Зомби, тачка, два ствола

— Три плюс пять умножить на семь плюс двадцать! — я подпрыгнула на столе так, что ложки и тарелки зазвенели. — Очень смешно. Лора, отдай мне шоколадку! Не паясничай! — Том закатил глаза, скрестив руки на груди. — Отдам, когда посчитаешь! — я показала язык, пряча шоколадку за спину. — Давай, давай! Три плюс пять умножить на семь плюс двадцать! Какое действие выполняется первым? Лицо Хиддлстон сначала приобрело розоватый оттенок, затем резко пожелтело, на лбу выступила сине-зелёная вена, в морщинах собрались капельки испарины. Мужчина громко выдохнул и стиснул зубы. Было непонятно, что отражалось на скованном судорогой напряжения лице: математические страдания или с великим трудом сдерживаемое желание затолкать мне злополучную шоколадку в глотку. — Нет, есть, конечно, альтернативный вариант, — я закусила губу, но смешок всё равно вырвался. Хиддлстон подозрительно покосился на меня. — Назови мне логарифм тысяча двадцати четырёх по основанию два, и шоколадка твоя! Том застонал, обхватывая голову руками, одним только своим видом выражая всю печаль и скорбь за тысячелетия войн и разрушений. — Дом стоит, свет горит, из окна видна даль, так откуда взялась печаль? — я не удержалась — он был практически живой иллюстрацией к песне группы «Кино». Реакции на мой бубнёж не последовало — Том застыл, будто отлитый из бронзы. «Ну всё. Обидела ребёнка!» — просюсюкал голос. Ребёнок действительно обиделся — насупился, чуть выпятил нижнюю губу и недовольно поглядывал на меня исподлобья. Только я успела подумать, что он будто выжидает момент, как подлянка всё-таки случилась. Мужчина вдруг резко выпрямился и, совершив просто невероятный по своей грациозности прыжок к столу, обхватил меня за ноги. Я даже пикнуть не успела — он мигом стащил меня на пол. «Сразу надо было есть, — буркнул голос. — Теперь сиди без сладкого». — Лора! Будь человеком! — пропыхтел Том мне в ухо, пытаясь разжать мне за спиной пальцы. — Я что, кролик, что ли? — я категорически не желала расставаться со сладким. Это была моя законная вторая шоколадка на правах матери семейства. Мне же нужно чем-то стресс заедать. Мужчина, может, и был сильнее, когда надобно было банку открыть или шкаф подвинуть. Но моё желание полакомиться было непоколебимо всякими там физическими и логическими обоснованиями — хватку питбультерьера разжать можно было исключительно в случае моей внезапной смерти. Да и то — не факт. Поэтому Томасу оставалось только пыхтеть куда-то мне в плечо и беспомощно возить пальцами по моим. На его месте я бы уже давно прибегла к каким-нибудь запрещённым приёмом — укусила бы за ухо или попыталась расцарапать руки. Но что поделать, Хиддлстон был жинтельменом до мозга своих британских костей. Видимо, не так уж сильно хотел шоколадку. — Ло? Тихий голосок электрошокером врезался куда-то под рёбра и заставил подпрыгнуть на месте, едва не выронив злополучную сладость. Том тоже вздрогнул и отпрянул, стремительно заливаясь краской — оттопыренные уши пылали пуще щёк. На летнюю кухню, пошатываясь, забрела Матильда. — Ло, вы с дядей Томом обнимаетесь? — маленькое чудо едва не упало на кургузых ножках, но вовремя схватилось за стенку посудного шкафа. — Я с вами, можно? — Что она говорит? — Хиддлстон напряжённо выдавил ласковую улыбку. — Darling, why aren't ya asleep? — Ты спрашиваешь у меня, что она говорит, и тут же обращаешься к ней на английском. Гениально, друг мой друг, просто гениально, — я не удержалась и снисходительно похлопала Хиддлса по плечу. — Она решила, что мы обнимаемся, и спрашивает, можно ли ей с нами. Моть, давай, топай сюда! Обниматься будем! Девчонка расплылась в широченной улыбке и, с удивительной ловкостью перебирая пухлыми ножками, побежала к нам. Удивительное дело — до Конца Света я не любила детей. Ну, как не любила — не выносила той гаммы звуков, которую маленькие человеки создавали в радиусе 300 метров от себя. Не то что детский плач — лопотание, от которого принято традиционно умильно улыбаться и начинать сюсюкать, вызывало агрессивный приступ головной боли, поэтому любое скопление детей дошкольного возраста я обходила по самому большому возможному радиусу. Сейчас же, однако, хоть голова и продолжала разламываться на куски от любого писка этой малышки, желание закрыть ее в комнате со звукоизоляцией не возникало. Так до материнского инстинкта недалеко. Том подхватил крошечное создание на руки и поднял над головой. Я не успела даже нервно икнуть — Мотя звонко рассмеялась. Я бы уже орала от страха в её возрасте. Да и не в её тоже. Дети Апокалипсиса, что с них взять. Божечки-кошечки, Хиддлстон с ребёнком на руках, ни одна фотография котят не заставит мимиметр так шкалить. Томас, в серой майке и застиранной рубашке болотного цвета с закатанными по локоть рукавами, кружил заливающуюся смехом пухлую девчушку, а мне мерещились лукавая улыбку бога хитрости и обмана и мелькающая с каждым поворотом изумрудная мантия. Единственное «но» — британец окончательно забыл о наличии бритвы и ножниц. Его львиная грива растрепалась, но была чисто вымыта и безукоризненно блестела в сетях солнечных лучей. Брутальная щетина, некогда добавлявшая строгости и мужественности, ныне превратилась в аккуратную рыжую бородку, не менее ухоженную, чем лужайка перед нашим домом. А вообще, она будто бы неприлично намекала на то, что Хиддлстон планировал пробоваться на роль Барбароссы. Я вздохнула в память о гладко выбритом Томасе, которого можно было целовать без риска остаться с расцарапанным и распухшим подбородком. Мужчина прекратил вращение и вдруг рухнул на диван, увлекая на подушки девчонку. Голос тихо икнул. — Мотя! Девочка медленно поднялась и захлопала глазами, я мысленно изо всех сил стиснула зубы. Но вместо того, чтобы залиться ревом, она вдруг хихикнула и ловко вскарабкалась на перевернувшегося на спину Тома. Мужчина улыбался сытым котом. — Ну что ты творишь, ирод! — Вот что мама говорит, а? — Хиддлс развел ручки девочки в стороны и помахал ими, будто крыльями. — Опять на вашем тарабарском… Мама. Одно слово молнией прошло через всё тело, электрическим разрядом сотрясая каждую клетку. Мама. «Ну шо, мать, ты только поняла? — голос закатил глаза. — Мать семейства, едрить твою за ляжку…» Солнечные лучи танцевали закатный танец на летней кухне, поблескивая в зеркале и в покатых боках кружек на полочке. Её Томас привинтил, стоило мне только заикнуться, что надоело бегать в дом за посудой. За распахнутыми окнами шелестели яблони, медленно и лениво наливились краснотой мелкие яблоки на ветках - мельба, сладкая и пахучая. Из нее потом сварить варенье - и в чай... Рот наполнился слюной. - Моть, будешь шоколадку? Девчонка прекратила тыкать мужчину, на котором гордо восседала, в нос и обернулась. Светлые галочки бровей потерялись за кудрявой белобрысой чёлкой. Том обиженно надул губы. Солнце всё быстрее убегало за горизонт, нехотя подсвечивая незадачливого дачника, насадившегося на вилы возле ворот, плотно закрытых на несколько засовов. Снимем его с Томасом завтра. Сегодня мы кушаем шоколадку в тихом семейном кругу.