***
Сразу же после того, как улыбчивая бортпроводница в одном из правительственных планолетов провожает их к местам, Китнисс решает не садиться рядом с Крейном, а выбирает ряд через один после него. Еще до взлета с крыши Распорядительского центра она плюхается на место и прислоняет голову рядом с прямоугольным иллюминатором. Крейн, как самый настоящий капитолиец, тоже может психовать из-за тряпок. Пусть он и выглядит солиднее и сдержаннее на фоне всех остальных, но окружение всегда влияет на любого из людей. Сноу вырос в таком же обществе. Он тоже подвержен такому же гневу, если увидит кого-то не в том цвете? Китнисс тихо и нервно хмыкает. Таблетки, прописанные психотерапевтом, действуют вполне предсказуемо и начинают отключать эмоции. На том самом приеме он внимательно слушал ее немногочисленные признания в том, что именно ее беспокоит и после чего оно началось. Китнисс непонятно, зачем задавать такие вопросы, если психотерапевт и без этого знает, через что ей пришлось пройти и через что она проходит сейчас. Он зашел слишком далеко, когда задал ей вопросы про жизнь в Двенадцатом и про ее детство. Китнисс наотрез отказалась говорить ему больше того, что сказала в интервью накануне своих Игр, а потом случайно проговорилась о том, что кошмары снятся ей с одиннадцати лет. Что было их причиной она не призналась — здесь уже была осмотрительнее. Доверять капитолийцам — все равно что выйти голой на площадь. А этот и так слишком много услышал о ней от нее же. Ничего удивительного в том, что он оправил Крейну весь отчет о ее состоянии, прогнозах и лекарствах, которые ей следует принимать. Скорее всего, Крейн сложил два и два насчет ее неосторожного признания о кошмарах с одиннадцати лет и понял, из-за чего они. От этого и тошно, и странно спокойно. Это слово она теперь слишком часто произносит, когда ей вспоминается Крейн. Сегодняшний день показал, что зря. Цинна просил ее использовать выходные ради себя, но это слишком сложно, когда рядом с тобой находится тот, у кого в памяти припасено пособие по этикету на любое твое движение. Неужели действительно кто-то устроил бы скандал из-за ее черного платья? Арена — не то место, где она способна веселиться, он знает это лучше всех остальных в Капитолии. Неужели кто-то высказал бы главному распорядителю свое недовольство из-за темных пайеток? Китнисс становится досадно, когда она понимает, что недовольные нашлись бы. И они точно не стали бы молчать. Внешний вид в этом абсурдном обществе — все, и уже вечером появились бы выпуски журналов с неподходящими заголовками на обложках. Может быть, это похоже на глупость, но она не могла хотя бы не предпринять попытку отказаться от чего-то слишком яркого для такого места, хотя бы ради Мэта и Элин. И все, что произошло в доме Крейна часом ранее, ей не кажется неправильным. — Может, вам что-нибудь принести? Мы почти на месте, — улыбчивая девушка подходит к ней, и Китнисс чувствует себя еще больше без сил на ее фоне. Она смотрит в сторону Крейна, но его не видно из-за спинки кресла. — Нет, спасибо, — Китнисс снова отворачивается к иллюминатору, за ним виднеются руины какого-то древнего города. Все это от той допанемской цивилизации, о которой в школах дистриктов почти не упоминают. Знает ли Крейн что-то о ней? Сейчас он отмахнется — арена важнее того, на остатках чего построена уже их цивилизация. Нет, вряд ли он вообще когда-то интересовался этой темой. Ему никогда не интересны те, кто не смог выжить. Когда планолет приземляется, Китнисс нехотя встает и выходит в проход между немногочисленными сидениями. — Сделайте одолжение, Эвердин, улыбайтесь. Даже когда на вас не направлены камеры, — говорит Крейн и направляется к выходу. Китнисс идет вслед за ним, чувствуя, что все внутри настолько протестует против улыбки, что сейчас легче еще раз пережить ту ювелирную фотосессию, чем хотя бы полчаса здесь. Трап планолета плавно опускается, и теперь, секунду спустя, Крейна невозможно узнать. Со спокойной и учтивой улыбкой он спускается к толпе журналистов во главе с Цезарем, в нескольких шагах маячат по четверо миротворцев с каждой стороны. Китнисс идет вслед за ним, и ее улыбка, кажется, больше похожа на выстраданную, а не на ту, которую все от нее ждут. — А вот и главный распорядитель Голодных игр, друзья, в сопровождении Китнисс Эвердин! — Цезарь с одним из операторов подбегает к ним. — Мистер Крейн, что вы сейчас чувствуете? Вы взволнованы? — Думаю, все сейчас взволнованы, Цезарь, — Крейн мягко улыбается. — Да, конечно, — кивает Цезарь. — Я горжусь причастностью к такому важному событию, к открытию исторического места, которое помогает нам всем хранить память о когда-то прошедших днях. Он правда верит всему тому, что говорит? Китнисс видит недалеко от них и репортеров торжественно оформленный вход на арену и ей хочется сбежать. — Тем более, это арена Квартальной бойни! Редкое событие, чрезвычайно! Китнисс, ты превосходно выглядишь! Уверен, сегодня ты выбирала свой образ особенно внимательно, так? — Цезарь переключает внимание — и свое, и всего Панема — на нее, за полсекунды вызывая ее панику. — Да, Цезарь. Мистер Крейн очень помог мне в этом, — она улыбается и чувствует в своей интонации ноты идиотизма. Рука Крейна нежно приобнимает ее талию, и это слишком сильно контрастирует с тем, что он этой же рукой полтора часа назад порвал на ней платье. Она едва сдерживается себя от того, чтобы с силой сжать зубы. Эффи когда-то говорила ей, что на камеру это очень заметно. — Как же это мило! — Цезарь во главе всех операторов умиляется ее словам, вспыхивают сотни вспышек фотоаппаратов, а арена, с которой так и не вышли ее первые трибуты, приближается с каждым их шагом.***
Китнисс идет вдоль озера, скрестив руки на груди, и наблюдая, как Цезарь с двумя операторами и ассистентом ведет репортаж прямо от Рога изобилия. С берега ничего не слышно, зато видно, как он перебирает бутафорское оружие, которое сложили там так же, как перед началом Бойни, и напоминает зрителям, как оно было использовано трибутами. Открытие арены прошло для нее, как в тумане. Она помнит только то, что Крейн за трибуной, установленной на помосте недалеко от территории арены, на фоне флагов с гербами снова говорил громкие слова, делал паузы во время аплодисментов, а потом перерезал красную ленту, растянутую между коваными воротами входа. Китнисс не отходила от него ни на шаг, а совсем недалеко маячила Рубин Халсвит, победительница этого года. Под гимн все приглашенные тут же разбрелись по всей территории, а Цезарь увел Крейна в сторону, чтобы «выпросить все подробности, которые не терпится узнать телезрителям». На стендах по обе стороны от входа каждый желающий смог бесплатно взять программку и путеводитель по арене или загрузить их в свой телефон или планшет. Как всегда, все для посетителей. В этом месте она чувствует себя настолько лишней, насколько это возможно. Множество приветственных белоснежных улыбок, навязанные пустые разговоры и воспоминания о Мэте и Элин с пересказом подробностей их убийств приводят к мелкой дрожи, которую, к счастью, разукрашенная толпа не замечает. Какой-то магнат с женой отводят ее к обеденной зоне, чтобы и дальше продолжить свои пустые, но ранящие ее разговоры. Здесь расположен длинный стол с десертами и алкоголем, над ним для защиты от солнца натянут белоснежный тент с золотыми надписями «Третья Квартальная бойня» и «LXXV Голодные игры». Никому не должно быть слишком жарко. Вокруг него уже собираются первые посетители. Китнисс вяло следит за небольшой группой капитолийцев недалеко от стола с тентом, которые собрались вокруг двоих, устроивших инсценированный бой. Будет неудивительно, если они пытаются повторить бой каких-то трибутов на этой же арене. Среди зрителей виднеется Рубин Халсвит, она ослепительно улыбается, ее грудь очевидно увеличилась со дня ее победы. Странно, что Цезарь не дал ей сказать ни слова. Рядом с ней — один из магнатов, который регулярно хочет видеть Китнисс в своей постели. Она с радостью уступит его Рубин и сегодня, и в будущем. Китнисс удается «вспомнить», что с ней хотел поговорить Крейн. Присвоившая ее на время парочка не возражает и отпускает ее — вряд ли они осмелятся задавать главному распорядителю лишние вопросы. Она отходит от тента на достаточное расстояние и чуть не налетает на какую-то металлическую табличку. Она установлена прямо на песке, высотой примерно чуть больше фута. «Дин Фиббон, Дистрикт-10, 6-й день Третьей Квартальной бойни» — читается на гравировке. Китнисс несколько секунд смотрит на надпись, мурашки мигом расползаются по ее телу, она делает два шага назад, так и не сводя взгляд с букв. Она не запомнила Дина Фиббона, но теперь точно знает, что именно на этом месте он был убит. Кем или чем — неважно, ее немного трясет от одной мысли, что он был убит именно здесь, но как будто он все еще недалеко. Как будто этот трибут сейчас видит ее и упрекает в том, что Китнисс прилетела сюда для развлечения в прямом эфире. Она обнимает себя руками. Почему выписанные лекарства так плохо действуют? Если у нее начнется паническая атака, сегодняшнее утро — вот что действительно покажется ей развлечением, если сравнивать с тем, что будет потом. — Привет, Китнисс! На неожиданное приветствие она может только втянуть воздух в легкие до предела. Финник Одейр. В нежно-желтом костюме и без рубашки. — Ты специально подкрался? — Китнисс хочет показать, что раздражена, но получается фальшиво. Она рада видеть его и не быть наедине с именем погибшего трибута и толпами богатых капитолийцев. — Нет, но ты забавно испугалась! — Финник посмеивается и замечает табличку с именем. — Не лучшее место для прогулки. — Здесь все не лучшее место, — нервно отшучивается она. — Не могу не согласиться. Только не говори Архитектору, не то испортишь весь триумф, — он кивает в сторону, где виден Крейн в окружении нескольких высокопоставленных капитолийцев. — Я постараюсь, Одейр. — Хочешь, покажу кое-то? Это сюрприз, — Финник подмигивает ей, и Китнисс невольно оглядывается по сторонам. — Ты уверен, что мне это понравится? — Абсолютно. Даже твой Архитектор не додумался порадовать тебя этим. Пойдем, — он машет ей рукой и направляется в сторону джунглей. — Лучше скажи сразу: это сколопендра или паук? — она еще раз смотрит в сторону Крейна, но ему сейчас не до нее, и идет вслед за Финником. — Змея, — смеется он. — Побыстрее, а то эти обступят нас и заставят раздавать им автографы! Китнисс ускоряет шаг и спустя несколько секунд оказывается в тени деревьев. Среди лиан и огромных листьев приятно свежо, и здесь же, у самого пляжа, металлический указатель, только футов пять или шесть в высоту, с надписью «Туман». Чтобы никто из туристов точно не ошибся и мог сориентироваться. Финник ведет ее дальше, и совсем скоро среди деревьев она видит знакомый силуэт. — Хеймитч? — не верит Китнисс и подходит ближе. — Подожди, солнышко, еще немного, — говорит он и что-то царапает на коре одного из деревьев. — Что ты… — она приглядывается. Хеймитч уже написал в столбик пять неприличных слов и дописывает шестое. Китнисс смеется — какой вандализм в отношении одного из символов власти Капитолия! — Вот, теперь все, — он отбрасывает острый камушек в сторону и поворачивается к ней. — Воу, красивое платье. У тебя, оказывается, есть вкус! — У Крейна. — Значит, главнюк еще и стилист? Сколько талантов! — Хеймитч подходит к Китнисс и обнимает ее. Ужасное утро тут же перекрывается приятным сюрпризом, ей уже не так одиноко, а арена на несколько секунд даже кажется только местом для долгожданной встречи. — Не знала, что вы здесь, — говорит Китнисс, когда Хеймитч отпускает ее после объятий. — Была такая толпа, что мы и сами не могли рассмотреть, ты ли это рядом с Крейном… — начинает Финник. — Он просто болтает, я-то с самого начала понял, что это не Кашмира! Китнисс смеется и прислоняется спиной к ближайшему дереву. — Ну, как ты? Что там за история с рекламой? — «Побеждай и сияй!» — Финник передразнивает закадровый голос из анонса, который, кажется, последние две недели доносится отовсюду. — Было ужасно. Я не знала, что делать, и фотограф носился вокруг меня всю фотосессию. «Теперь я хочу увидеть безразличие и пресыщенность!», — Китнисс передает его манерные интонации. — «Нет, этого недостаточно, общественность не поверит! Изысканнее!» — Это ж просто! — Хеймитч состраивает рожу с выражением крайнего отвращения, а потом показывает неприличный жест. — Если на палец надеть кольцо с одним из тех булыжников, то потянет на билборд в самом центре Капитолия, — весело комментирует Финник. Это снова заставляет Китнисс засмеяться, и она оглядывается по сторонам в надежде, что рядом нет ни одного капитолийца. К счастью, они все разбрелись по пляжу или по другим секторам. — Ты совсем выросла, — вдруг серьезнее говорит Хеймитч. — И твоя Прим — тоже. Представляешь, уже носит мне отвары от похмелья. Попросила дать Хейзел подработку. Она приходит ко мне раз в неделю, убирает, а я плачу ей пятьдесят дивисов. Все довольны. В остальном все по-прежнему. Китнисс невольно вспоминает их с Финником спор на пляже в Четвертом. На сколько тогда они спорили? Вышло, кажется, почти девятьсот, и это за неполных полчаса. Это сколько недель Хейзел придется приходить к Хеймитчу, чтобы заработать такие деньги? Крейн вообще расстался с ними, не глядя. — А что Гейл? — спрашивает она с осторожностью. — Гейл… — Хеймитч медлит с ответом. — Он все так же навещает твою семью и охотится по выходным. Работает в шахте, как-то ведет семейные дела. Я иногда вижу его в Котле. Он возмужал, девчонки вьются вокруг него, но ему не до них. По крайней мере, я его ни с кем из них не видел. Гейл всегда был ее другом, но только сейчас Китнисс чувствует укол ревности, сравнимый с сильным ударом в грудь. Пока он безразличен ко всем девушкам вокруг него, но что будет года через два? Сейчас он зол на нее, а что дальше, когда он смирится и успокоится? Сдастся одной из своих бывших одноклассниц? Когда они охотились вместе, она понимала, что когда-нибудь Гейл захочет завести свою семью, и себя в этом качестве не представляла. Они просто были командой, один мог всегда положиться на другого. Теперь же, когда впереди уже видна перспектива отношений Гейла с одной из девушек, от этого становится невыносимо тягостно. — Эй, Китнисс, не переживай. Уверен, он не злится на тебя, а скучает, — она чувствует на плече руку Финника. Нет, именно злится. Страшно ревнует, как и она ревнует его. До износа работает в шахте, чтобы отвлечься от мыслей, а в выходные отправляется в лес и уже не может спастись от обиды, которая копилась все это время. Это сводит с ума, и хочется как-то дать ему знать, что все не так, как он думает. Но для него будет безопасно неведение и обида. Мало ли что он натворит, если узнает всю правду. — Он видел слишком много. Хеймитч хмуро молчит. Ясно, что он не хочет пересказывать ей все, что касается Гейла, но и без его рассказа и так все понятно. — Перебесится, — наконец говорит Хеймитч. Китнисс оглядывается на пляж и вдалеке видит Крейна в компании с Тиберием Гернаром. Она может с легкостью узнать его, он ее постоянный почитатель, и теперь наверняка сожалеет о тратах ее времени на рекламу. Она невольно поеживается, вспомнив их встречу на днях. — Укусил кто-то? — тут же с улыбкой спрашивает Финник. — Брось, теперь это самое безопасное место! — Хеймитч отходит к соседнему дереву, оставляя и на нем слово, которое никогда не произнесут в эфире, только теперь одно. — Как иронично, да? — адресованная ей улыбка совсем не поднимает настроение, ей даже не удается вымученно улыбнуться в ответ. — Не думай о Гейле, солнышко, он скор на выводы, и в этом твоей вины нет, — Хеймитч небрежно откидывает со лба прядь волос и делает несколько шагов к металлическому указателю с названием сектора и, положив руку сверху, пробует немного раскачать его. — Знаешь… — негромко начинает Финник, — я был в гостях у Лоуфорда за полторы недели до того, как он нырнул с моста. Он как будто помешался, и мне показалось, не мог решиться о чем-то рассказать. — Неужели он устоял перед твоим очарованием? — Китнисс удается отвлечься от мыслей о Гейле, пусть теме о бывшем советнике она тоже не рада. — Не могу записать тот вечер в список своих побед, но… Слишком уж часто он повторял: «Если кто-то узнает про бункер, то для всех все изменится». А потом посмотрел на меня так, словно увидел в первый раз. Я спросил, о каком бункере он говорит, но Лоуфорд вдруг пришел в такой ужас, что кто-то меня услышит, что мне даже стало жаль его. Не веришь? — Нет, — Китнисс отрицательно качает головой. К судьбе советника она так и осталась равнодушной. Капитолийцы на самом верху снова перегрызлись за власть и деньги — там ничто иное никого не интересует, а дистриктам в итоге все равно, кто из них в будущем продолжит отбирать у них детей на Игры и возможность дожить до следующего месяца. — Таким жалким я его еще не видел. Я просидел в его квартире три часа, потом он выгнал меня, так ничего и не сказав. И я еще тогда подумал, а за что именно наш дорогой президент наградил Крейна Орденом? — А это здесь при чем? — Думаешь, Орден ему выдали просто за то, что он выполнял свои обязанности из трудового договора? — Я стараюсь об этом не думать, — Китнисс складывает руки на груди. — А тебе не кажется, что говорить здесь о таком может быть опасно? — Уверен, Архитектор прикроет свою любимицу, — Финник возвращается к улыбке и придает голосу интимную интонацию. — Вряд ли все это вообще касается Крейна. — Ты уверена, что так хорошо знаешь его? Китнисс не успевает сказать «Да», ее прерывает подошедший Хеймитч. Указатель с названием сектора за последние минуты сильно покосился вправо. — Заканчивайте разговоры, политологи, — он указывает на безгласую, которая подходит к Китнисс и подает ей записку. — Крейн передает, что мы уходим через пятнадцать минут, — говорит она, прочитав записку. — Я скоро подойду, — Китнисс кивает безгласой. — Что-то он сам недолго проторчал на своей же арене, — замечает Хеймитч. — Такие привилегии: может уйти с арены в любой момент, когда захочет, — с полуулыбкой говорит Финник. Китнисс невесело хмыкает. — Ладно, солнышко, беги к своему Архитектору, — Хеймитч обнимает ее, и она встречается взглядом с Финником. — И береги себя, ладно? — И вы тоже, — она в последний раз перед долгой разлукой смотрит на них и разворачивается в сторону пляжа. Теперь она не хочет покидать это жуткое место так же, как утром не хотела оказаться здесь.***
В самом начале пути на планолете Китнисс садится на то же место, которое она выбрала во время полета на открытие арены. Пока что они летят над лесами, пересекают большое озеро, потом снова леса. Горизонт не просматривается отчетливо, он в дымке, которую освещают солнечные лучи. Тень от планолета скользит справа от них по макушкам деревьев. Новость об аварии, в которой погиб советник Лоуфорд, уже давно никого не интересует хотя бы откровенно. В Капитолии не любят подолгу задерживать внимание на каком-либо событии, в особенности, если оно не приносит ощущение праздника и азарта. Ей кажется бесполезным рассуждать о бункерах, где бы они ни были. Скорее всего, речь шла об очередном тайном укрытии Сноу на случай беспорядков. Китнисс поправляет юбку платья на коленях. Вопрос Финника о том, хорошо ли она знает Крейна, теперь остается без ответа «Да». Как странно. Жить по два дня в неделю в одном доме с человеком, о котором ей почти ничего не известно, пусть даже о нем так часто пишут в журналах и рассказывают в новостях. Капитолийцы никогда не вызывали в ней интерес, Цинна при их первой встрече сразу понял, что она их презирает. Возможно, ей надо знать больше, чтобы быть готовой к неожиданному удару, а он точно будет. Китнисс встает, тихо подходит к ряду, где сидит Крейн, и садится в кресло напротив. Он или не заметил ее, или ему сейчас не до нее. Он задумчиво смотрит в иллюминатор и, скорее всего, на открытии арены что-то пошло не по тому плану, который он предполагал. Вокруг него вился Гернар. Несложно догадаться, что он подошел не для того, чтобы высказать восхищения. — Вам что-нибудь принести? — рядом с их креслами появляется бортпроводница, сияя улыбкой. Крейн ее игнорирует. — Горячий шоколад и булочки, пожалуйста, — говорит Китнисс. Она не ела с утра, а арена не вызывает чувство аппетита, если, конечно, не находится в рабочем состоянии. Шоколад и булочки тут же оказываются перед ней. Китнисс берет одну, обмакивает кусочек в шоколад. Так всего лишь чуть больше года назад делал Пит, но этот год равен целой жизни. Почему-то подсмотренный у него ритуал всегда немного успокаивает. Она сбрасывает туфли и поджимает под себя ноги. Эффи здесь нет, чтобы сделать ей замечание. — Когда вернемся домой, привезут ваши фотографии с фотосессии, — так же задумчиво говорит Крейн. — Я слышал, что Феликс Хатфилд в восторге и хочет начать планировать следующую фотосессию с вами. Китнисс совсем неэлегантно проглатывает слишком большой отломанный кусочек. Что-то в этой новости звучит и слишком неправильно, и одновременно даже нравится. Странное сочетание. — Вы говорили, что заплатите ему за такое мнение. — Вовсе нет, в этот раз обошлось без моего участия, — он с полуулыбкой смотрит на нее. — Возможно, ваши рекламные пятницы будут выпадать гораздо чаще, чем я предполагал ранее. Она понимает, за что случайно зацепилось ее сознание. «Домой». Именно это слово в первое мгновение разом останавливает ее мысли, указывая на что-то неправильное в нем. Еще мгновение — и становится ясно, что из всего Капитолия роскошный пентхаус в его центре наиболее приближен к такому названию. Нет, назвать искренне это место ее домом нельзя, но не называть же так ее квартиру, в которой Эффи почти все сделала под требования моды? Ей не хочется и думать о том, чтобы что-то там менять и обустраивать, особенно после самых первых и самых тяжелых месяцев одиночества. Стены ее квартиры всегда будут ассоциироваться с одиночеством. Что еще? Студия Цинны? Может быть, но там свора моделей и ассистентов, там при желании до нее доберется почти любой. И Цинна, со всей своей популярностью, не сможет сказать и слова против. После отпора с его стороны могут быть последствия, Китнисс не хочет вредить ему. В Двенадцатый дистрикт она никогда не вернется, и ей совсем не нравится свое желание искать необходимое место среди того, что навсегда останется для нее чужим. Цинна просил выходные ради себя самой. Как странно ждать спокойствие и защиту от автора своих кошмаров. Как странно находить то, что ей нужно, в его доме. Случилось много странного за последний год. Цинна не просто так когда-то был дружен с Крейном. Значит, были причины. О нем она и правда до сих пор знает слишком мало, даже спустя пять месяцев выходных. Даже не назовет его любимый цвет. — Вы так любите шоколад? — Крейн прерывает ее почти хаотичные мысли. Она как раз взяла вторую булочку. — Да. А вы? — Вполне, — он снова отдает все внимание виду горизонта и проносившегося мимо леса. Что ж, теперь ей будет, что сказать, если спросят. Китнисс мысленно с грустью усмехается: почитатели всегда задают ей совсем другие вопросы. Приятный сладкий вкус не дает разгуляться этим сценам в памяти во всю силу. Сейчас для этого даже не нужна помощь успокоительных. Когда они вернутся, она что-нибудь спросит у Крейна о разрушенных древних городах, один из которых сейчас виднеется вдали.