Зомби, тачка, два ствола

—Ай вонт ю, ол тэту-у-уд, ай вонт ю бэ-э-эд! Машина летела вперёд по дороге, уводящей на юго-восток, изредка виляя, обгоняя остановившихся навсегда братьев. Ветер хлестал по лицу, а я, как собака, высунула голову в окно и что есть силы орала в воздух слова песни, в смысл которых даже не вдумывалась ни разу. Вот так наплевала на все меры предосторожности, вывернула ручку громкости и забылась. Том подпевал гораздо тише (с пятого повтора слова он уж точно запомнил), выбивая пальцами ритм на руле. Он, вероятно, и имел много чего против Offspring’ов, голосящих из динамиков, но предпочёл своё мнение оставить при себе. Чем бы дитятко ни тешилось, лишь бы не вешалось. — Камплит ми, мистрит ми, вонт ю тю би бэд бэд бэд бэд бэ-эд, – и всё это с потрясающим русским произношением. Хиддлстона в какой-то момент даже жалко стало. Мало того, что оглушила музыкой, так ещё и акцентом добила. На пятый раз я вдруг поняла, о чём песня, но выключать её было уже поздно. Надо было бы покраснеть для приличия, но встречный ветер выбивал из головы все мысли. И я продолжала орать набор звуков вперемежку со словами, которые знала, чувствуя, как спадает оцепенение, как прочищаются лёгкие от запаха разложения, как одна за другой лопаются дурные мысли. Да, гнойник был вскрыт, потоки воздуха унесли выделения прочь, прочистив ранку, и та начала подживать. Или в крови просто бурлил адреналин от высокой скорости, заставляя сердце биться чаще, а голову – кружиться от эйфории. — Ай вонт ю ин а вайнэл сьют, ай вонт ю бэ-э-эд! – я повернулась к Тому: он тоже затянул припев во весь голос. Заразительная песня, что не говори! Во всяком случае, лучше этого ада про маршрутку. – Компликейтид, эксрэйтид, ай вонт ю бэд бэд бэд бэд бэ-эд! Бэ-э-эд! «И смеялись они легко и непринуждённо, будто у них было будущее». Фраза, откровенно отдающая подростковым романчиком, сама всплыла в воспалённом мозгу, который после пережитого никак не мог найти свои римские медяки, чтобы на глаза положить и на груди ручки сложить. Ну, фиговый из меня оптимист, что сказать. Меня хватило на десять минут. «Целых десять минут, будь снисходительнее к себе», – поправил меня голос. И ведь не разберёшь: то ли сочувствует, то ли издевается. Я пессимист. Я не верю в пони и единорогов. Я верю, что, если сейчас всё очень хорошо, чуть позже всё будет обязательно очень плохо – пропорционально тому «хорошо». И, если эту ночь можно назвать спокойной, то я боюсь предполагать, что ждёт нас там, за горизонтом. — Долго нам до этого... — Фоукстен. — ...да, до Фокстауна этого ехать? Сутки? – и тут же рассмеялась. Чёрт возьми, ты в Британии, здесь любой город на расстоянии пары часов находится, а ты сутки закладываешь. – И что мы вообще там забыли? У тебя там родственники? Это вообще где? На северо-востоке? Если да, то это отлично. Чем дальше от АЭС, тем лучше. Когда рванёт, лучше быть как можно дальше. Том молчал, хмурясь и всматриваясь в удивительно чистую, не залитую мутным туманом даль. Видимо, шикнуть на меня ему не позволяла аристократическая жилка. Я тоже уставилась вперёд, скрестив на груди руки, но ничего особенного так и не разглядела. Дорога и дорога, длинная, насколько хватало глаз. Вокруг – поля, засеянные чем-то. Чуть дальше – уже луга, ровненько подстриженные, как по линеечке. Вон стая птиц вверх взметнулась, к небу, к солнцу. И цвета все такие светлые, будто чуть засвеченные, и воздух чистый-чистый, пять мне отбивал в окошке порывами. Красота. Справа показалась фигурка. Она замерла посреди зелёного моря, но сердце нехорошо ёкнуло. Руки потянулись к бардачку за биноклем. Томка-то запасливый – их там было целых два! В не подогнанных под мои анизометропичные очи окулярах было видно человека (мёртвого уже, естественно). Детально рассмотреть я его по вышеупомянутой причине не могла, но в районе груди его тёмная одежда сверкала ярко-красным. Ещё один меченый. Но Томка смотрел прямо, не вбок, не на этого зомби. Что он там увидел-то? И тут я заметила. Маленькая белая россыпь точек маячила впереди, стремительно становясь всё ближе. Поселение. Городок. Чёрт их разберёт в этой Англии, что у них что. — В Фоукстене терминал, там посадка на поезда, которые идут по Евротоннелю, – я вздрогнула от звука голоса – успела уже даже забыть, о чём спрашивала. — Так мы что... — Почему бы и нет? – мужчина пожал плечами, по-прежнему не отрывая напряжённого взгляда от сыпи домов впереди. — Ты идиот! – у меня даже дыхание перехватило. – Какой Ла-Манш? Я же... это невозможно! Столько километров в замкнутом пространстве... Это не-воз-мож-но! Том усмехнулся уголком губ, но не ответил. Ещё один чёртов оптимист! «Человеку нужна цель. Морковка перед носом, за которой бежать. Иначе он начинает грустить и выходит в окно, перепутав однажды двери, – незнакомый, тонкий, пискливый голосок ввернулся в левый висок. – Ты дала Хиддлстону эту морковку, теперь отобрать хочешь?» Ах, я узнала тебя. Это ты, совесть? Давненько не болтали. Где ж ты была, пока я по чужим домам шарилась, вещи собирала? Молчала, милочка, а сейчас-то чего выступить решила? У нас, знаешь ли, этих морковок – целая овощебаза перед носом, изо всех щелей вон прёт. Дом найти и обезопасить, хозяйство наладить, стрелять научиться, что ли. Ла-Манш – это не цель, а мечта. А ты мне и говорила, что мечта на то мечтой и зовётся, что красива она до тех пор, пока несбыточна. Потом неинтересно. Потом серо, тускло и уныло. Дома приближались. Где дома – там люди. Точнее сказать, зомби. Я крепче вцепилась в топор. — Всё равно поедем к Фоукстену, – Том упрямо поджал губы. – Там море, красиво. Он почему-то напрягся: спина прямая, глаза бегают, длинные пальцы сжали руль так, что побелели костяшки. Тоже боится, что в городе могут быть мертвяки? — Закрой окно, – отрывисто скомандовал, даже не повернув головы. Это же самоубийство! Мы тут задохнёмся к чертям, на улице за двадцать пять жарит! Мои еврейские корни протестуют. «Сегодня день без расистских и шовинистских шуточек!» – напомнил голос, сдавленно хихикая, мысленно продолжая мою невысказанную реплику. Но всё равно послушно подняла и, удерживая переключатель, с сожалением наблюдала ползущее вверх стекло, мысленно прощаясь со свежим воздухом и чистыми мыслями и приветствуя кислородное голодание. «Ты давно собиралась сесть на диету», – опять поддел голос. — Где мы? Что это за город? Или это деревня? – впереди маячил знак, но я – слепошарик. — Чёрт его знает, – пожал плечами мужчина. Его волнение передалось и мне. Настроение голосить песни Offspring’ов безвозвратно пропало, пришлось поспешно щёлкнуть парой кнопок и потушить голос в динамиках. Солнце прекратило казаться таким уж ласковым – теперь оно жгло и слепило левый глаз, отвлекая внимание. Луга, поля – засвеченная зелень перестала радовать глаз и вызывало лёгкое раздражение. Мы промчались мимо знака на полной скорости, я так и не успела прочитать, куда мы въехали. Аккуратные домики сомкнулись в плотные ряды, обступив дорогу. Сердце выпрыгнуло в горло и теперь пульсировало где-то на уровне гланд. От стресса мозг опять притворился мёртвым и широта обзора существенно сократилась. Теперь для меня существовала только дорога – чуть широковатая для пригорода, гладкая, облепленная разноцветными бусинами машин, уводящая вглубь городка. И всё же краем глаза я невольно ухватывала в размытых тенях по бокам какое-то движение. Автомобиль существенно сбавил скорость – теперь мы ехали максимум километров десять в час. — Там зомби? – не поворачивая головы, поинтересовалась я, мысленно молясь, чтобы голос не дрожал. — Да, – на выдохе подтвердил Томас. Судя по всему, он молился о том же для себя. — И почему же тогда мы тащимся со скоростью беременной черепахи? — Так пригород ведь, нельзя больше... – он не смог закончить предложение – задохнулся в приступе смеха. Я почувствовала, как сквозь плотно сомкнутые губы один за другим вырываются судорожные смешки – маленькие сморщенные комочки. Один, второй, третий – меня будто выташнивало этим хохотом. Остановиться было нельзя. Внезапно туман перед глазами рассеялся и молоточки, монотонно стучавшие в голове, исчезли. Разрядка определённо пошла мне на пользу – чувство страха, завернувшее меня в свою паутину, рассосалось, будто его и не было. — Да, Том, не смей превышать, а не то тебя вон тот красавчик оштрафует, – не в силах сдерживать истерические смешки, я ткнула пальцем в полицейского-зомби, шатающегося у служебной машины. Ответом мне послужил новый взрыв хохота. Машина резко набрала скорость, оставляя десятки голодных пустых глаз позади. А мы смеялись и смеялись, как заведённые, пока Том вдруг резко не вжал педаль тормоза в пол, не жалея колодок. Истерика кончилась с рывком так же внезапно, как и началась. Мы стояли напротив довольно большого супермаркета, плотно сомкнувшего стеклянные автоматические двери. — Как думаешь, стоит запастись водой? – для проформы поинтересовался мужчина, вытирая костяшкой пальца выступившую слезу. Я кивнула. Давно, очень давно мечтала так сделать. Примерно с того момента, как увидела первый американский боевик. Для этого случая у меня и песня была припасена. «Ladies and gentlemen!» – завизжали динамики; громкость я откалибровала заранее – всё-таки не слишком хотелось собирать на концерт всё мёртвое население этого городишки. Том дёрнул ручку переключения скоростей и вывернул руль. Машина вильнула задом, и мужчина снова крутанул баранку, выравнивая нос. И под сокрушительный визг гитар автомобиль въехал в супермаркет, протаранив прекрасные стеклянные витрины, усыпав чистый, вымытый перед началом нового, так и не наступившего рабочего дня кафельный пол звонкими осколками. Ну, сейчас здесь будет аншлаг. — Давай быстро, – Том мои мысли читает? — Это было эпично, – я с довольной моськой выпрыгнула из салона и, тягая за собой топор, побежала к стеллажам. Надо было тоже ножом запастись, а то мой карающий меч больно неудобный для... ну как это объяснить... «Не вписывается в стиль “кэжл”», – подсказал голос. Опять какие-то коробки с сухой отравой, кукурузные хлопья, даже сухое молоко нашла (какая я молодец!). Голова кружилась от мерзкого запаха – холодильники не работали уже вторые (третьи?) сутки, и всё их содержимое преспокойненько тухло на жаре. Тележку я выбрала как обычно самую удачную – она по-старчески брюзжала, гремя расшатанными колёсами, и недовольно взвизгивала на каждой неровности. Но пенсию ей выписывать я не собиралась – загрузила так, что пакеты чуть не вываливались через край. Не успела я упаковать в общую гору всю имеющуюся в наличии испанскую копчёную колбасу, как с другого конца, от входа, послышался крик Тома: — Закругляйся, сюда толпа голодающих топает! Закругляйся – легко сказать. Тележка объявила забастовку и ехать совершенно не желала. С дикими матами, удивляясь сама себе, сколько я разных выражений знаю, я смогла довезти найденное («Краденое», – поправила писклявым голоском совесть.) до машины. Преодолеть последние двадцать метров мне помог Том – со своими бутылями он справился гораздо быстрее. Раскладывать всё награбленное времени не было. Да и места, по правде сказать. Отвлёкшись на секунду от увлекательного перебрасывания коробок из плетёной корзины на, под, за – куда, в общем-то, придётся, – заднее сидение, я выглянула за машину и узрела целое стадо жаждущих отведать совсем не хамона, который как раз пытался запихнуть в коробку с едой Томас. — А, плевать на остальное! – правильно, в тележке ведь остались эти ужасные растворимые каши и пара пачек кукурузных хлопьев. Я вытащила из скрипящей старушки непригодившийся топоришко и запрыгнула на своё пассажирское место. Тому опять пришлось огибать автомобиль. Забрались мы внутрь вовремя – толпа мертвяков как раз подошла к развороченному входу. Мотор заворчал, и машина дёрнулась назад, сбив парочку незадачливых зомби, но почему-то остановилась. Остальные били ладонями по стёклам, щерились полубеззубыми ртами и заглядывали внутрь пустыми бесцветными глазами. Я зажмурилась и подавила желание зажать уши руками, только бы не слышать хрипения и глухих ударов. Только кулаки сжала так, что ногти в ладони до боли впились, и в колени их упёрла. Машина вновь резко дёрнулась и выехала на дорогу. Один поворот руля – и мы уже ехали вперёд, всё дальше и дальше от толпы голодающих. Что-то тёплое коснулось моей руки. Я, осмелев, приоткрыла один глаз. Том накрыл мой сжатый кулак пальцами и ласково всматривался в моё лицо, ожидая, когда я наконец соизволю на него посмотреть, и изредка поглядывая на дорогу. — Эй, всё уже кончилось, – он не мог спрятать широкую улыбку. – Ты чего, напугалась? — Тебе легко смеяться, ты за рулём был и ситуацию контролировал, – буркнула я в ответ, отдёргивая руку. – За дорогой лучше следи. Хиддлстон хохотнул и отвернулся. — Есть что-нибудь менее зубодробильное? – он пощёлкал кнопками на проигрывателе, к которому мною заботливо была подключена моя флешка. – О, Cure! Ну, понеслась. Я обижаться, конечно, собиралась для приличия, но Friday I’m In Love вернуло меня обратно в хорошее расположение духа, так что я снова могла насиловать Томово чувство прекрасного своим великолепным английским, подпевая проигрывателю. Мимо промелькнула небольшая группа мертвецов – три-четыре, не больше. И у всех на груди – красные кресты. Я хотела было окликнуть Тома, показать ему этих товарищей, но почему-то не стала. У меня так и не было времени обработать всю информацию – её было просто запредельное количество, мой процессор элементарно не справлялся. Кто рисует красные кресты на зомби? Или кто рисовал? Для чего? Значит, есть ещё выжившие? Как, например, тот мужчина с шоссе. «Какая жалость, что мы не можем его расспросить. А почему? Ой, погоди-ка, я вспомнила. Ты его УБИЛА!» – писклявый голосок бил метко по болевым точкам. И как я вообще выстрелить смогла? В жизни оружия в руках не держала. Просто... На мгновение в голове всплыла картинка – тусклая, почти чёрно-белая, будто пыльная очень: руки мои пистолет держат. Что-то нажали... оттянули? Нет, показалось. Чёрти что. Вдруг сверху другое изображение наложилось – сцена из True Detective. Сверху ещё, ещё – десятки, сотни самых разных кадров: из «Сверхъестественного», «Избранного», «Грани», «Пяти дней до полуночи», «Лютера», «Ходячих мертвецов» (простикиркман) и проч. Везде одно и то же: руки с пистолетом. Шах и мат, люди, которые говорили, что сериалы мне не пригодятся! «Да, шах и мат! Она благодаря им человека завалила!» – поддержала меня совесть, сардонически улыбаясь. Курва. Собственно, теперь понятно, как я умудрилась выстрелить. Зрительная память. Ясное дело, что картинке в телевизоре доверять не всегда можно, но... Но сработало ведь. Правда, теперь я этот фокус не повторю. Забавная штука – память. Но что до выживших? Есть они или нет? Кто кресты рисует? Зачем? В какой раз я себя это уже об этом спрашиваю? Мне бы успокоительного сейчас. Грамм двести со льдом. А, к чёрту. — Слушай, ты отвратительный человек! Тебя делиться не учили?! – возмущённо воскликнул Том, когда я после ну очень долго копания в завалах заднего сидения нарыла большой шоколадный батончик и, разорвав упаковку, одним махом откусила от него добрую половину. — Тфы тфоже хочш? – «Манеры – для челяди. Настоящие аристократы говорят исключительно тогда, когда жуют!» – будь у голоса смартфон, он бы нашёл и отправил мне мем с Робертом Дауни-младшим, который глаза закатил, на груди руки скрестив. Я просто забыла, что у меня рот шоколадкой забит. Теперь она размазалась по панели напротив. Ну бывает. Том покачал головой, снова расплываясь в улыбке. Я, пожав плечами, вытерла последствия своего вопроса салфеткой из бардачка и полезла обратно в путешествие по лабиринтам коробок. Чесслово, мне бы нить Ариадны сейчас очень пригодилась! Не прошло и пяти минут, как Хиддлстон стал счастливым обладателем большой шоколадки с мармеладом и какой-то ещё ерундой (там по-английски было написано, мне лень было разбираться). Пока тот с восторгом разворачивал блестящий фантик, я глотала кофе из термоса. Какая я молодец, что всё делаю заранее! Вот кто знал, что нам из того дома ноги придётся делать в спешке? Никто. А я термос в первую очередь наполнила и в рюкзак положила. Я молодец. Сам себя не похвалишь – никто не похвалит. Сейчас ведь будет с меня требовать попить. Машина уже давно вылетела из относительного центра, а сейчас зарядом соли из ружьишка выскочила насовсем из плена города. Дорога впереди петляла, но по бокам от неё вновь не было ничего, кроме потрясающей природы. Луга, луга, цветущие, белые от какого-то цветка. Вдалеке маячили деревья, черноватые, как обгрызенные угольки. Я с удовольствием опустила стекло и вдохнула полной грудью тёплый, чуть сладковатый воздух. Из динамиков играла очередная бодрая песня, которой я не могла не подпеть: — Все мои, все мои грязные мысли, все они е-е, все о тебе, все мои, все мои грязные мысли, все зависли, все на тебе! Ну, а смысл этой русской абракадабры Тому лучше не знать. Тем более, песня ему явно понравилась – к середине он уже мурлыкал себе под нос слова на выдуманном языке, которые он будто бы слышал. Нет, ну что? Краснеть так краснеть. Я, будто издеваясь над мужчиной (да и над собой), припев пела, глядя ему в глаза, будто к нему обращаясь. Да, потом долго ещё краской буду заливаться. Но настроение сейчас такое, что у-у-ух! — Все мои, все мои грязные мысли, все они е-е, все о тебе, все мои, все мои грязные мысли, все они е-е... – песня закончилась, а адреналин в крови ещё бурлил. Снова хотелось кричать в окно. Неважно, что. Просто орать, голосить, чтобы все знали: мы живые! Мы есть! Впереди замаячил небольшой холмик. Он как-то резко выделялся из общей картинки, будто был сверху на фотографию в фотошопе прилеплен. — Человек! Том, там человек! Посреди дороги стоял, размахивая руками над головой, паренёк.