Арены Архитектора

— Вчера Веспасиан поставил дочери условие: или он продолжает полностью оплачивать ее походы по салонам, но любовник остается при нем, или она забирает Плиния, но уже сама принимает счета. Клеменсия в ужасе, Плиний ее однокурсник, она уже два года появляется с ним везде, где только можно! — Айва Эйбрамсон под софитами клуба плавно переливается яркими цветами, элегантно берет высокий бокал с подноса у мимо проходящей безгласой и в очередной за этот вечер раз улыбается Сенеке, призывно выгнув спину. — Я бы на его месте выбрал отца, а не дочь. У него и возможности, и влияние. Вспомнить хотя бы его долю в косметическом бизнесе… — Гнеус Нилфорн раздражающе манерно поправляет идеальную укладку, пока выслушивает последнюю сплетню. — Думаешь, они перестанут ссориться, если он сделает выбор? Поведение крайне недостойное. Или договоритесь, или сожительствуйте! Неужели так сложно? — С сожительством как раз самый приемлемый для него вариант. Кажется, Плиний тянет время, не признается, к кому из них более благосклонен, чтобы Клеменсия с отцом решили, наконец, что можно обойтись без скандалов и не ограничивать друг друга, — Сервилия Олмарли красивым жестом делает полукруг длинным мундштуком, Гнеус одобрительно кивает ее словам. — Здесь ясно лишь одно: он держится наплаву, пока к нему не потеряли интерес. Ставлю свой абонемент в салон, что спонсируют они его оба! — Или только Веспасиан, ведь это он содержит Клеменсию! — смех всех троих заглушается громкой клубной музыкой. Сенека вспоминает о пачке сигарет в кармане пиджака и достает одну, убеждая себя, что его это вдохновил мундштук Сервилии, а не нежелание участвовать в обсуждении чьего-то любовника. Он сдержанно улыбается на слова Гнеуса о том, что неизвестный ему Плиний скоро будет отвоеван Веспасианом. — Как думаете, как скоро Клеменсия сорвется и окажется в Центральном госпитале? — Сервилия чуть пододвигается к Сенеке, но он рад, что вопрос адресован не ему. — Если судить по нетерпению ее отца и вспомнить, что Плиний весьма красив, то скоро! — Гнеус посмеивается, а Сенека чувствует на плече чью-то руку. — Друзья, вы позволите мне похитить нашего дорогого главного распорядителя? Фликерман. Сенека сдерживает искреннюю улыбку радости, которая показалась бы слишком неуместной. Атмосфера в болоте сплетен наполняется возгласами и просьбами остаться вместе с ними. Сенека неумолим. Он меняет учтивую улыбку на сожалеющую. — Прошу меня извинить, — он встает, подобравшаяся к нему Сервилия разочарованно и манерно вздыхает. — Я всю жизнь знаю тебя, за квартал видно, что тебя надо спасать, — Цезарь ведет его через толпу, которая в сезон Игр еще больше наводнила клуб. — Что на этот раз? — Какой-то Плиний, я не вникал. — А! Веспасиану он дорого обходится. Послезавтра они появятся в Tantum. — Избавь меня… — Ха! Не буду и дальше нервировать тебя, уговорил. Но только сегодня. — Если бы все знали, насколько щедрым ты можешь быть… — Не льсти. Хочешь помогу тебе еще раз взамен на интервью? — Цезарь становится напротив него с видом «атака уже близка» — Тиберий возжелал поговорить с тобой. И он весьма решителен в намерениях. — Гернар? — Сенеке достаточно секунды, чтобы среди танцующей толпы заметить Тиберия, который по идеальной прямой пробирается к нему и отмахивается от безгласых с подносами. — Вряд ли он хочет высказать тебе свои восхищения Квартальными играми. — Не хочу выяснять это. Две секунды спустя Гернар уже почти окликает его, но Сенека оказывается быстрее. Он подхватывает проходившую мимо полуголую стриптизершу, всю сиявшую из-за покрывавших ее тело блесток. — Дорогая, сделайте этот вечер восхитительным, — девушка тут же оказывается в объятиях Тиберия. — Крейн! — Прости, в другой раз. Я в Центр. Сенека делает несколько шагов назад, чуть не сбивает еще одну безгласую с алкогольными коктейлями и вслед за Цезарем скрывается в направлении выхода. Ему слышно только раздраженное: — Ты как мальчишка, Крейн! Прохладный и влажный ночной воздух заполняет все легкие. Вспышка о фотоаппарата, еще одна. Сенека глубоко вздыхает, пока Фликерман рядом вскользь отмечает, что сегодня фотографов на выходе больше, чем ожидалось. Совсем недавно прошел небольшой дождь, в Капитолии такое же оживление, как и днем, а вывески и реклама отражаются в лужах на плитке. Сенека поправляет пиджак и невольно оглядывается на вход клуба. Тиберия нет. Значит, стриптизерша смогла удержать его и перебить желание завести не самые приятные разговоры. Виден профессионализм — этого мало кто может заткнуть. Цезарь приобнимает Сенеку за плечо, чтобы фотографы сделали несколько снимков. — Пожалуй, насчет мальчишки я с ним согласен. — Буду считать, что ты пьян, — Сенека ощущает странный и давно позабытый подъем и легкость, что даже незапланированная фотосессия его не раздражает. — Как вульгарно, — Цезарь деланно осуждающе качает головой и взмахом руки просит фотографов остановиться. — Может быть, он и прав… — Пройдемся? Здесь совсем рядом подают невероятные канапе! Фликерман никогда не упустит побыть в окружении поклонников и ярко улыбнуться толпе. Сколько лет прошло с тех пор, когда главный распорядитель мог спокойно пройтись по улицам, никем не узнанный? Это было не так уж давно. Семнадцать? Они сходят с пурпурной ковровой дорожки перед клубом под щелчки фотоаппаратов, Цезарь эмоционально рассказывает, как они сегодня спорили со стилистом о его образах на Пир и интервью с победителем. Хоть Сенека никогда не любил ностальгию, эта небольшая прогулка мигом напоминает ему о студенческих годах, когда еще не надо было задумываться о том, как завтра будет безопаснее ответить на вопросы президента. Время, когда единственной заботой была сессия в недалеком обозримом будущем. — … Цвет голубой ели! Представляешь, он решил, что костюм цвета голубой ели будет выигрышно смотреться под софитами! Сенека едва улыбается. От рассказов Фликермана всегда становится уютнее. Начинается изморось, капитолийки раскрывают свои перламутровые и разноцветные зонты, чтобы сохранить прически и платья. Цезарь останавливает их с Сенекой неспешный променад по проспекту Согласия и показывает на кого-то из компании неподалеку. По его словам, это знакомый его стилиста, который планирует после Игр принять участие в реалити-шоу про пластические операции. Кажется, сегодня один из тех редких вечеров, когда Сенека с легкостью согласится слушать сплетни и не морщиться. Пусть Тиберий побудет прав эти несколько часов. — … Он хочет обновить нос, скулы и овал лица. Говорит, что это будет отличной рекламой для приобретения новых клиентов. По мне, ему действительно надо бы кое-что подкорректировать! Цезарь заразительно смеется, к ним подбегают сразу несколько восторженных девушек, которые не боятся промокнуть. Фликерман с радостью расписывается в их блокнотах, каждой успевает что-то сказать и со всеми эмоционально обсудить сегодняшнюю трансляцию Игр. Красный свет от ближайшей вывески отражается на ярко-фиолетовых пайетках пиджака Цезаря, он кивает на Сенеку, вызвав еще больше фанатичного трепета. Он вынужден улыбнуться им заученной светской улыбкой. Вынужден выслушивать их бесконечный бессмысленный поток восторгов. Изморось плавно переходит в слабый дождь, девушки вынуждены просеменить к ближайшему навесу над входом в ресторан. Сенека отвлеченно радуется этому и не сразу чувствует вибрацию телефона. «Мы получили конечный результат. Съемки произведены два часа назад. Вы получите отчет через моего курьера в 1:30» Министр Вилфорт. Тринадцатый. Неужели, все? Стоит ли радоваться, если он еще не видел результат? Радость заранее всегда оборачивается непредсказуемым, а этому обычно не порадуешься. Но… неужели, все?.. Сообщение из телефона вытесняет весь шум улицы, Сенека в непривычной растерянности поднимает взгляд с экрана. Ледяной холод проходит через все тело. А если на видео не то, что он ожидает увидеть? С чего он вообще решил, что посланный в Тринадцатый специальный отряд миротворцев заснял нужный президенту и Сенеке результат? Плитка под ногами начинает раскачиваться, он делает глубокий вздох. Нет. Не может быть. Похолодевшими пальцами он снова открывает сообщение от министра. Она должна была уже видеть отснятый материал. Если бы разговор шел о чем-то экстренном, сообщением это вряд ли бы ограничилось. Сенека почти умоляет самого себя успокоиться хотя бы до приезда домой, чтобы не стоять на одной из центральных улиц в состоянии, близком к полуобморочному. — Костюм из шерсти и шелка не должен намокать, только химчистка, — Цезарь отвлекается от фанаток и берет Сенеку под руку. — Я договорился о столике, в такой период редкая удача! — Я должен ехать. Извини. В другой раз, — Сенека нехотя отрывается от экрана телефона. Дождь усиливается, до прибытия курьера от министра Вилфорт еще больше полутора часов, но оставаться в компании кого бы то ни было, ему невыносимо. Скорее всего, это будет еще одна бессонная ночь.

***

Почти в панике и нетерпении Сенека снимает и отбрасывает в сторону пиджак и садится за стол в своем домашнем кабинете, подключает к ноутбуку флешку, открывает нужный файл. Триумф пронзил тело резкой волной в самую первую секунду. Никакой охраны у входа в бункер. Ни одного вооруженного на ведущей вниз лестнице. Никого в небольшом коридоре после нее. Миротворец открывает первую дверь, и в полутемном помещении вырисовываются несколько привалившихся к стенам сидящих на полу тел. Сегодня одиннадцатый день с прибытия пациента в бункер. Значит, эти лежат здесь третьи — четвертые сутки. Сенека внимательно всматривается в экран, но миротворец с камерой идет дальше. Еще один коридор, теперь длинный. Камера снимает все, что находится за каждой из дверей, ведущих в небольшие помещения. Это были жилые комнаты, судя по обстановке. Почти во всех никого нет, кроме двух. В тех оказываются по два или три человека, лежавших на кровати или на полу. Сенека отгоняет едва появившуюся мысль о том, как они провели свое оставшееся время. Он смотрит дальше. Камера выводит изображение плохо освещенного огромного круглого пространства. Множество этажей уходят вниз, даже фонарь миротворцев не может достать светом до его дна. Невообразимо, сколько сил когда-то было приложено на то, чтобы построить все это и поддерживать столько лет в рабочем состоянии. Это поражает, страшит и восхищает. По открытым балконам, опоясывающим этот огромный цилиндр сверху донизу, ходили люди, строившие планы по свержению Капитолия и прекращению того самого знакомого Сенеке и любому другому капитолийцу образу жизни, давно ставшего для столицы священным. От такой абстрактной мысли становится не по себе, но, когда воочию видишь те места, где это обсуждалось, все тут же перерастает в реальность. А реальность всегда страшнее любых предположений об ударе со стороны мятежников. На верхних уровнях бункера почти никого. Несколько раз миротворцы проходят мимо одиночно лежавших тел то в очередном длинном коридоре, то на лестнице. За эти неполные одиннадцать дней многие лампы успели перегореть, видимо, перебои с генераторами здесь были обычным делом. Самое интересное начинается спустя сорок минут после начала съемки. Миротворцы спускаются в медицинские отсеки. Сотни бывших пациентов в серой униформе лежат вперемешку с врачами. Виднеются опрокинутые подносы с несъеденной едой, разбитые колбы с полувысохшими растворами. Повсюду раскрыты двери, в каждой палате в разных позах лежат тела, то одетые в больничную одежду, то в униформу. В палатах больше всего тех, на кого в первые дни еще хватало безразмерных выцветших халатов. Остальных укладывали прямо на полу в том, в чем они приходили. Миротворцы осторожно переступают через тела даже тогда, когда больничный отсек уже далеко позади. Сколько же их было на самом деле? Вряд ли об этом когда-нибудь станет известно, да и нет уже необходимости в этой информации. Под импровизированный госпиталь были отданы все складские помещения. Видно, как впопыхах было организовано хоть какие-то лечение и содержание больных. Кое-кто лежит прямо на мешках с едой. Склад следует за складом, и огромные площади каждого усеяны телами. Это все не напоминает поле битвы, скорее — всеобщее смирение и растерянность. Надежду вперемешку с недоверием. Ясно, что спустя семьдесят пять лет никто из них не ждал удар. Не ждал, что помощь врагу Капитолия, сбежавшему и подобранному ими, как и многие другие до него, наконец, обернется для них таким возмездием. Далее — еще один огромный зал. Здесь тоже был развернут госпиталь, весь пол покрыт бывшими жителями бункера, которые так и не стали полноценными повстанцами. Камера увеличивает изображение, в полутьме, а потом под светом фонарей вырисовываются силуэты устаревшего оружия, которое Капитолий не использует больше шестидесяти лет. Можно не сомневаться в том, что местные могли его усовершенствовать. Хевенсби, конечно же, передал сюда некоторые чертежи, а при должном навыке обновить артиллерию не представляется таким уж невозможным. Не до современного состояния, конечно. Но до Темных времен ядерное оружие делалось с прицелом на долгий срок. А это уже будет пострашнее любой артиллерии и в любом состоянии. Сенека отвлекается от рассуждений об оружии, когда появляется изображение то ли переговорной, то ли конференц-зала. В полумраке вокруг подсвеченного стола стоят около десяти стульев. Люди, что сидят на них, все в той же блеклой серой униформе без каких-либо отличий. Это штаб, здесь собрались все те, кто имел непосредственную связь с Хевенсби и ненавидел все то, что дорого жителями Капитолия. Во главе стола сидит женщина с такими же блеклыми и серыми, как здешняя стандартная униформа, волосами. Ее лицо не видно и вряд ли Сенека или кто-то из Президентского Совета узнает ее. Да и не важно это уже. Здесь собралась вся верхушка бывшего Тринадцатого. Сенека слабо ухмыляется тому, что главари бойцов за равенство и справедливость решили не оставаться с простыми пациентами, а скрылись в штабе, отделив себя от всех остальных. Наверняка еще за неделю до этого болтали перед редеющими толпами о том, что они с ними до конца и нет ни одного человека, кто мог бы считаться выше других из-за возложенной на него ответственности. На подсвеченном столе выведена карта, в этом можно не сомневаться, но большинство блоков перегорели и на столе осталось только несколько квадратов. Зато на стене, по всей видимости, такая же карта, и она видна гораздо лучше. Это Панем с отмеченными точками, которые пока ни о чем конкретном не могут сказать. Камера берет карту более крупным планом, и Сенека делает скриншот. Лишним не будет. Фильм длится еще час. Сенека безотрывно смотрит на экран, всматриваясь в каждый кадр. Как странно осознавать, что такое событие может быть твоим спасением. Странно, что эти кадры — самое желанное, что он может требовать от своей жизни. Такими должны были стать Семьдесят четвертые игры — без единого победителя на арене, лишь бы показать, что только Капитолий имеет право решать, кого оставить, а кто должен разделить судьбу остальных трибутов. Последние секунды фильма, Сенека закуривает и оглядывается на столицу. Город выглядит непривычно празднично после бункера, не пережившего генномодифицированный вирус. Проспект Римменхейма полностью забит автомобилями, а ведь сейчас… Сенека смотрит на часы. Половина четвертого ночи. Он с равнодушным видом берет бутылку коньяка и наполняет стакан. Знали бы они все… Он делает большой глоток и морщится: Совет не станет смотреть фильм полностью, слишком ленивые, да и не их это было задание, чтобы выхватывать из видео каждые полсекунды. Надо делать нарезку специально на завтрашнее экстренное заседание. Вернее сказать, уже на сегодняшнее. А полную версию отдать президенту — пусть пересматривает хоть до следующей Бойни. Еще один глоток коньяка. Будет совсем не лишним посоветовать президенту собрать Совет вечером. Возможно, к тому времени главный распорядитель будет в состоянии говорить внятно и предоставить нарезку с самыми интересными моментами. Без сомнения, так и будет, если от него этого ждет президент. Сенека тихо усмехается и доливает в стакан еще коньяка. Все эти месяцы он ждал, что триумф будет длиться столько же, сколько длилось само его ожидание. Он просчитался. Триумф сдулся на второй секунде. Далее — лишь спокойствие и нежелание до конца осознавать, что ко всему этому он причастен больше всех, даже больше президента, отдавшего приказ. Но навязчивая мысль о том, что могли бы сказать о нем некоторые впечатлительные знакомые или его мать, никогда не осознававшая, к чему могут привести поддерживаемые ею амбиции, вертятся в голове и во время, и после видео. Третий большой глоток коньяка оставляет стакан почти пустым. Разумнее будет отложить нарезку фильма для Совета на позднее утро. Сенека неровным движением ставит стакан на стол и закуривает вторую сигарету. Ищет в появившейся пустоте и спокойствии оттенок сожаления. Он ни мгновения не сожалеет о содеянном, но в теории никогда бы не хотел делать то, что уже сделано. Проекта саркофага над бункером Тринадцатого Сенека не хочет касаться вовсе. Если президент вздумает напрячь с этим министра по делам Второго дистрикта, было бы прекрасно… Он откидывается в кресле и выдыхает сигаретный дым в сторону экрана ноутбука. Все произошедшее можно назвать разумной жертвой. Защитить то, что тебе дорого, отбросить терпимость, понимание, милосердие и прочие глупости, чтобы в перспективе самому не стать святой невинной жертвой — это ли не то, к чему следует стремиться? Сенека вынимает флешку из ноутбука, убеждает себя, что туман в голове от коньяка, а сам фильм не произвел на него никакого впечатления, кроме удовлетворения результатом. Флешка спустя минуту оказывается в сейфе, а сам Сенека почти падает обратно кресло за рабочий стол и снова тянется к коньяку. Тяжелая ночь, тяжелые дни. Перед заседанием Совета надо успеть перекинуться парой слов с министром Вилфорт. Стакан снова полон почти до краев, Сенека делает первый глоток, и в дверь тихо стучат. Четыре часа ночи. Министр тоже не спит?.. — Эвердин?.. Победительница Семьдесят четвертых стоит на пороге кабинета, конечно же, не дождавшись приглашения войти. — Однако, сегодня не спят многие… — замечает он беззлобно и жестом приглашает ее сесть в кресло для посетителей. — Чем обязан? — Мэта ранил трибут из Первого, не хотела возвращаться домой, — на ней черное кружевное платье в пол с разрезом до бедра, высокая прическа в почти приличном состоянии и яркий макияж. Сенека не помнит, кто сегодня должен был вести ее в клуб, но она по всем признакам сбежала именно оттуда. — Серьезно ранил? — Наверное. Не знаю. Она поочередно достает из прически несколько бриллиантовых шпилек и складирует их перед собой на столе. Расстроена, это очевидно, ждет, что Сенека снова отчитает или посмеется. Не в этот раз. После завершения миссии в Тринадцатом у него нет сил. Он достает планшет из верхнего ящика стола. Сообщение о ранении трибута Двенадцатого действительно присутствует. И не только его. — Задета нижняя диафрагмальная артерия, — читает он. Удивительно, что только задета, если его ранил трибут из Первого. Почти удача, если не вспоминать, что они находятся в условиях арены. — Это серьезно? — убитым голосом спрашивает она. — Вы, должно быть, догадываетесь, что да. — Я отправлю ему антисептик и лекарство от воспаления. В прайсе появится что-нибудь новое? От нервов Эвердин снова берется за шпильки в своей прическе, отдельные локоны уже падают на ее плечи. Сенека молча пододвигает к ней свой стакан с коньяком. — Что это? — Ваше лекарство. — Издеваетесь? — Просто выпейте, Эвердин. И станет легче. Она неуверенно берет стакан, медлит несколько секунд и отпивает совсем немного. Морщится, кашляет и, кажется, чуть проливает себе на платье. — Вы знаете, следующий пойдет лучше, — Сенека тушит почти полностью истлевшую сигарету в хрустальной пепельнице и достает еще одну. Видимо, ей сегодня совсем плохо. Потому что она делает еще один глоток, и еще. Ставит стакан рядом со своими шпильками и обхватывает голову руками. — Я говорила им не приближаться к профи… — Ну вы же не виновны в том, что ваши трибуты не наделены интеллектом. Теперь нет причин переживать о них, расслабьтесь и давайте хотя бы сегодня забудем о наших небольших разногласиях. Согласны? Вместо ответа Эвердин красноречиво допивает все, что оставалось в стакане. Образы из Тринадцатого мигом уходят на второй план. Она все еще знает, чем можно удивить. — Будем считать, что вы сказали «да». — Он еще жив. — Технически. — Все равно. Жив, — она со стуком ставит стакан рядом с горкой шпилек. — Я не хочу заранее бросать его. Сенеке приходится привстать, чтобы вернуть стакан себе и снова наполнить его коньяком. — Здесь я бессилен. Но его подружка из Седьмого все еще с ним, — он стряхивает пепел с сигареты и смотрит в свой планшет. — Все еще в сознании. Конечно, не лучший вариант в его случае, но… — Я пошлю им шприц с тем лекарством, который был у нас с Питом. — Да, и бутылку коньяка, — он не удерживается от того, чтобы закатить глаза. Ей, как всегда, есть дело до союзников ее трибутов, которых, можно сказать, на арене уже нет. — Странно, что вы не предложили отправить им стриптизерш из вашего любимого клуба, — Эвердин шипит уже немного заплетающимся языком и со злостью выдергивает еще одну шпильку из прически. Шпилька запутывается в ее волосах, она с третьей попытки освобождает ее и бросает перед собой. — Ну, если бы от этого был результат… — Сенека состраивает серьезное выражение и тушит недокуренную сигарету. — Больно смотреть, в самом деле. Он встает из-за стола, обходит кресло с Эвердин и привычно вынимает из ее прически очередную шпильку. — А вы неплохо разбираетесь в этом. — Иногда даже общение с Эффи может быть полезным. Перед глазами на миг снова встают кадры из Тринадцатого. Мелькают и меняются, как в панике. От каждой победы дано почувствовать триумф? Видимо, нет, пусть даже в Капитолии учат обратному. Сенека едва заметно качает головой, отгоняя видение, отпивает немного коньяка и ставит перед победительницей. — Это вам. Еще немного успокоительного. — Эффи скучает по вам. Сенека молча кивает — новость из разряда стандартных, но иногда очень льстит самолюбию. — Головой не крутите. — Вам совсем на нее все равно? — Что ж, похоже, пришло время изумиться вашей непередаваемой тактичности. Об Уолде, я вижу, совсем запамятовали? — еще одна шпилька с тихим звоном приземляется на стол. — Чтобы вы сейчас смеялись надо мной, пока я все еще надеюсь спасти его? — Ну я же не настолько монстр. Ему кажется, что Эвердин усмехнулась. Что бы она сказала, если бы узнала?.. Сенека достает шестую шпильку из ее волос. «Вы все еще надеетесь, что вам не будут сниться кошмары»? Или «Лучше бы вы продолжали заниматься своими Играми» Действительно, будут ли у него теперь кошмары? Логика подсказывает, что их следовало бы ожидать, если бы он так и не дождался это видео. — Кажется, это последняя, — шпилька приземляется на стол рядом с остальными, Сенека немного покачивает головой, чтобы отодвинуть Тринадцатый подальше. — А, нет, еще одна. — Мне все равно обидно за Эффи. Она так счастлива, когда видит вас, а вы пользуетесь этим. — Сойдемся на том, что я монстр, — с примирительной интонацией говорит Сенека. Стакан с коньяком вдруг кажется еще желаннее. Он вновь тянется к нему, получается не очень ровно, приходится удержаться за кресло, в котором сидит Эвердин. — Но я почти помню, как мы познакомились. Кажется, это было во время моей первой встречи с сопровождающими в качестве главного распорядителя. Наверное. Но на этой встрече она однозначно выделялась. — И чем же? — Своим непередаваемым профессионализмом, — Сенеке кажется неплохой идеей запустить пальцы в ее почти полностью разрушенную прическу. Выпитое бьет в голову. Утром, скорее всего, он решит, что слишком перебрал, если несколькими часами ранее ожидал, что у Эвердин не будет реакции. — Что вы… — она неровно встает, держится за стол, но привычного страха во взгляде не наблюдается. Всегда бы так. Может, они бы поладили?.. Нет. — Наверное, я зря заговорила с вами об Эффи. — Все тот же привычный оттенок осуждения, моя дорогая. Искренне сожалею, что ваш сегодняшний образ так абсурдно сочетаются с вашим же мировоззрением, — он на секунду останавливается на ее открытом декольте, слишком очевидно, потому что заметно, как ей тут же захотелось прикрыться. — Спокойной ночи, — она почти вылетает из кабинета. Сразу же слышится хлопок двери ее спальни. Сенека хмыкает, возвращается в кресло и откидывается на спинку. Все-таки, у нее есть одно неоспоримое достоинство: она умеет переключать внимание на себя, вне зависимости от того, что волновало тебя минутой ранее. Тринадцатый. Видеоэкскурсия по бункеру впечатлит Совет, выкроить бы время на нарезку фильма… Он еще раз мысленно произносит слова о том, что с Тринадцатым покончено. Неверие мешает эйфории подняться, Сенека устало хватается за голову и прикрывает глаза. Должно быть, он слишком требователен к себе, и с принятием такого события сознание в состоянии справиться только спустя некоторое время. Все равно какой-то срок каждое утро он будет просыпаться и напоминать себе, что эту сторону обязанностей можно забыть. Мобильный вибрирует от нового смс-сообщения. Сенека лениво открывает глаза и смотрит на наручные часы. Четыре. Лишь бы не Эгерия с новостями. И не кто-нибудь из Совета. И не Сноу… Президент и смс? Слишком смешно, этот вариант можно отбросить. Он берет телефон и снимает блок. Цезарь. А потом он будет жаловаться на круги под глазами. «Какой оригинальный ход!» «Ты о чем?» «Уверен, детишки в своих дистриктах такое не пробовали» «Ты в курсе, я не люблю намеки» «Тебе не отправляют отчеты? Не поверю» Планшет подает негромкий сигнал, и Сенека быстро поднимает его со стола. С нехорошим предчувствием он открывает подсвеченную новым уведомлением вкладку с отчетами о подарках. Противовоспалительная сыворотка и бутылка коньяка. Отправлены трибутам Седьмого и Двенадцатого. «Не молчи! Твоя идея?» Сенека тихо смеется и отбрасывает планшет обратно. «Совместная»