Зомби, тачка, два ствола

Тупая боль в затылке и затёкшая, жалобно ноющая при каждом движении шея – вот кто первыми приветствовал моё пробуждение. Взгляд упёрся в большое дерево, чёрной колонной разрезающее стремительно тускнеющее пространство за лобовым стеклом пополам. За ним, едва различимые в сумерках и скачущих отблесках света, притаились невысокие кусты, сливающиеся в единую черноватую массу – живая изгородь, так по-английски. Слева машину облепила густая тьма – её голодный оскал я поймала даже уголком глаза, а справа весело подмигивал высокими языками пламени костёр. Осознание происходящего пришло не сразу – первые пару секунд я пыталась понять, в какой лес мы с друзьями уехали на шашлыки. Но мимоходом скользнувшая мысль про типично-английский зелёный забор моментально вернула к жизни память. Салон был пуст, фары – погашены. И у костра никого не было. Томка, кажись, бросил меня на произвол судьбы. Думать было тяжело. И уж совсем невыполнимой задачей показалось попытаться выпрямиться в кресле, когда твой позвоночник окончательно и бесповоротно решил оставить себе форму спинки. Тот факт, что я осталась одна, пока не вызывал ровным счётом никаких эмоций – тупая боль не давала сосредоточиться и ухватить за хвост хоть одну сформировавшуюся мысль. Повинуясь первому желанию, я повернулась назад, явственно слыша в голове скрип проржавевших суставов. Топора на коробках не было. Теперь я ещё была и обезоружена. Одна! Визгливо крикнувшая в глубине темноты птица захлопала крыльями. Уши, будто намертво заткнутые парой килограммов ваты, разложило вместе с просыпающимся сознанием. Одна! Тьма, заворачивающая в полы своего плаща целые города, обожглась о крохотный костёр и недовольно ворчала за стеклом машины. Кусты впереди зашуршали, и сердце сделало сальто-мортале. Одна! Ключа зажигания нет. Нигде. Вытащен. Липкая волна страха побежала по спине и взъерошила волосы на затылке. Одна! — Проснулась? — Твою мать! Неожиданно вырисовавшийся за окошком контур человеческого существа заставил меня выдать звук в диапазоне, доступном только летучим мышам, и резко толкнуть дверь от себя. Лёгким ударом Хиддлстон был отправлен в нокаут. Ой. «Какой он милый, когда морщит носик», – пропел внутренний голос, пока мужчина, сбитый с ног моей истерикой, поднимался и потирал стремительно краснеющую переносицу. Я ему нос разбила, ты, кретин! — Прости! Простипростипрости! Выбраться из машины оказалось куда более сложным заданием, чем избить человека: сначала приоткрыть дверь, чтобы больше никого не ударить, просунуть в щель одну ногу, перенести вес на неё, оттолкнуться свободной ногой и выскользнуть наружу. Красиво? А было так: дверь распахнулась, чуть не сломав петли (или на чём там эта хрень держится) и снова задев Томаса, и я вывалилась на неожиданно обнаружившую себя асфальтированную полосу, запутавшись в дутой, чёрт бы её побрал, куртке. «Мистер Хиддлстон, я у ваших ног», – голос продолжал издеваться, пока я, морщась от боли, наблюдала носы кроссовок Тома, стремительно приближающиеся ко мне. Заткнись. — Осторожно, – мужчина не сдержал ехидной усмешки, останавливаясь и нависая надо моей распластавшейся тушкой. Зуб за зуб, разбитый нос за разбитый нос. Всё по-честному, что. Том учтиво подал мне руку и помог подняться. Что-то изменилось в нём. Пока не могу понять, что именно, но выглядеть он стал по-другому. Колени и ладони безбожно жгло, джинсы, ещё до Апокалипсиса дышащие на ладан, не выдержали и таки треснули. Ничего, у меня есть запасные. Да и вообще, сейчас все джинсы этого мира мои! Конец Света, чё. — Ты как? – пока в моей голове разносились отголоски злобного смеха Джо, мужчина уже успел поправить мне футболку и осмотреть ободранные руки. Но спрашивал он сейчас не о моём физическом состоянии. — Настолько нормально, насколько может себя чувствовать человек, совершив убийство, – Киркман, отпусти меня. Я начинаю говорить, как твои персы. – Нет, мне лучше. Правда, всё окей. Ну, не всё – тут Конец Света, как-никак: зомби, трупы, гадость всякая, но... Лучше мне, в общем. Словесное недержание выдало моё фальшивое «всё в порядке» с головой. Но, что весьма и весьма странно, кулак, крепко сжимавший всё это время мои внутренности, после «признания» вдруг ослабил хватку, дав мне вдохнуть полной грудью. Не то чтобы я отпустила ситуацию – нет, похоже, коричневый ботинок в окне, единственное чёткое воспоминание, сохранившееся в памяти о вчерашнем дне, будет ещё долго преследовать меня в кошмарах, а удушающее чувство пустоты (это отдаёт банальщиной даже у меня в голове) не исчезнет никогда. Просто я настолько была вымотана морально, что сейчас всё пережитое слилось в единое серо-бурое пятно, не вызывающее практически никаких эмоций. Сейчас из кустов мог даже вылезти Камбербэтч-Кукумбер и поцеловать взасос Хиддлстона – я, вероятно, и бровью бы не повела. Но Беня не появился, а я поняла, что уже подозрительно долго втыкаю в одну точку, настырно игнорируя пристальный взгляд почётного «Лучшего Золотого Ретривера Постапокалипсиса». — Ты побрился! – до меня наконец дошло. Практически незаметная золотистая щетина, которой отроду-то и было дня два, исчезла со щёк мужчины, разом превратив его в того опрятного Хиддлстона с красной дорожки, которого я привыкла видеть на фотографиях. Ещё он переоделся. Вещи были явно с чужого плеча – брюки были чуть короче, чем нужно, а нынче модная майка длиной с платье, наоборот, болталась на худых плечах, как мешок. – Когда? Где? Том, чуть скривив рот, развернул меня на сто восемьдесят градусов вокруг своей оси. Передо мной в тусклом свете костра белел аккуратным крыльцом небольшой двухэтажный домик, по кальке скопированный с моей тайной мечты. Что греха таить, хотелось мне жить в пригороде Лондона. И, хоть от столицы Соединённого Королевства мы уже должны были отъехать на приличное расстояние, здесь я бы осталась навсегда, да ещё и с превеликим удовольствием. И, желательно, с Томасом. Кто-то же должен регулярно подкрашивать перила, верно? — Я решил, что нам нужно место, чтобы отдохнуть и, наконец, поговорить по-человечески, – вот в чём дело! Он был самую малость пьян, а я со своим вечным насморком и не почувствовала запаха алкоголя. – Ты вчера отключилась как-то неожиданно, вот я и подумал, что... — Подумал он... – недовольно протянула я, нервно косясь в сторону тёмных кустов. – А брился ты где?! Пока ты там... меня тут схавать могли пару сотен раз! Возмущалась я скорее для проформы (кто бы достал меня в салоне автомобиля?). И для того, чтобы отбиться от густой тишины, укутавшей дворик прекрасного дома и беспардонно забивавшейся в уши, нос и рот — Здесь забор по периметру, – мужчина ничуть не обиделся. – К тому же, я почти всё время сидел здесь. Я, конечно, попытался тебя из салона вытащить, но ты начала просыпаться, я и бросил это дело. Тебе нужно было выспаться. «Как это ми-и-ило!» – будь у голоса физическая оболочка, он бы сейчас вытирал огромные слёзы умиления и шумно сморкался в здоровый носовой платок. Мозг же, вдруг решив выйти из комы, сел, проморгался и занялся тем, чего не делал уже очень и очень давно – он начал работать! Например, он тут же предложил дельную мыслишку о том, что заборы в Англии – понятие весьма сомнительное. И едва ли здесь можно было увидеть по периметру надёжную кирпичную стену – вероятно, именно ту поросль на другой стороне двора Том и называл забором. С одной стороны, это действительно сложное препятствие для ничего не соображающих ходячих мертвецов, но, с другой, высота его была сантиметров сто, не больше, да и большой поток вполне мог бы его примять. Опять-таки, я не эксперт в системе отношений «зомби-кусты», но зелёное заграждение определённо не внушало мне доверия. Не то что Хиддлстону. Или его так обнадёжило горячительное? — Надо тебе ранки обработать, – вспомнила заботушка моя, пока я снова сверлила заднее колесо машины невидящим взглядом, утонув в мыслях. По всей видимости, Том решил, что крышей я всё-таки поехала. Взял за плечи, завёл в дом, усадил на диван в светлой гостиной и отодвинул на другой конец стола массивную вазу с искусственными цветами. Чтобы не раскроила ему череп ненароком, береженого Бог бережёт. Или просто место для аптечки освободил? А, и то, и другое. Электричества не было. Но даже в свете маленькой ароматической свечки, воняющей чем-то приторно-сладким, было видно, что комната была до одури просторной – столько неиспользованного пространства я, пожалуй, видела только, однажды проехав с родителями по Калининградской области. Минимализм снова в моде. Белый мягкий диван (непрактично, я вон его уже, похоже, испачкала кровоточившими ладонями) расположился прямо напротив огромного домашнего кинотеатра. И... всё. Кроме журнального столика, пары картин на стенах и узкой напольной вазы, в комнате больше ничего не было. Ни полок, заваленных откровенной макулатурой, ни стеллажей, забитых чёрти чем, ни платяных шкафов с Нарниями. Только огромное окно во всю стену с выходом во двор, которое сейчас очень и очень меня напрягало. Стеклопакеты стеклопакетами, но кирпич, знаете, всё-таки попрочнее будет. — Давай я обработаю, – любезно предложил Том, устраивая напротив меня аптечку и усаживаясь рядом. Если бы я по своему моральному состоянию сейчас не напоминала загипнотизированного хомячка, я бы визжала от нечаянной радости. Мозг тут же, конечно, попытался упасть в счастливый обморок, но даже у него ничего не получилось. Перекись пенилась, вата жгла ладони, я старалась не материться сквозь плотно сжатые зубы. Несмотря на лёгкий запах алкоголя, исторгаемый при каждом выдохе, действовал мужчина на удивление ловко. Зря я на него грешила. — Ёжик тебя побери! – наконец я всё-таки не сдержалась и попыталась отдёрнуть руку. Но Томушка мне не позволил: крепко сжал мою ладонь в своих ледяных пальцах. — Больно? – он улыбнулся уголками губ и подул на опухшую разодранную кожу. Мозг, закатив глаза от восторга, всё-таки упал в обморок. Летающий Макаронный монстр! Но, к сожалению, я была трезвее Хиддлстона и посему смогла различить отеческое тепло, с которым он на меня смотрел. К сожалению – потому что моя внимательность только что разрушила наш домик на берегу моря и убила трёх наших будущих возможных детей. А Джо, Моника и Рэйчел были ни в чём не виноваты! Когда с экзекуцией было покончено, я была готова съесть бедного Тома целиком. Не за муки, причинённые мне перекисью, а просто потому, что у меня во рту не было ни крошки уже почти двенадцать часов. Ну, наверное, всё же за то, что он с британской аккуратностью слишком уж тщательно и долго возился с моими коленями, обрезая маникюрными ножничками ошмётки кожи, когда даже боль уже не могла заставить меня думать ни о чём другом, кроме большого бутерброда. — Где здесь кухня? – стоило Хиддлстону зачехлить ножницы, я уже была на ногах. — Сиди, я принесу, – он усмехнулся, собирая аптечку. Но, заметив мой теперь на постоянной основе косящий в сторону окна взгляд, смилостивился: – Ладно, пошли вместе, маленький зайчишка-трусишка. А то ты скоро в стекле дырку прожжёшь. *** Пить я не рискнула. Не потому, что сторонница этого чёрт-бы-побрал-его-и-всех-его-любящих ЗОЖ (об этом красноречиво говорил здоровый сэндвич, бессовестно собранный из трёх кусков хлеба и копчёного мяса, ветчины, сыра и странного кисло-сладкого соуса с кусочками чего-то резинового), а из соображений безопасности. Кто-то этой ночью должен был полностью контролировать своё тело, и Том лишил демократичности этот выбор. Конечно, его понять можно. Это, вообще-то, его чуть не задушили проволокой. В таком случае человеку из европейской страны предполагается идти к психоаналитику и не вылезать от него годик-полтора. А тут никакой помощи – только истеричная девчонка, отрубившаяся на соседнем сидении. Ни поговорить, душу излить, ни поддержки попросить. На его месте любой бы к бутылке потянулся. И надо отдать должное Хиддлстону – он не надрался в сопли. И даже, как уверяет, думал о моей безопасности. Тем не менее, времена сейчас наступили опасные, и позволить коллективную пьянку мой ещё странным образом живой после всех пережитых передряг инстинкт самосохранения не мог. Поэтому пришлось довольствоваться плотным ужином всухомятку. Том лениво поковырял неаккуратно порезанные овощи, но толком так и не поел. Сказал, что уже ужинал, но что-то заставило меня засомневаться в правдивости его слов. Криками, уговорами, мольбами, всеми правдами и неправдами, голося то о страхе, то о логике, мне таки удалось загнать мужчину в угол. Он согласился, что лечь на втором этаже, где окно занимает гораздо меньше всей стены, будет чуточку безопаснее. Правда, пробурчал что-то о паранойе, но да и пусть. Это же не он будет всю ночь сидеть в обнимку с топором и трястись, всматриваясь в темноту, вздрагивая от каждого шороха. — Кроватка, – Том блаженно улыбнулся, упав на просторную двуспальную кровать по диагонали и медленно утопая в белом взбитом покрывале. – Наконец-то нормальная кровать... Такое впечатление, что он ортопедических матрасов больше года не видел. Вот как человека одна ночь в машине может вымотать. Но моё внимание приковала белая дверь с золотой ручкой, ярким взрывом расчленяющая тёмно-синюю стену на две неравные части. За такими обычно располагались ванные комнаты с санузлом. Последний был бы просто подарком – искать удобства по полям да лесам порядком надоело. Внутренняя борьба – следить за ситуацией или окунуться в пучину чистоты и прочей вакханалии – продолжалась считанные секунды. Не успел Хиддлстон засопеть, уткнувшись носом в пахнущее на всю комнату свежестью покрывало, как я, заперев первую дверь изнутри, уже стояла у второй, вцепившись в золотистую ручку грязными пальцами, которыми ещё десять минут без зазрения совести сжимала бутерброд к яростному негодованию санэпидемстанций и прочих подобных заведений. Мозг уже набрал себе ванну и радостно плескался в тёплой водичке, играя с пеной. Дверь в ванную я не запирала из чисто практических соображений безопасности – почему-то была на сто процентов уверена, что Том не проснётся и не бросится искать меня по всем закоулкам. Светлый кафель задорно блестел в крохотном огоньке лавандовой свечи. Летающий Макаронный монстр, прошу тебя, пусть вода будет! Мои молитвы были услышаны. По неведомой мне причине (видимо, насосы ещё работали, запасы энергии ещё оставались) водопровод, отгроханный римлянами и усовершенствованный британцами, работал как миленький. Завершив все насущные дела, я принялась ковыряться в многочисленных ящичках, полочках и шкафчиках. Грубо, конечно, будто могилу раскопала и с трупа последние украшения снимаю. Но... загипнотизированному хомячку, которым прикинулась моя совесть, введя моральные принципы в искусственную кому, было, мягко говоря, по боку. Поэтому на край ванной уже была выставлена целая армия самых разных пузырьков. Обладательницей всего этого богатства была дама бальзаковского возраста, поэтому бесчисленные крема мне пришлось с долей сожаления отложить. Зато пены, шампуни, бальзамы для волос и всё прочее, на что хватило моего знания английского, должны были бы быть использованы, если бы... если бы была горячая вода. Хитрые англичане, любящие экономить, вешают у себя электронагреватели. В массовом порядке. Ладно бы колонки газовые! Так нет, электрические. Которые теперь не работают, чёрт бы их побрал. Ванна с пеной отменялась. Стараясь не визжать, я как можно быстрее покончила с ледяным душем, холодной же водой вымыла голову и застирала обе майки и, вспомнив, что феном теперь тоже не воспользоваться, в отвратительном расположении духа вернулась в спальню. Томас по-прежнему дрых по диагонали. Свечка, оставленная мной, чтобы мужчина, проснувшись, не забоялся темноты, ещё не спалила занавеску. Всё было замечательно спокойно. Если, конечно, забыть о миллионах зомби, заполонивших Великобританию. Чужой халат колол плечи. В носу свербило – сладковатый, мерзкий запах разложения настойчиво раздражал обоняние. Мозг пытался обмануть сам себя, но, тем не менее, даже после признания этого ощущение того, что я сняла эту махровую феерию цвета молочного поросёнка с невинно убиенного, не исчезло. Вопреки всякой логике, я распахнула чужой шкаф. Если рассуждать адекватно, любая одежда, найденная здесь, должна была вызывать у меня чувство отторжения. Но поздно – я уже рылась в пахнущих сладкой отдушкой вещах. Кроме на удивление нормально севшего белья агрессивного красного цвета (вот тебе и чопорная британская леди!), там ловить больше было нечего. Я морально была не готова нацепить на себя износившиеся треники и майку с надписью «Лучшая мама». Джинсы в гардеробе дамы отсутствовали как класс. Взгляд снова скользнул по сопящему мужчине. Он где-то откопал эти модные шмотки. В этом доме жил молодой человек. Оставалось решить, чего мне хотелось больше – красиво выглядеть или не выходить из комнаты. А, чёрт с ним, я же девочка. Проверив периметр (кусочек газона, который было видно из окна), я, мысленно попросив Макаронного монстра об очередной индульгенции и милости, тихо повернула ключик в замке. За дверью полчищ голодных зомби также не наблюдалось, и это воодушевляло. Инстинкт самосохранения заморозил меня на пороге и заставил с минуту вслушиваться в гробовую тишину, царившую в доме. В тусклом пламени свечи был виден контур ещё одной двери, ровно напротив спальни. Она была чуть приоткрыта, и сквозь широкую щель задувал холодный ветер, кусавший голые лодыжки. «Человек ссыклив и тосклив», – совсем некстати всплыла в памяти строчка из последней книги Глуховского. Резко, но метко. Отхватила себе экземплярчик с автографом на презентации прямо перед поездкой. Так и не дочитала, том мёртвым грузом в рюкзаке теперь болтался. За что я и боготворила Глуховского, так это за умение коротко и точно описать саму суть. Но «Метро 2035» я, похоже, так и не дочитаю. Постапокалипсиса стало неожиданно много и в реальной жизни. Половица тихо скрипнула под босой ступнёй – предательница. Дверь неслышно распахнулась от одного только касания. Небольшая комната была пуста. «И слава Макаронному монстру!» – выдохнул голос в голове. Дверь за собой и прикрывать не стала, топор прислонила к стулу и отправилась разорять большой платяной шкаф. Джинсы оказались мне не по размеру («А я давно говорил, что жрать меньше надо!» – подлил керосинчику голос.), но парой футболок-маек я всё же разжилась. А потом и вовсе наткнулась на вполне себе симпатичные джинсовые шорты, которые оказались даже чуточку великоваты, к тихому моему удовлетворению. И всё это – косясь на вход, то и дело замирая и вслушиваясь в мерещившиеся шорохи-стуки. А ещё на столике я нашла чужой телефон. Он был ещё жив — три процента напряжённо вспыхивали красным, но над привычными палочками сети горел значок 4G. Был интернет — была надежда. Никогда в жизни ещё я так быстро не переодевалась. А потом – на второй космической в спальню, к Тому (здесь, если хорошенько прислушаться, можно услышать истерический смех внутреннего голоса), запереть дверь на ключ и вспомнить, что топор остался в другой комнате. Снова возня с замком, топот по площадке и – с оружием обратно. Запыхалась, потом вспомнила ещё и про оставленный халат, но теперь уже возвращаться не стала – невелика потеря. Хиддлстон все мои «приключения итальянцев» проспал. Это и радовало, и огорчало. Очень уж хотелось заполнить эту всезаполняющую тишину звуками голоса, прогнать её прочь из головы, разогнать душащие облака смрадных воспоминаний, которые она возвращала к жизни. Но – увы. Один на один с трупом мужчины, вырисовавшимся в туманной дали в этом своём белом костюмчике как привидение. Справляйся сама, Лорушка. Том же сам справлялся. И не нашёл ничего лучше, чем залить в себя горячительное. А ты? А я займусь делом. Нужно ведь думать уже, как дальше жить. Хозяйство там, огородик, коровки-козочки. Продукты ведь в магазинах уже почти все испортились. Консервам сроку – пара лет. А дальше? «А дотянем мы до этого «дальше»?» Заныло сердце. Нашёл больную струну голос. Вспыхнувший экран смартфона прорезал полумрак как взрыв сверхновой. Интернет ещё работал, но зарядка была на нуле. Если верить Google Maps, сейчас мы были где-то в районе Манчестера. Не так далеко, около четырёх часов от Фарнема, – я думала, за вчерашний день мы уехали куда севернее. Телефон выдюжил последний, очень важный запрос и умер у меня в руках. Вероятно, теперь уже навсегда. Большое, уютное кресло заглотило меня. В блокноте, найденном на туалетном столике, появилась пара пометок. Переходим на ручную запись. Может, ещё дневник начать вести? Дневник последних выживших. Только кому он нужен будет, если мы – последние? *** — Доброе утро, принцесса! – я устало улыбнулась зашевелившемуся на кровати мужчине. За ночь я исписала почти весь блокнот и хорошенько так изнасиловала собственное зрение. Но вырисовавшейся картиной я в целом была довольна. У меня ведь родился план! — Доброе, – Том улыбнулся своей прежней доброй, чуть наивной улыбкой. —Как себя ощущаешь? – я не смогла сдержать ехидной усмешки; мужчина нахмурился. — Я что-то не так сделал? – он изящно изогнул одну бровь. Он, конечно, помнил весь вчерашний вечер, но моя излишняя весёлость, похоже, заставила его засомневаться в своей памяти. Я прыснула. Не потому что он накосячил, – просто так странно стало разговаривать с живым человеком. Ночь для меня была вечностью, и сейчас я чувствовала себя чёртовым Робинзоном, который нашёл своего Пятницу. Звук человеческого голоса, который не принадлежал мне, вмиг рассеял грозовые тучи над макушкой – сразу стало легко и хорошо. И чёрт с ним, с этим Апокалипсисом! Мы ведь живы. Живы ещё. — Нет. Всё в порядке. Просто у меня появился план. Вставай давай, за завтраком расскажу, – улыбаться было легко и приятно.