Зомби, тачка, два ствола

— Это что? — Кольцо. — Лицо мужчины осталось непроницаемым. Чёрт его знает, что у него там, в его голове, происходит. — Это кусок проволоки! — я нервно хохотнула. — Не занудствуй. Некоторое время назад — Воспоминания о дяде? — он переспросил, оторвав подбородок от кончиков пальцев. — О несуществующем дяде, — пришлось поправить его, хоть голос и дрожал. Это всё-таки была существенная ремарка. Психиатр замолчал и что-то коротко черкнул в блокноте. Я заёрзала в кресле. Тишина несколько угнетала. Только я замерла, хлёсткий вопрос больно ударил под дых: — У тебя возникали мысли о самоубийстве? Мужчина напротив меня поправил очки с толстыми стёклами, сползшие на самый край крючковатого носа. Пальцы у него были тонкие и ровные — им только по чёрно-белым клавишам бегать, выжимать мелодию. Я снова заёрзала в кресле, пытаясь устроиться удобнее. Но проблема ощутимого дискомфорта была явно не в неудобной позе или жёстком сидении — я панически боялась этого человека напротив. И того, что происходило с моей головой в последние сорок восемь часов. — Какого плана? — мне очень хотелось отшутиться, не дать ему залезть своими тонкими руками, не обтянутыми латексными перчатками, мне в голову. Бесспорно, это было абсолютно глупо — сарказм на приёме у психиатра вовсе не был признаком здорового ума. Но, тем не менее, иного способа защиты придумать я не могла, ибо черепная коробка под завязку была забита ватой, медленно тлеющей и забивающей все пустоты густым седым дымом. — «Почему я не помер ребёнком, когда кидал бутыль с карбидом в стену гаража?» Мужчина едва заметно улыбнулся, снова пробегая бледной рукой-пауком по столешнице в поисках ручки. Он беспрестанно что-то записывал, стоило мне замолчать, но пока я говорила, он только качал головой в такт скомканным словам, прожигая взглядом уже начавшую тлеть казённую рубашку на моём левом плече. Я снова заёрзала в кресле. Новые вещи снова казались неудобными, слишком жёсткими, царапающими кожу. Джинса шорт, доходивших до колена, была грубой, хлопковая рубашка пахла больницей. — Нет, не было. До Конца Света — точно нет, — я помотала головой, массируя указательным и средним пальцем точку между бровями. — А после? — вкрадчивый голос психиатра почему-то заставил вздрогнуть. — Было один раз. — Я не поднимала глаз, настойчиво игнорируя все попытки мужчины пересечься со мною взглядами. Внутренний голос молчал, опоенный лекарствами, уже почти сутки, и без него делалось только хуже. — Не расскажешь? — он постукивал ручкой по столу — тук, тук, тук. Раздражающий звук. — Вам это интересно? — едкая ухмылка помимо воли расплылась на горящих губах. — Я так понимаю, с Апокалипсисом ваша клиентура стремительно поредела. Мужчина промолчал, снова что-то помечая в блокноте. Снова ставит галочку, что я язвлю. Снова очко не в мою пользу. Плюс один повод дать мне следующую таблетку. — Мы с Томом нашли бункер. Там было всё, чего душе угодно — еда, вода, электричество и, главное, безопасность. Мы до этого всё куда-то бежали, бежали, а тут остановились. Вот всякие мысли и накатили. Так вдруг погано стало — хоть волком вой. — Я замолчала. Да, тогда действительно было странное ощущение — хоть за нож хватайся. — Что тебя отвлекло от мыслей о суициде? — мужчина вновь поправил очки, перестав на несколько секунд отбивать ритм ручкой. Он говорил грубо, будто рубил каждое слово: никаких полунамёков — всё называть своими именами. Я могла бы сказать, что отвлекли меня уроки стрельбы или толпа зомби, свалившихся в бункер лавиной с поверхности по воле некоторых «людей в белом», то есть, по вашей, товарищ психиатр, и ваших соратников, воле. Я могла бы придумать, в конце концов, какую-нибудь относительно правдоподобную ложь. Но голова кружилась, сознание постоянно уплывало куда-то в туман, и выдумывать что-то связное можно было даже не пытаться. — Мой внутренний голос. — Прости? — мужчина явно оживился — даже из кресла приподнялся и опёрся локтями о стол, чтобы поближе рассмотреть моё красное, как запрещающий сигнал светофора, лицо. — Мой внутренний голос назвал меня недоделанным эмо и сказал не выпендриваться и жрать яичницу. Ну, звучит это всё-таки весьма и весьма странно. — Внутренний голос… Очень интересно! — психиатр снова что-то строчил в блокноте со сверхзвуковой скоростью. — Расскажи про него поподробнее, пожалуйста. *** Я уставилась в потолок, упрямо сложив руки на груди. — Лора, пожалуйста, прекрати! — строгая медсестра, на халате которой было написано Кларис (хотя я помнила её, как Надин), была тут как тут. — Ты вредишь только себе. — Я сказала, нет. Я не буду делать эти уколы. Голоса не хватало очень сильно. Если уколы прогонят и те слабые его отголоски, я тут и вовсе со скуки повешусь. Хочется, чтобы перестало хотеться спать и исчез назойливый гул в ушах. А они ещё уколы предлагают. — Послушай, Лора, — кушетка скрипнула, и моё личное пространство вероломно нарушили — медсестра уселась у моего бедра и заботливо накрыла ладонью моё плечо, — эти уколы уберут те негативные эффекты, на которые ты жаловалась доктору. Сонливость уйдёт, головные боли. Консультация психиатра помогла скорректировать план твоего лечения. Всё будет в порядке. Ты же хочешь поправиться? Я неуверенно кивнула. Что-то на уровне здравого смысла яростно пыталось достучаться до меня, размахивало транспарантами и прочим, но я не могла разобрать. Тон девушки был успокаивающим, а голова болела сильно, глаза слипались. Хотелось снова начать думать так, чтобы мысли не искали путь сквозь густой туман. — Уколы гораздо эффективнее таблеток, — голос Надин-Кларис окатывал приятными тёплыми волнами, успокаивал взбаламученные нервы. — Ты же хочешь быстрее поправиться? Выйти отсюда, верно? Увидеть своих друзей, Томаса. Ты же скучаешь по Тому, да? — Скучаю, — я кивнула скорее по инерции, не вдумавшись в суть вопроса. Надин замолчала, выжидательно вглядываясь мне в глаза. — Чёрт с вами. Колите. — Умничка. Девушка принялась готовить шприц. *** — А катаны у тебя были настоящие? — я обхватила покрепче бокал с дымящимся чаем. В просторной кухне было пусто, но в дальнем углу мигала зелёным огоньком работающая камера. Как подопытные кролики, честное слово. — Нет, бутафория, — Райан удивлённо усмехнулся. Ну действительно, идиотский вопрос. — А… — Я просто представила, как эпично смотрелся бы на пустынных улочках Парижа Дэдпул, крошащий катанами зомби на протухший кебаб, — я задумчиво посмотрела на камеру. — Как думаешь, нас когда отсюда выпустят? «Слушай, ты со своими вопросами поосторожнее на поворотах! — голос в момент оживился и спешно отвесил мне пару ментальных затрещин. — Идиотка, смотрит в камеру и порет какую-то чушь! Тебя отсюда никогда не выпустят, потому что ты псих и слышишь голоса в голове. Нашла, где и о чём говорить!» Он после уколов немного очнулся. Камеры, белые халаты. Не было времени подумать, где мы и кто нам «помогает», а потом не стало сил. Мне выписали какие-то уколы, от которых головные боли хоть и прошли, но начали путаться воспоминания, а постоянное желание лечь и уснуть так никуда и не пропало. Голос слегка оживился, хоть и звучал глуше. А ещё из дня начали пропадать значительные куски — по несколько часов, вероятно, точнее сказать не могла ввиду отсутствия где бы то ни было любых приборов, предназначенных для измерения времени. Я бы обрадовалась даже палке, воткнутой в середину нарисованного круга — но и той не было. Были запутанные коридоры, по которым я могла бродить безо всякого сопровождения и ограничения, с тучей закрытых дверей и одной открытой — в мою палату. Была небольшая столовая, в которой не было ни вилок, ни ножей, а кофе-машину и плиту можно было попросить включить, просто махнув рукой в камеру. Был кабинет врача, куда дверь открывалась только ключ-картой и куда приводил меня санитар. Вернее, он сопровождал меня, но от того, что мне не заламывали руки, ощущение тюрьмы не пропадало. Были встречи-«свиданки» с Томом и Райаном — ограниченные по времени, очень короткие. В день их могло быть несколько, но что проку. Всё остальное время я могла читать, бегать на беговой дорожке, поливать цветы или заняться плетением собственной петли — на хобби не было никаких ограничений. Меня ведь не держали в плену — меня лечили. От сотрясения мозга сначала, теперь от шизофрении, вероятно. Формально меня не удерживали — я просто не могла найти выход. Постоянно целовала закрытые двери и стёкла в другие палаты. Том и Райан жили где-то в другом месте. Где, ни разу не говорили — под камерами не хотели или расстраивать не хотели. Но по небрежным щетине, лёгкой синеве под глазами и пластырям на сгибах локтей Томаса я решила сделать далеко идущий вывод и предположила, что ему там тоже приходилось несладко. Похоже, его использовали в каких-то экспериментах — очень надеюсь, что не в качестве подопытного. Райан выглядел гораздо лучше — посвежел даже немного, только помрачнел. С чего мне захотелось доверять этому мужчине-ребёнку, я объяснить не могла. Просто захотела и решила. Да, обстоятельства нашей встречи нельзя назвать кристально чистыми и понятными, а тот факт, что сразу после этого я оказалась в палате белохалатцев, явно не должен был добавить ему очков, однако… Называйте женской логикой или кромешным идиотизмом, приводите аргументы в пользу того, что Рейнольдса стоило бы признать иностранным шпионом и расстрелять на месте без суда и следствия — я все их уже перебрала. Но внутренний голос ведь не переспоришь. Здравый смысл пал жертвой неравной борьбы и теперь обиженно сопел, замазывая зелёнкой глубокие царапины и жалуясь совести на отсутствие у меня себя. С Райаном можно было перекинуться парой шутеек, в то время как Том смотрел на меня как на смертельно больную, сделанную из песка и готовую рассыпаться от любого прикосновения. «Мать, ты уже минут пять молча пялишься на нос Райана. Либо ты говоришь очередную фигню, либо я начинаю вас шипперить!» — голос отвесил освежающую пощёчину. Я тряхнула головой, сбрасывая оцепенение. — Я говорю, нас ведь никто не держит, — Рейнольдс ободряюще улыбнулся. Ну вот, теперь и он смотрит на меня так, будто мне пора с завещанием в гроб укладываться. — Ты поправишься, и, если захочешь, мы уйдём. — Все? Ты тоже с нами пойдёшь? — почему-то захотелось по-детски забраться к Райну на колени и уткнуться в грудь. «Всё, теперь я точно вас шипперю», — фыркнул голос. Да фу на тебя. Как к бате. За поддержкой. За семейным теплом. — Конечно, если ты захочешь, — если бы только он не смотрел на меня так, я бы поверила. Я бы поверила и обрадовалась, и захлопала бы в ладоши, и запрыгала бы на стуле. Он жалел меня. И это раздражало. — Сколько времени я здесь? — я хмуро уставилась на мужчину, мигом сбивая ободряющую улыбку с его губ. — Я сбилась со счёта. Неделю? Две? Месяц? — Всего семь дней, — Райан хотел взять меня за плечо, но я вывернулась и подскочила на ноги. Всего неделю. Казалось, целую вечность. Вы когда-нибудь проводили целую вечность в компании слабо трепыхающегося саркастичного монстра, критикующего каждое твоё движение и кажную твою мысль? Пытались понять, насколько большой кусок дня только что пропал из вашей головы? Перебирали судорожно по крупицам воспоминания, боясь обнаружить пропажу хоть одного? Целая вечность, а не неделя. Целая вечность, Карл! Я уставилась на своё слабое отражение в оконном стекле. Там, за преградой, раскинулась пустошь, обломки прежнего мира. Они мне уже порядком надоели — первое время я только и развлекалась, что вглядывалась в бездыханные останки цивилизации, пытаясь понять, где мы. Но при том условии, что я абсолютно не ориентировалась не только в самом Париже, но и его предместьях, а также в принципе на территории всей Франции, дело это было абсолютно бесполезным. Зато я узнала одну маленькую, но важную деталь — стёкла здесь были особые, пуленепробиваемые, а высота не позволяла даже в случае удачно разбитого окна выпрыгнуть. Вернее, выпрыгнуть-то она позволяла. Совершить бреющий полёт до пустой площадки перед входом и превратится в не очень эстетичную кровавую лужу. — Целая неделя. Почти вся жизнь. *** — Здесь свободно? Голос Тома доносился сквозь завесу беспрестанного жужжания. Процесс перегрелся, кулеры работали на максимуме. Больших трудов, в самом деле, стоило оторвать взгляд от невероятно интересного пятна краски на стене и перевести его на мужчину. Тот выглядел ещё бледнее белёсой кляксы, чудно улыбался, кривя уголок рта, и старался что есть сил выглядеть радостным. Несмотря на то, что актёром он был весьма неплохим, выходило у него откровенно дерьмово. Сеточка морщин, проступающая обычно, когда он широко улыбался, сейчас потерялась на сероватой, будто запылённой коже; глаза, слегка отёкшие, краснеющие капиллярами, потухли, позади них кто-то вывернул обе восьмидесятивольтные лампочки. Томас не в силах был контролировать и свой взгляд: он бегал, как ошпаренный, едва задерживаясь на мне, всё время исчезая где-то позади, на экране. Я качнула головой, снова возвращаясь к изучению белого пятна. В конце концов, рядом было действительно незанято. — Ты как? — Хиддлстон поджал губы. Он их всегда поджимал, когда говорил о чём-то неприятном, неудобном; так же он говорил, что родители и сёстры остались в Лондоне. — Жить буду, — губы плохо слушались, поэтому я просто отсалютовала стаканом. — Что сказал мистер Я-залезу-в-твою-голову-и-вытащу-все-детские-страхи? — Он сказал, что тебе нужно пристальное внимание и полный покой. Стресс может спровоцировать рецидивы, да и вообще, нервничать — вредно! — он хохотнул. — Придется тебе пропить курс успокоительных, еще пара уколов общеукрепляющих, а… — Да знаю я, что он сказал, — я прикрыла глаза — унять дрожь в коленях. Том замолк. Только осуждающе покосился, скользнул полумёртвым взглядом, оцарапав скулу. Сложил руки в замок, упёр локти в колени и тяжело ухнул вниз, опуская голову под кисти. «Скажешь сейчас или продолжишь мучить кота? — голос охрип, потускнел, стащил с голову сверкающую корону всезнайки. Шутка ли, оказаться всего лишь диагнозом в больничной карте, а не всевидящим оком. — Давай уже». — Я подслушала в коридоре. Прислонилась к двери, — белое пятно походило на летающую тарелку. Ладони леденели, а глаза жгло. — Всё-таки звукоизоляция у них здесь ни к чёрту! — нервный смешок сорвался с губ, как облако пара в морозный день; Томас не шелохнулся, но новая болезненная морщина пробежала через широкий лоб, смяв белёсый шрам. — Ладно, Томми. Выдохни, вдохни и скажи свою подготовленную утешительную речь, а я пока плесну себе ещё кофе. Ноги с трудом слушались, но я заставила их поднять моё мотыляющееся тело и нести его к чайнику. Мужчина остался сидеть на стуле, будто выточенный из мрамора. Или вляпавшийся в клей-момент. В любом случае, он не проронил ни слова, то ли поражённый моим экстраординарным идиотическим любопытством, то ли до глубины души расстроенный вскрывшимися неприятными обстоятельствами моего психического состояния. — А я ведь её не подготовил, — он звучал хрипло и обескураженно. Таким растерянным мне ещё не доводилось его видеть. Он будто ждал моей поддержки, моего утешения, моей ободряющей речи. — Они сказали, тебе нужно постоянный медицинский контроль и лекарственная терапия. А ещё никаких стрессов и… — И клетка, точно? Такая большая, с толстыми прутьями, чтобы не прогрызла, — картинка всплыла в голове абсолютно некстати. — Да ладно, Томас, ты ведь знал, что у меня с головой не всё в порядке. С чего такая физиономия? Он не ответил. Не надо ему грубить. Ему тяжело, кажется. Подумаешь, маленькая шизофрения у человека. С кем не бывает. Да и не шизофрения даже, а так, ПМС, только посильнее. Или я что-то путаю? В голове ваты набито, как в плюшевом медведе. Был бы у меня интернет, я бы точно сказала, что это за зверь такой в моей головушке завёлся, а так… А так будем считать, что это просто перепады настроения. Тогда чего они так все переполошились? И чего только Томушка кручинится? Разве за десять дней можно привязаться к человеку? Мне всегда казалось, что это невозможно. Да, мы вляпывались в бессчётное число передряг, но всё-таки… всё-таки я под лекарствами. Потеряла мысль. — Ты вот мне только скажи, Томка, — я вернулась на место и покосилась на Хиддлстона, — Дэвид жив или нет? Мне просто понять, где бред, а где реальность. — Ты его убила в том доме, — мужчина проводил бесцветным взглядом чашку, которую я что есть силы запустила в противоположную стену. — Он мёртв. Голос что-то невнятно пробормотал и, вытянув из ящика фотографию Теннанта, приклеил обратно в уголок оторванную было чёрную ленточку. Окей, Гугл, что делать, если по тебе плачет психушка? Я что-то забыла сделать. Что-то важное. Как только мы сюда попали, я всё время пытаюсь вспомнить. Я что-то должна была сделать. Что? — Ладно, Томушка, ты пока давай придумай мне речь ободряющую, а я пойду. Мне пора таблеточку глотать, чтобы черти по углам не мерещились. Глаза всё ещё жгло. Ладони вспотели, а больше всего хотелось броситься к Томасу на шею и завыть. Мне почему-то начало было казаться, что он, мой большой и сильный друг, сможет одним движением руки разогнать все мои печали. Однако вон он сидит, скрюченный, осунувшийся, нескладный, как саранча-переросток, растерянный, будто ему по голове обухом. Нельзя плакать. Будь мужиком. Дверь за спиной хлопнула, и я разревелась. *** — А вот и ужин, — в проёме появилась светленькая медсестричка, толкая перед собой небольшую бесшумную тележку. — Лора, ты уверена, что не хочешь поужинать в палате? — Абсолютно, — с трудом сдерживая нервную дрожь, я улыбнулась в ответ и убрала стопку журналов со стола. — В столовой положено кушать, в палате — отдыхать. Каждому занятию — своё место. — Логично, — девушка звонко рассмеялась, будто я была грёбаным Мораном. — Ещё пара дней — и тебя можно будет выписывать. — Это официальная информация? — с трудом удалось сложить губы в усмешку. Медсестра хохотнула и выставила передо мной несколько тарелок. Вот что-то, а кормили здесь на убой. В памяти тут же всплыли каннибалы из «Ходячих мертвецов», но я спешно отогнала эту мысль. Слишком много мороки ради моего непримечательного холестеринового тельца. На ужин сегодня был греческий салат, запечённая курица и классический пудинг. С таким рационом я точно не влезу в свои старые вещи. — Лора, — я уже успела забить рот салатом и едва не подавилась, когда девушка окликнула меня, — тебе тут ещё передали. Райан передавал пожелания скорейшего выздоровления и просил прощения за то, что сегодня не смог придти к тебе. Она протянула мне бумажный пакет, заклеенный чем-то наподобие воска. Ого. Теперь тут ещё и делают вид. что не шмонают передачки. Круть. — Спасибо! — Он сказал, вам это пригодится, — пробормотала девушка, увозя тележку. *** — Здесь написано, что каждая фаза длится неделями, а то и месяцами, а не прыгает ужаленным зайцем каждый день! — в психиатра полетел ещё один толстый справочник. — Охрана! — мужчина взвизгнул так, будто ему прищемили… а, ну верно, я в этот момент как раз туда и попала следующим талмудом. — Погоди с охраной, сначала объясни! — пришлось схватить трепыхающееся тело за воротник и хорошенько встряхнуть. — У меня ведь не атипичное биполярное расстройство, точно? Что со мной тогда? Почему мне мёртвые мерещатся? — Лора, успокойтесь! — он накрыл мои пальцы своими, холодными и мокрыми, я брезгливо скривилась и выпустила его из объятий. — У вас именно биполярное аффективное расстройство, смешанный эпизод. Вы просто не дочитали, его описание где-то в середине. В него полетел ещё один том толщиной страниц в восемьсот, от которого врач ловко увернулся и не менее ловко спрятался под стол. «Может, привязать его к стулу и хорошенько отоварить „Психиатрией для чайников“ прямо меж глазёнок его крысиных? — кровожадно оскалился голос, потирая руки. — А то ишь ты, всякая шваль будет говорить, что я — всего лишь порождение твоих буйных фантазий. Дай-ка ему за меня по почкам, лучше дважды!» — Лора! Прекрати! — из-за двери послышался голос Тома. А ключик-то вот он. А дверь на замке. Я, может, и псих, но скрупулёзный донельзя. Пока у меня приватная беседа с врачом, никто не войдет и не выйдет отсюда без моего ведома. Никто без газовой горелки, естественно. — Лора! Дай этому уроду по шарам, и он всё расскажет! — а Райан умеет поддержать! Кажется, у меня, как в старых фильмах, появилось два говорящих человечка на плечах. Томас с нимбом увещевал открыть дверь, вести себя, как взрослому адекватному человеку, доказать своим поведением, что я не шизик. А Райан с рожками предлагал прижать этого Пилюлькина к стене и выбить из него все ответы силой, непонятно откуда у меня взявшейся. И, хоть последний вариант казался безумно притягательным, здравый смысл яростно тянул одеяло к Томаззо. — Лора, даже думать не смей! — в голосе Хиддлса зазвенел металл. Ух, какой он властный. Даже по его образу Локи заскучала. — Немедленно открой дверь! Не трогай доктора! Бедный мужик сжался где-то под столом. Я не псих, и он об этом знает, но упорно молчит, собака. В общем-то, ясно и понятно, что держали лечили нас с Томом и Райаном те самые мифические «люди в белом». Это было так же просто, как дважды два. Они у меня вообще начали было ассоциироваться с теми куряками из «Оставленных», только эти белоснежки явно не преследовали добрых целей. Они преследовали нас. И я тщетно пыталась найти выход из бесконечного коридора, опутавшего всё здание Центра — его попросту не было. Они не собирались отпускать нас, ясное дело. Если им действительно нужен был Том и его кровушка для своих экспериментов в стиле Пинки и Брейна, то его они теперь точно не отпустят с миром. Как заставить его остаться по доброй воле? Сказать, что я псих и мне нужно лечение. Профит. Теперь этот зануда и с места не сдвинется. Слушает их, уши свои большие развесив. Я присела на край стола и потёрла глаза костяшками пальцев. Голова гудела и соображала очень туго, мысли постоянно путались. Это от лекарств. Точно, всё от них. Что-то острое больно кольнуло в плечо, вырвав откуда-то из глубины груди хриплый удивлённых вскрик. Боковым зрением мне удалось сфокусировать справа сухую фигуру психиатра перед тем, как картинка перед глазами поплыла. Мне что-то вкололи. *** Свет. Я вижу свет. Свет в конце тоннеля? «Слы, мать, ты сначала за электричество заплати, а потом лампочки в конце тоннелей жги! — ехидный и полный здорового сарказма голос зазвучал над ухом, прорезая мерный гул разрядом. — Чего разлеглась, королевна? Кто тебе отпуск выписал? Давай, зад поднимай и арбайтен, арбайтен, арбайтен!» Я наконец смогла продрать глаза и уставилась в синевато-красное предрассветное небо. Ну, то, что оно предрассветное, я поняла чуть позже, поначалу я просто бездумно («Можно подумать, это как-то отличалось от любой другой твоей деятельности!») втыкала в кусок синевы перед лицом, тщетно пытаясь определить своё положение в пространстве. В голове странно прояснилось, будто кто-то открыл форточку и выветрил весь дым, накуренный лекарствами. Более того, я наконец могла перестать циклиться на переборе воспоминаний — они выстроились в ровную картотеку, всё на своей полочке. Здравый смысл всё ещё притворно постанывал, поглаживая забинтованные руки, после драки с голосом за доверие к Райану, совесть что-то строчила в огромной бухгалтерской тетради (опять мои грешки конспектирует), мозг впал обратно в анабиоз. Всё вернулось на круги своя. Практически. — Лора? Я с лёгким матерком-ветерком повернула голову и заметила источник взволнованного голоса. Райан лежал в паре метров от меня, так же, как и я, размазанный по асфальту, но предпринимающий хоть какие-то попытки подняться. Больше он походил на ворочающуюся черепашку, но он-то хотя бы пытался двигаться. — Ты в порядке? — он заметно нервничал, хотя у самого вздулась губа — когда подраться успел? — Я… навер… ное, — я приподнялась на локтях и с трудом подавила подкатившийся на первой космической комок, желавший покинуть пределы моего бренного тела. — Что?.. Где Том? Мы лежали на парковке у какого-то супермаркета. Темнело стремительно. Чтокакзачемпочему. Миллион вопросов и ни хренашечки ответов. По порядку: Зачем нас выкинули из Центра? Мы важны. Может, не все, но Том точно. Почему тогда мы валялись мешками с картошкой на чёртовой парковке, где нас мог беспрепятственно съесть любой мимо проходящий себя уважающий ходячий мертвец? Зачем меня накачивали лекарствами, морочили голову психическими диагнозами, а потом просто вышвырнули, как обёртку из-под «Киндер-Сюрприза»? Зачем? Почему? «Нахуя? — голос прикурил от подожжённой фотографии Теннанта. — Не стесняйся, здесь все свои». Вот именно. Нахуя? Нахуя столько головной боли? Слишком иррационально для великих умов. А голосу явно полегчало. Он даже как-то преобразился немного — обнаглел ещё больше (хотя куда уж), стал ещё саркастичнее и, кажется, вовсе решил избавить обо всех напоминаниях прошлого. Будто всё, что было до Центра, его не касалось. «Ты ищешь отклонения у голоса, который слышишь у себя в голове. Ты всё ещё думаешь, что тебя лечили зря?» — голос выпустил облако дыма и закашлялся — в жизни не курил, дурень. Погодите. Том им нужен. А Тома-то с нами и нет! — Райан! Райан! — я подскочила, но тут же закачалась — мир плыл перед глазами, ноги не слушались, затошнило. Как на корабле, ей-богу. — Где Том? Рейнольдс, спешно подхвативший мою качающуюся тушку под локоть, беспомощно огляделся — тоже не знал. На минуту он замер с растерянной донельзя моськой. — ТОМ!