в коридорах дворца. Когда-нибудь это должно окупиться. — Господин президент просил не задерживаться, — невозмутимо напоминает гувернер Тициане и Фабии. Обе спохватываются и, к счастью для Сенеки, их тут же занимает предстоящая встреча. Он продолжает путь и слышит негромкий смешок после слов «ты покраснела». Тициана чему-то возмущается, а Сенека смотрит на часы. Только полвторого, до вечера остается слишком много времени. Но вечером до него никто не доберется, когда он окажется дома. Исключением может быть только Фликерман, если он поставит перед собой такую цель. Воспоминание проносится в голове так четко, как будто он только что вернулся из Президентского дворца. Только теперь кажется, что оно принадлежит кому-то другому. Не мог главный распорядитель оказаться в настолько глупой ситуации, когда его почти переиграл подросток не самого высокого интеллекта. Сенека еще раз пробегает взглядом по строчкам последней страницы доклада, который пятью минутами ранее принесла министр Вилфорд. Неужели получилось?.. — Никаких более-менее активных действий? — спрашивает он растерянно. Сейчас нет и девяти утра, солнце заливает кабинет светом, и хочется зажмуриться. И подремать. — Только две вылазки трех человек, о которых говорится в докладе, — отвечает Эгерия и с нескрываемым удовольствием снова отворачивается к панорамному окну. — Их устранили еще позавчера, когда они все отошли от бункера на расстояние, которое не предполагает свидетелей из Тринадцатого. — Они искали возможность увести из бункера тех, у кого еще не выявили признаки заражения, — задумчиво говорит Сенека, но весть о том, что их не дождались в Тринадцатом, одновременно и успокаивает его, и заставляет сомневаться. Что уже успели предпринять в бункере, когда те трое не вернулись? — Да, скорее всего. Думаю, еще пять дней — и можно будет говорить о завершении операции. Министр Мерай готовит дополнительные планолеты на случай их массового бегства, но я считаю это лишним. — Да, пожалуй… — Сенека перелистывает страницы, до сих пор не веря, что держит в руках то, что свидетельствует о его спасении. Получилось? План, который последние дни держался на неизвестном жителе дистрикта, дал свой результат. Правда, риск остается, но с их разведчиками выхода не было. — Что вы предложите далее? — Эгерия отходит от окна вглубь кабинета, ее довольное выражение лица тут же сменяется на серьезное. — То есть? — Оставите бункер просто так? — Президент наверняка пожелает удостовериться в том, что план доведен до конца, и в живых не осталось ни одного из потенциальных мятежников. Я думаю над тем, чтобы послать туда разведывательный отряд, как только пройдет максимальный срок действия вируса. Установим камеры на защитной экипировке миротворцев, и они снимут… — Сенека закрывает доклад и не хочет представлять то, о чем говорит, — фильм. — Министр Мерай предлагает установить саркофаг, — Эгерия садится за стол в кресло для посетителей, и Сенеке не нравится ее взгляд. Слишком он понимающий. Знать бы ему, что конкретно она понимает, смотря сейчас на него. — Для начала предлагаю дезинфекцию. После Мерай может тратить бюджет своего министерства на что захочет. Эгерия кивает. Папка с печатью «совершенно секретно» сегодня еще будет прочитана, и не раз. Сенека не сможет отказать себе в том, чтобы перечитывать отдельные моменты доклада до того, чтобы они отпечатались в его памяти. Действительно почти все? Это было просто? На первый взгляд, да. Для президента все таким и должно остаться. Никто не должен узнать об отчаянии и тихой панике, которая в прошедшие месяцы столько раз занимала все его мысли. Навлекать на себя лишнее внимание оттого что ему задание далось обманчиво легко, тоже не стоит. Иначе вскорости и президент решит, что все слишком уж легко дается главному распорядителю. А в вопросах предосторожности президенту нет равных. — Мистер Крейн, вам не страшно? — Эгерия нарушает минутную тишину, и вопрос звучит неожиданно искренне. — Вы никогда не задумывались о том, что мы сейчас делаем? — Мне страшно от того, что в своих намерениях имел Тринадцатый, — он легко пожимает плечами. — Я больше опасался того, что не мы нанесем первый удар. — А я считала, что вам это все дастся гораздо тяжелее. Планировать казнь двадцати трех человек под прикрытием шоу — это совсем не то, что в настоящее время вершится в Тринадцатом. — Ни у кого из нас не было выхода, чтобы поступить иначе и искать отличия одной казни от другой. — Думаю, вы правы. — Я разочаровал вас, госпожа министр? — Сенека чувствует собственную слабую улыбку. — Вы считали меня гуманнее? — Мистер Крейн, никому бы не пришло в голову обвинять главного распорядителя в гуманности, — она негромко смеется, пока Сенека все с той же светской улыбкой надеется, что это комплимент, а не обвинение в чрезмерной тяге к массовым расправам. — Но вы опять правы: это для всех нас необходимость. Каждый из Совета успокаивает себя, как может. Нет, вряд ли в них всех разом проснулось что-то, похожее на совесть. Сенека и сам отказывает себе в таком. Чем выше положение, тем больше приходится игнорировать вопросы, задаваемые самому себе. И если с Играми ни у кого никогда не было и не бывает смущения, то здесь, с Тринадцатым, ситуация обстоит сложнее. Та самая необходимость, кажется, спасает тех, кто не хочет до конца признаваться в геноциде. «Это вынужденно», — говорят все друг другу и самим себе. Кого-то это трогает больше, кого-то — меньше, но каждый чувствует свою причастность и каждый по-своему со скрываемым облегчением осознает, что миссия лежит не на нем. Сенека уже успел привыкнуть к своему плану и его реализации. Необходимость в привычке проявляет себя постоянно.

***

— Это бывает утомительно, но я рад, что сегодня выбрался сюда, — Сенека ни за что не признается Эффи, что почти уговаривал себя позвонить ей и пригласить в ресторан. Но почти постоянное напряжение дает о себе знать, к тому же сегодняшний отчет о Тринадцатом располагает к тому, чтобы вспомнить об общественной жизни. Пусть и без особой охоты. — Вы слишком много работаете, мистер Крейн, без вас могут заскучать, — Эффи искренне счастлива, как и в любую встречу с ним. Она сегодня в бледно-голубом парике, но не это главное: ее декольте притягивает взгляд в приглушенном свете ресторана. Пришло время пожалеть о том, что здесь нет отдельных кабинетов? — Ты сейчас себя имеешь в виду? — стол между ними небольшой, Сенека легко ловит руку Тринкет, притягивает к себе и целует пальцы с новым маникюром. Это заставляет Эффи слегка наклониться над столом и явить чуть больше того, что уложено в платье. — На нас же смотрят, — взволнованный шепот заставляет только усмехнуться и снова коснуться губами ее пальцев. — Кто? — Сенека на секунду оборачивается к залу. — Здесь все пьяные, не волнуйся. — Вы, как всегда, умеете успокоить даму, мистер Крейн, — Эффи деланно возмущается, и он отпускает ее руку. — «Сенека», — посмеиваясь, в который раз поправляет он ее. Когда звонит телефон, он все еще улыбается, но внутри холодеет. Еще новости из Тринадцатого? Эгерия? Не может быть, чтобы появились новые данные сегодня же вечером. А если… Самое страшное не оправдывается, когда Сенека достает телефон. Распорядительская. — Да, я слушаю. — Сэр, Двенадцатая выбыла. В одиннадцатом секторе. Второй ранил ее за минуту до его включения, — отчитывается Тит. Сенека смотрит на часы. Четыре минуты одиннадцатого. — Благодарю. Вы уже дали пушку? — Да, сэр, минуту назад. — Хорошо, держите меня в курсе. Сенека отключает телефон. Эффи вопросительно смотрит на него с заметным нетерпением. — Что ж. Осталось десять, моя дорогая, — он берет бутылку с вином и наливает немного в бокал Эффи. — О, действительно? И кто же? Сенека медлит с ответом. Вечер официально можно считать испорченным? Он не уверен, что Тринкет так сблизилась с девочкой, чтобы начать рыдать прямо здесь. Но Свот была трибутом из ее дистрикта, к тому же, Эффи всегда весьма эмоционально встречает новости, которые касаются Эвердин. Боже, еще и Эвердин… Нет, сейчас с ней Эбернети и семья, и все, что она сможет пролить, останется среди них. — Мисс Свот. Пять минут назад в одиннадцатом секторе. — Бедная девочка, — Эффи начинает быстро моргать, и Сенеке приходится на всякий случай протянуть ей платок. — Китнисс очень разочаруется, они оба были дороги ей. Не представляю, в каком состоянии я встречу ее. — Да, хороший вопрос, — ему некогда было задумываться о том, что делать с Эвердин, когда по ее трибутам прогремят пушки. И нужно ли что-то делать вообще? — Думаю, ее несколько успокоит факт того, что она — не первый ментор, который сталкивается с потерей трибута. — Безусловно. Но я знаю, что ее отвлечет. Маккенли устраивают прием послезавтра. Они купили новые апартаменты как раз для вечеринок. Я слышала, что там будут некоторые победители прошлых лет, Китнисс как раз могла бы поговорить с ними о своей потере. Тем более, ее спонсоры, а их уже тридцать восемь, должны видеть ее чаще, так? — Уже тридцать восемь? — Шестеро за сегодня. Почти ни у кого нет такого спроса, я в полном восторге! Какой удачный расклад. Вряд ли Эвердин сама его увидит и втянется в процесс. Вряд ли президент позволит Двенадцатому победить ближайшие двадцать лет. Все это время Сенека будет улыбаться своим знакомым, тратящим состояния на трибутов, которые гарантированно обречены. Интересно, когда Эвердин поймет, что только лишь она всегда будет привлекать внимание общественности к своему дистрикту, а не трибуты? И Маккенли… Эффи, как всегда, по-милому наивна, если считает, что подобный визит приведет Эвердин в порядок. — Дорогая, тебе не кажется, что мы здесь задержались? Тринкет тут же замолкает. Смотрит на него сияющими глазами. Так привычно, но порой так лестно. Одно из того, что нравится ему в ней и никогда не наскучит. — Я уже давно соскучился по тебе, — Сенека делает контрольный выстрел. Знакомый румянец, виднеющийся сквозь пудру. — Вряд ли я сегодня смогу заснуть до утра после стольких дней без вас. — Именно на это, моя радость, я и рассчитывал.

***

Еще двое ранены. Один из них — профи. Становится гораздо интереснее. Тотализатор во время обеда взорвался новыми ставками на выживаемость раненого из Второго. У Сенеки свои собственные ставки: сколько дней должно пройти до момента, когда трибутов останется шесть. Интервью у семей оставшейся четверти — тоже событие, и его не должно ничего перекрывать. Круговая транспортировка острова с Рогом назначена на завтра, вряд ли трибуты подсуетятся, чтобы вместить целых два значимых эпизода в один день. Сенека заходит в квартиру и по привычке чуть не отстраняет безгласую с запиской. «Мисс Эвердин в библиотеке». Ожидаемо, что она здесь. Чего не скажешь о локации. Дверь в библиотеку оказывается наполовину открытой. Эвердин сидит на полу с толстой книгой. Она прислонилась спиной к креслу и с задумчивым видом перелистывает страницу. Непривычный вид, как и то, что она спокойна. Уже девять вечера, горит только настольная лампа, и никак не скажешь, что из-за центра этой идиллии год назад чуть не казнили главного распорядителя. — Интересно? — Сенека останавливается в дверях. — Добрый вечер, — Эвердин вздрагивает, как будто он застал ее за чем-то запрещенным. — Так что читаем? — он заходит в библиотеку и про себя отмечает, что на эту комнату у него в ближайший месяц времени не хватит. — «Краткая история Панема»? Увлекаетесь историей? — Не слишком, в наших учебниках не пишут так подробно. — Значит, уже успели узнать что-то новое? — Сенека садится в кресло и замечает в середине книги сувенирную закладку Семьдесят первых Игр. Кажется, он же когда-то ее и оставил. — В первые годы с основания Панема гражданам было разрешено перемещаться по стране. В учебниках дистрикта такого нет. — Президент Римменхейм посчитал, что стране необходимо равномерное распределение специалистов, после мировой катастрофы это спасло всех оставшихся… Почему вы вообще это читаете? — Хочу понять, почему сейчас именно так. Почему у кого-то в голове появилась идея… И мне нечем было заняться, когда я сюда приехала. — Иными словами, хотите понять, за что был убит ваш трибут? — Сенека немного наклоняется в ее сторону, чтобы получше видеть страницу. — Не знаю. Я здесь никогда не была раньше, — она по-прежнему не оборачивается к нему, открывает книгу на закладке. — Вы давно читали это? — Без понятия. Но там, вероятно, есть какая-то цитата. — «Изменивший своим словам изменит и присяге», из речи президента Уиспера накануне расстрела министра Кастенли», — читает Эвердин. — Неудачно проведенная реформа, которая привела к кризису, — объясняет Сенека. Он вспомнил тот день, когда положил закладку именно здесь. Первые дни после назначения подвигли его ежечасно напоминать самому себе о наступившем долге и обязательствах. — Вы приносили присягу? — Как и все на госслужбе. Почитайте на досуге, прошлое тоже может быть интересным. Вам даже будет не так тоскливо, если рядом кто-нибудь переведет разговор на обсуждение реформ и их предыдущие версии. — Готовите меня к клиентам? — интонация Эвердин из спокойной и подавленной перетекает в привычную возмущенную. — Ваши клиенты, в отличие от меня, предпочитают не разговаривать, — Сенека тихо усмехается, а она захлопывает книгу и резко оборачивается к нему. — Спасибо, что напомнили. — Ну-ну, Эвердин, порой увлекательный разговор может отвлечь от любых планов на вечер. Это тоже надо уметь, но начало обучения ведется именно со скучных параграфов. — Очень мило с вашей стороны советовать мне разгребать экономические реформы, когда клиент снимает с меня платье, — Эвердин снова отворачивается, и Сенеке хочется рассмеяться. — В самом деле, вырисовывается забавная картина. Но, если вы начнете соответствующий разговор в непринужденной и ненавязчивой манере, то ваша ночь окажется спокойной. Привыкайте действовать с хитростью и привлекать внимание к тому, что на данный момент не оставит равнодушным ваших… почитателей. Разговор за коньяком — тот самый способ чтобы перестать терпеть каждую отведенную минуту. Вы же еще не пробовали такое, Эвердин? Может быть, и у нас с вами заладятся разговоры, когда вы будете приезжать ко мне. Молчание порой угнетает. Последнюю фразу она как будто не замечает. Потому что молчит уже с минуту. Что ж, ментора, впервые потерявшего трибута, трудно упрекнуть в нежелании вести диалоги. Если Эвердин, все же, решиться подумать над его предложением, это будет еще одним прогрессом. Сенека уверен, что президент будет доволен тем, как постепенно возрастает ее доверие к нему. Но он не может не заметить за собой оттенок чего-то, помимо воли президента. Опять Тринадцатый и сопровождающая его сентиментальность? Не исключено. Правда, Сенека привык думать о самом себе как о лице, не заинтересованном дальнейшими проблемами победителей после победы. Эвердин — то самое исключение? Даже если так, проследить за ее состоянием ему в любом случае не помешает. Как и немного помочь справиться с ее популярностью. Немного временной сентиментальности сейчас в самый раз. — Я не умею вести светские беседы, — тихо говорит она. — Весь Капитолий построен на них. Наблюдайте, анализируйте, не пренебрегайте сплетнями. Теперь это ваша жизнь. — Зачем тогда мне это? — она встает и кивает на книгу в руке. — Чтобы не стать одной из подруг Эффи или моей секретарши. Сенека не ожидал, но его слова вызывают у нее слабое подобие улыбки. Эвердин садится в соседнее кресло, под приглушенный свет лампы. Только сейчас становятся заметны ее опухшие глаза и круги под ними. Кто-нибудь сомневался, что она проведет сутки в слезах после убийства очевидного на это кандидата? Было бы наивно задавать вопрос об этом. Эвердин снова молчит. Кажется, что-то осмысливает или думает над чем-то. Хорошо, если представляет свое дальнейшее общение с теми, кто захочет провести с ней время. Нет, это тоже слишком наивная мысль. С другой стороны, от нее можно ждать чего угодно. Одна она виновата в том, что он всегда ждет от нее не того, что его приятно бы удивило. — Всю эту ночь после… после того, как убили Элин, я просидела у себя, — она поджимает под себя ноги, придерживая на коленях книгу и смотря на ковролин. — Мне почти нечего вспомнить о ней, но я не помогла ей, опять… не смогла. — «Опять»? — Я вчера вспоминала… мы с Гейлом как-то охотились в лесу. Прятались, чтобы не спугнуть куропаток. Вдруг повсюду стало тихо, а потом мы увидели девушку и парня. Они были в изодранной одежде и бежали. Бежали так, как будто им что-то угрожало. Девушка заметила меня, точно заметила, потому что… мне показалось, что она секунду надеялась, что я смогу помочь. Да, она видела меня. Только я ничего не сделала. Я сидела в засаде дальше и видела, как над ними завис планолет. На девушку сбросили сеть и подняли ее в планолет, а… а парня пронзили копьем и подняли… так подняли вслед за девушкой. Она что-то кричала, наверное, его имя. А я до сих пор думаю, что мы смогли бы помочь им. Но не помогли. Год назад я встретила ее. Это безгласая в апартаментах трибутов Двенадцатого. Сенека приподнимает брови от неожиданной концовки откровений Эвердин. Она продолжает демонстрировать свою способность удивлять. А это — головная боль. Кто угодно может примирить Сенеку со своими сюрпризами, только не Эвердин. — Она узнала вас? — спрашивает он. — Наверное, еще раньше, чем я узнала ее. Год назад я думала, что она обрадуется, если меня убьют на арене. А она уложила меня спать. Вчера она просидела со мной час, когда… когда я узнала про Элин. Я попросила ее уйти, потому что боялась, что ее накажут. Она делает для меня все, что может, а я даже имени не знаю. — Ливилла Госманд, — Сенека тут же вспоминает историю, всколыхнувшую Капитолий. Назначить служанкой трибутов наказанную дочь одного из опальных магнатов ему приказал лично президент. С того дня Сенека не считал нужным обращать внимание на то, что впоследствии может ее ожидать, для этого есть другие люди, непосредственно руководившие обслуживающим персоналом. Госманд здесь уже третий год, как быстро летит время… — Вы знаете ее? — Эвердин не верит, но начинает смотреть на него внимательнее. — Знал ее отца. Он попал в немилость президента, когда решил провести в тайне некоторые операции с активами нескольких компаний. Впрочем, неважно. Госманд посчитал, что это так и останется нераскрытым, или что его авторитет настолько непоколебим, что даже президент поверит в его невиновность, чем предаст суду. Как видите, надежды не оправдались. Его и его супругу казнили в тот же день, а их сын и дочь успели пересечь границу Капитолия. Это помогло отсрочить их наказание недели на три. У вас не было шансов помочь им. Во всем виде Эвердин заметно облегчение. Прошло несколько лет, а она по-прежнему проводит сеансы самоистязания из-за незнакомой девчонки, к тому же, из-за нарушившей закон. Это или нравится ей, или уже вошло в привычку. — Спасибо, что рассказали. Наверное, ей будет приятно услышать свое имя впервые за столько времени. Кажется, она слишком часто стала благодарить его. Сенеке это не нравится, за таким может всегда стоять очередной сюрприз. — Не увлекайтесь. Ваша дружба с государственными преступниками не улучшит ваше положение, я уже не говорю о мисс Госманд. Лучше займитесь оставшимся трибутом, я слышал, спонсоры продолжают вставать к вам в очередь. — Их уже сорок четыре, — Эвердин снова сникла при упоминании о своем подопечном, с которым, к слову, пока ничего вызывающего опасения не случилось. — Сорок шесть, — Сенека достает из кармана пиджака две визитки и кладет их на середину стола. — Ваши фанаты. Но ставки делают с осторожностью. Так что позвоните им прямо с утра, чтобы не сорвались. — Они поставили по вашей рекомендации? Эффи говорила, что правила запрещают… — Правил слишком много, чтобы соблюдать их все. Берите. И расслабьтесь — самое страшное уже произошло. Если будет что-то непонятно, — Сенека кивает на книгу в руках Китнисс, — обращайтесь. Он встает, мысленно делает пометку сказать Тринкет, чтобы меньше болтала в присутствии Эвердин. Кстати, о Тринкет. Он останавливается в дверях. — Послезавтра Эффи планирует визит к Маккенли. В вашей компании. Скажите ей, что вы будете у меня в это время. — Спасибо, — негромкое и вымученное. Зато искренне. Надо почаще оставлять ее в библиотеке.

***

Даже через закрытую дверь слышно, как переругиваются Хеймитч и Эффи. Уже давно идет десятый час, Китнисс вернулась в Тренировочный центр только для того, чтобы застать уборку своих апартаментов. Там, внизу, на первом этаже, второй день пытаются найти слова для поддержки после убийства Элин. Хеймитч из этой компании, как ни странно, самый здравомыслящий. Китнисс внутренне поддержала его громкий усталый стон «Да пусть она побудет одна!» На большее ее не хватило. Все свои эмоции она копит только для одной встречи, которая состоится через несколько минут. В голове копятся слова, с которыми она встретит Ливиллу. Столько хочется сказать и сколько не будет сказано, чтобы не добавить еще больше отчаяния. Китнисс переворачивается на другой бок, белый потолок окрашивается в оранжево-розовый оттенок. Похоже, в Двенадцатом уже прошла церемония прощания с Элин. Там такое стараются не затягивать и поскорее вернуться к своим делам, чтобы лишний раз не думать о завтрашнем дне. Китнисс теребит взмокшими от волнения пальцами угол подушки. Проще промолчать, когда Ливилла войдет сюда. Разве она сделает ей лучше, напомнив о прошлом? Разве она поблагодарит Китнисс за напоминание о том, что потеряла почти три года назад? Совсем недавно она еще была среди них. Может быть, покупала платья от Цинны. Или говорила с Крейном. Или не только говорила. Китнисс раздраженно зажмуривается. Ливилла представляется ей совсем не той капитолийкой, которая походила бы на Эффи. Как будто у нее и не было жизни до наказания. Возможно, сама девушка считает совсем иначе. Нет, определенно. Плохая идея. Не надо ничего говорить. Не надо показывать, что ее имя известно Китнисс. Лучше не станет. Принятое решение позволяет ей немного расслабиться, пусть и с сожалением. Может быть, в другой раз. Или никогда. Но не сегодня. Китнисс вздрагивает, когда тихо открывается дверь, и оглядывается. Ливилла виновато смотрит на нее и взглядом спрашивает позволения убрать небольшой беспорядок. — Да… я… ты не виновата. Я задумалась. Понимающий взгляд Ливиллы чем-то острым проходится в горле. Ментор, потерявший первого трибута — жалкое зрелище. Девушка поднимает два полотенца, небрежно брошенных еще утром, возвращает на прикроватный столик расческу и упавший блистер с успокоительным. Знает ли она, насколько оно сильное? Капитолийцы разбираются в этом, как никто другой. Комната постепенно приобретает убранный вид, Ливилла даже взбивает соседнюю подушку рядом с Китнисс. Сомнения перетягиваются то на одну сторону, то на другую. Зачем она рассказала Крейну эту историю? Сейчас вспоминать его безразличие в те минуты еще сложнее. Даже не нахмурился, как будто история выдумана, а девушки никогда не существовало. Только вот она, приговоренная к каждодневным унижениям за ошибку своего отца. В Капитолии о ней словно забыли, чтобы не навлечь на себя похожую судьбу. — Ливилла, — голос Китнисс звучит негромко. Девушка прекращает поправлять цветы в напольной вазе и изумленно смотрит на нее. Имя вырвалось почти непроизвольно, как противостояние мысли о том, что она по-прежнему здесь, среди них. Ливилла отрицательно качает головой и возвращается к цветам. Ее руки дрожат. Столько времени ни от кого не слышать свое имя, даже самой не суметь произнести его. Китнисс раньше не задумывалась о том, что у кого-то может быть жизнь страшнее, чем ее, но доказательство этому приходится видеть слишком часто, не только в Тренировочном центре. Китнисс встает с кровати и подходит к девушке. Здесь скрытые камеры, но она почему-то уверена, что главный распорядитель прикажет закрыть глаза на незначительные нарушения. — Сенека Крейн сказал мне сегодня. Мне очень жаль, Ливилла, — Китнисс говорит почти шепотом и наблюдает, как руки безгласой останавливаются. Столько всего можно увидеть в ее глазах за эти несколько секунд, столько эмоций и желания говорить, говорить и говорить. — Прости, может, я не должна была… Она не успевает договорить. Ливилла обнимает ее, прижимается, держит в объятьях, как последний шанс на спасение. Или как шанс не упустить свое прошлое. Было столько слов, но в голове сейчас пусто. Китнисс ничего не может сказать, она только отвечает Ливилле тем же, это единственное, что они могут сделать друг для друга. Она напрасно сомневалась. С первого этажа снова слышится речь Хеймитча, и Китнисс отстраненно замечает, то Крейн сегодня сделал что-то важное для них обеих, пусть даже и случайно.