Всё, кроме денег

      Холи объяснили. На пальцах.       Суть объяснения сводилась к тому, что для применения «крайней меры» требовалась отмашка лично Президента (Академии Наук), а дозвониться до него или дописаться мешало обитавшее в Головном Офисе огромное и страшно ленивое бюрократическое чудо-юдо, требующее кровавых жертв по поводу и без. Собственно, отфутболивание желающих пообщаться с Президентом, как сообщили Холи, и составляло основной смысл существования чуда-юда. Потому оставался единственный выход – наведаться в Головной Офис лично, пробиться через всех секретарей и побеседовать с Президентом непосредственно с глазу на глаз.       Объяснив всё это Холи и оставив её переваривать новость, компания приступила к разработке плана инфильтрации, а Холи же опять уткнулась в окно.       — Ну и дурдом…       — Я думал, это везде так, — подал голос Антуан.       — Не совсем так, и потом… это же режимный объект. Повышенная безопасность и всё такое.       — Именно. Такое.       Холи вздохнула.       — И вообще, если нам надо к Президенту, зачем мы едем сейчас? Он разве принимает в такое время?       — Я слышал, у него плавающий график приёмных часов.       — Из-за разъездов?       — Нет. Он просто старенький, ночью спит немного, но часа по два раза два в день ещё досыпает. Вот когда не спит и не занят, тогда принимает.       Холи сама испугалась, насколько логичным показался ей такой выход из положения.       На вокзале, несмотря на поздний (или ранний – зависит от точки зрения) час, всё равно толклось много людей, непрерывно и хаотично куда-то спешивших. Люди бежали, толкались, прыгали прямо через пути (иногда даже в самом деле перепрыгивая), заскакивали в закрывающиеся двери вагонов и непрерывно галдели. Холи подумалось, что если пробыть на вокзале достаточно долго, легко можно оглохнуть. И в этом беснующемся море снующих туда-сюда людей построившаяся практически свиньёй и облитая пеной группа из округа 47-10, на первый взгляд, сильно выделялась.       Перед выходом из поезда пришлось долго расталкивать Шпигеля, а когда он таки проснулся, объяснять ему кто он, где он, что происходит, кто эти люди и что им от него надо. Выяснив всё это, он устало зевнул и попытался завалиться на бок и спать дальше, но тут Фабиан ухватил его за шкирку и выволок из поезда. Спенсер же, напротив, решили не беспокоить, сочтя, что в поезде ей ничего не будет, так что пусть спит от греха подальше. Впрочем, для профилактики её всё же забросали остатками пены, хотя большею частью та уже осела, оставив по себе лишь лужи да влажные пятна. Распрощавшись с Антуаном, Холи заняла своё место подле Гугеля, к которому её «приписали», и, после того как Савушкин пересчитал всех по головам, отряд двинулся на штурм Головного Офиса.       Холи была уверена, что на столь выделяющуюся группу, насквозь мокрую и подозрительно хорошо организованную, непременно все будут смотреть, однако к её величайшему удивлению никто и не думал обращать на них внимания – эка невидаль, выбивать себе гранты лаборатории ходят примерно тем же манером. Всё, что требовалось, так это держаться уверенно и не снижать темпа.       Стоило миновать вертушку на входе, как группа перестроилась, возглавлявший её прежде Савушкин уступил место Фабиану. Холи не очень поняла, зачем, но когда группа бодро прошествовала в неприметные двери без опознавательных знаков, в голову ей стали закрадываться нехорошие подозрения. За дверью оказался коридор, по центру которого возвышалась рамка металлоискателя, а за столами, расположившимися по обе стороны от рамки и перегораживавшими большую часть прохода, сидели два дюжих бугая, при появлении компании заметно насторожившиеся.       — Вам назначено? — без пролога и эпилога угрожающе хриплым голосом осведомился правый бугай.       — Мы по случаю ЧП, — ответил бугаям Савушкин, на всякий случай не высовываясь из-за широкой спины Фабиана.       Бугаи подобрались, словно готовые к отражению нападения:       — Заявки на приём по случаю ЧП следует подавать не менее, чем за сутки.       — Мне жаль, но у нас действительно нет суток.       — Формы для заявок, — левый бугай ткнул огромным пальцем в стоящий у самого левого края левого стола органайзер для бумаг.       Холи хотела было спросить, неужели заявки не подают в электронном виде, но вовремя прикусила язык, прикинула опыт своего пребывания на Парацельсе и решила, что давно бы уже пора понять: нет.       Фабиан нарочито вальяжной походкой направился к органайзеру, а за ним уже вовсе не так величаво перестроилась вся группа. Бугаи почуяли подвох (благо не первый раз) и насторожились, надув бычьи шеи и даже слегка привстав со стульев. Савушкин просунулся между Фабианом и стенкой, чересчур бодро улыбнулся набычившимся бугаям и аккуратно двумя пальцами вытащил лист с формой.       А в следующее мгновение Фабиан со всей дури пнул стол.       Левый бугай, сшибленный вместе со стулом, оказался на спине под опрокинувшимся столом, правый же бросился наперерез, но немедленно отскочил назад, чтобы не получить в глаза из перцового баллончика, которым угрожающе пшикнула Кьяккероне. Фабиан, пригнувшись и прикрыв голову руками, бросился в атаку, а остальная компания бросилась мимо по коридору.       Холи так и не смогла избавиться от мысли, что они совершают нечто глубоко противозаконное, но выпендриваться и откалываться от остальных не стала, потому что что бы тогда она тут делала?       Оставив Фабиана сдерживать охранников, группа завернула за угол и остановилась в небольшом лифтовом холле, где Жека резво влупило по кнопке вызова.       — И он привезёт нас прямо к Президенту? — недоверчиво пробормотала Холи.       — Ха, если бы, — фыркнул услышавший её Гугель. — Этот лифт идёт только до пятнадцатого этажа.       — А Президент?       — На пятидесятом.       Холи подумала, что это безнадёжно. С учётом того, что единственного боеспособного члена группы (в лице Фабиана) они уже оставили, шанса прорваться ещё через хоть один кордон у них не было. Перцовый баллончик Кьяккероне – это всё-таки не палочка-выручалочка и даже не цветик-семицветик. Да, Холи не питала иллюзий касательно боеготовности Клюга, Шпигеля, Гугеля и Геруга. Как учил Холи брат, лёжа на больничной койке со сломанной ногой, вывихнутой рукой, треснутым ребром и фонарём под правым глазом: «Махать кулаками – это тоже талант, и далеко не всякий им обладает».       — Хорошая новость, — лучезарно улыбнулся Савушкин, — охранников больше не будет. Плохая новость – дальше будут секретари.       — Секретари – это плохо?       — Это хуже охранников.       Холи не поверила.       — Фолли, тебе случалось бывать в разных бюрократических заведениях? — поинтересовался Гугель.       — Да, но…       — Что ж тогда глупые вопросы задаёшь?       Холи припомнила свой опыт общения с бюрократическими учреждениями (надо сказать, не столь богатый, как мог бы быть в её возрасте) и вынужденно согласилась с Гугелем.       С мелодичным звоном открылись двери лифта, компания загрузилась внутрь и поехала вверх. Вообще-то, в лифте было ощутимо тесно, и у Холи возникла мысль сесть на следующий, но тут в коридоре раздались быстрые шаги, и она решила не выкаблучиваться. Выяснять, один ли это из бугаев или победивший их Фабиан ей не хотелось.       — Простите, а сколько у нас пересадок? — спросила Холи в пространство.       Правда, это было не столько пространство, сколько грудь Жеки, в которую Холи впечаталась при посадке, и всё же адресован вопрос был всем присутствующим.       — Три, — ответило Жека.       — И секретари будут на каждой?       — Увы.       — Зачем?       — Интересный вопрос.       Холи он казался не столько интересным, сколько логичным, но она поняла, что все расспросы, очевидно, бессмысленны (или очевидно бессмысленны), а потому решила не развивать тему.       Когда лифт приехал и двери открылись, Холи буквально выпала наружу (не в последнюю очередь потому, что заскочившей внутрь первой Кьяккероне взбрело в голову ещё и первой из него выскочить), и ей пришлось резво отпрыгнуть в сторону, чтобы остальные смогли выйти.       Посреди прямоугольного холла, на другом конце которого виднелись двери лифтов, стоял большой стол, с точки зрения Холи слишком чистый. Все ручки и карандаши, скрепки и разнокалиберные степлеры и всевозможная прочая мелкая канцелярия в идеальном порядке расположилась в идеальном ряду идеально строгих и идеально чёрных карандашниц, все бумаги идеально сложены в идеальных стопках, идеальных папках и идеальных органайзерах, даже лампа расположена под идеальным углом к сидящему. Точно также нечеловечески идеально было и восседавшее за столом существо – стянутые в идеальный лакированный пучок волосы, идеально чёрные идеально тонкие брови идеальной формы, идеально чётко очерченные идеально красные губы идеально сжаты в идеально тонкую линию, идеально строгий идеально чёрный костюм в идеальную серую полоску, идеально белые идеально выглаженные воротничок и манжеты, идеально хищные идеально красные ногти на идеально сложенных руках.       Уже при одном виде такого невозможного совершенства хотелось застрелиться.       Когда компания вывалилась из лифта, Леди Совершенство поправила идеально прямоугольную идеально чёрную оправу. Одного её взгляда, брошенного из-за стёкол очков, единственное предназначение которых состояло в сообщении своему носителю идеальной строгости, было достаточно, чтобы убить человека на месте (или, кого покрепче, всего лишь обратить в паническое бегство или хотя бы соляной столп). С Холи бы непременно что-нибудь произошло, если бы Леди Совершенство посмотрела прямо на неё и если бы Холи не подпирали сзади остальные члены делегации. Вперёд, расправив плечи, смело вышло Жека и подошло вплотную к столу.       — Доктор Юшков из третьей биологической лаборатории имени Чарльза Роберта Дарвина, — чётко представилось оно, нависнув над столом.       Леди Совершенство поджала губы (хотя, казалось бы, дальше уже некуда) и полезла в базу данных, а найдя профиль Жеки, подвисла. По непонятной причине всё, выбивающееся за весьма узкие рамки того, что она считала нормой, приводило Леди Совершенство иногда в ступор, иногда в бешенство, иногда последовательно, иногда сразу. Нечитаемая информация в профиле Жеки в эти узкие рамки определённо не вписывалась. Такая неопределённость бросала вызов самой системе мира, существовавшей в голове у Леди Совершенство, и она не могла этого так оставить.       — Какого вы пола, доктор Юшков? — идеально строгим голосом спросила Леди Совершенство.       Жека вздохнуло. С одной стороны, расчёт, конечно, был именно на такой эффект, с другой стороны Жека полагало пол человека, себя в том числе, чем-то чересчур тривиальным, чтобы лишний раз заострять на нём внимание. Однако, подавив раздражение, оно всё же ответило. Холи даже услышала этот ответ. Но не поняла.       Как и все присутствующие.       — Как вы сказали? — переспросила Леди Совершенство.       Жека повторило.       Холи почувствовала, как её тянут за плечо. Пока Жека без каких-либо усилий со своей стороны кипятило мозги Леди Совершенству, остальная группа аккуратно по стеночке обошла стол и подобралась к лифтам. К счастью, долго ждать не пришлось, группа оперативно загрузилась в тесную кабинку и поехала дальше.       — Могу я спросить, — заговорил Савушкин, — а какого всё-таки пола… «Жека»?       — Мужского, — автоматически ответил Гугель.       — Женского, — так же автоматически ответила Кьяккероне.       — В смысле? — не понял вопроса Шпигель.       Клюг просто тяжело вздохнул.       Ответа Савушкин так и не получил, но результатами опроса остался доволен.       На следующей остановке, выглядевшей точно также, как и предыдущая, вперёд вышел Шпигель. Тут, впрочем, надо заметить, что вперёд он вышел отнюдь не от избытка энтузиазма, как и Жека до него. Дело в том, что если кто разбирается с охранниками, понятно было и так, то вопрос о том, кто разбирается с секретарями, стоял несколько острее. В бой рвались только Кьяккероне и Савушкин, а постов было четыре, и с этим что-то надо было делать. По старой доброй парацельской традиции решили разыграть состав и очерёдность в камень-ножницы-бумагу. Холи всё это благополучно пропустила, а вот остальным отвертеться не получилось (кроме Клюга, потому что когда Жека «выбыло» в первую же очередь, остальные поняли, что если до кабинета Президента не доберётся ни одного биолога, станет не вполне понятно, зачем вообще ехали).       Итак, вперёд вышел Шпигель.       За столом, заваленным бумагами, от которых их обладатель уже и не мечтал избавиться, сидела ещё совсем девочка, робкая, усердная и затюканная. Группе проникновения её бы пожалеть и не компостировать ребёнку мозги, но что поделать – на войне как на войне.       — Вам назначено? — робко и в то же время чрезмерно энергично спросила девочка.       — Давайте сделаем так: пусть поле K алгебраически замкнуто, а I – идеал кольца К[X1,…, Xn], и многочлен f этому самому кольцу принадлежит и обращается в нуль на множестве нулей идеала I, — предложил Шпигель.       Девочка вытаращила глаза и замерла с открытым ртом, не имея ни малейшего представления, как ей отреагировать на такое. Шпигель же не стал останавливаться на достигнутом и продолжил. О математике. Это всё, что удалось понять из дальнейшей его речи Холи. Она любила математику, потому что если её не любишь, в физике делать нечего. Однако она любила её недостаточно для того, чтобы стать математиком, она любила её как инструмент, как язык, на котором с ней готов разговаривать мир. Шпигель же любил математику саму по себе, не как инструмент, а как искусство, как художник, которого заворожили краски, как музыкант, очарованный гармонией созвучий. Разумеется, это сказывалось на уровне погружения. И если Холи ещё могла понять отдельные слова, то несчастная девочка за столом не поняла ничего.       Вместо этого у неё просто закипел мозг.       Шпигель же полностью погрузился в свои рассуждения, взял со стола лист и ручку, отчего часть горы документов с шумом съехала на пол, принялся писать и пояснять написанное, иногда тыча листком девочке чуть ни не в нос. Происходящее принимало всё более идиотический характер, и Холи опять потащили за плечо.       Когда за делегацией закрылись двери лифта, Шпигель не остановился, как можно было бы подумать, а продолжил размышлять вслух, совершенно забыв о девочке и разговаривая уже сам с собой. После полутора месяцев частично вынужденной прокрастинации, на Шпигеля вдруг снизошло вдохновение, как бывает редко, совершенно не связанное с каким-нибудь дедлайном, и он принялся ожесточённо строчить на всём, что попадалось ему под руку, чем привёл бы девочку в ужас, ведь все эти бумаги ей следовало употребить несколько иначе.       Однако у девочки вырубился от перегрева мозг, и ей было уже всё равно.       Тем временем лифт прибыл на следующую остановку, где компанию встретил цветущий мужчина, сидевший на столе, закинув ногу на ногу, и распространявший ауру расслабленности и легкодоступной успешности.       — О, а вот и нарушители спокойствия! — он широко улыбнулся во все тридцать два идеально ровных белых зуба. — Что ж, ребята, у меня плохие новости, но через меня вы не пройдёте.       — O crudelis Alexi, nihil mea carmina curas?!*       Холи вздрогнула от неожиданности.       Вперёд вышла Кьяккероне, вернее сказать, выплыла, покачивая бёдрами, расстегнув блузку ровно настолько, насколько это требовалось, взбив волосы, чтобы, несмотря на своё плачевное состояние, они красиво лежали на плечах, обворожительно улыбаясь и не говоря, но почти мурлыча. Секретарь, разумеется, не понял ни слова из того, что она сказала, но заинтересовался.       — Nil nostri miserere? Mori me denique cogis? — мурлыкала Кьяккероне, приближаясь к пожиравшему глазами её декольте секретарю. — Despectus tibi sum nec qui sim quaeris, Alexi. Me tamen urit amor; quis enim modus adsit amori? — Кьяккероне подошла вплотную к секретарю и сладострастно раскинула руки. — Huc ades, o formose puer, trahit sua quemque voluptas!**       Может быть, Холи бы и наслаждалась идеальным латинским произношением (что бы ни думали об этом произношении сами древние римляне), если бы с той самой секунды, как Кьяккероне вышла вперёд, в воздухе не повисла бы жажда убийства. Поначалу почти незаметная, по мере того как Кьяккероне приближалась к секретарю, эта жажда становилась всё явственней, всё отчётливей и очевидней. Кто бы ни был источник этой ауры, он страстно желал своими руками прибить секретаря, и при этом источником со всей очевидностью была не Кьяккероне. В общем, вместо того, чтобы слушать образцовую декламацию античного гекзаметра, Холи мечтала слиться с обстановкой или провалиться сквозь пол, а лучше всё сразу. Более того, она как-то даже не рискнула обернуться посмотреть, кого это так выбесило. И не она одна.       Кьяккероне тем временем обвила руками шею секретаря, очевидно, решившего, что если жизнь не удалась, то день-то уж точно, и вдруг пшикнула ему в физиономию из спрятавшегося у неё в ладони миниатюрного баллончика. На лице секретаря на секунду отразилось недоумение, а потом он, обмякнув, сполз по столу на пол.       — Что это за чудо оружие? — полюбопытствовал Савушкин.       — Понятия не имею, — Кьяккероне покрутила баллончик в руках. — Я сходила в бусарятник в соседнем округе, и мне там намешали. Усыпляет мгновенно, говорят, ещё пять минут памяти в утиль. Полезная штука.       Холи про себя отметила, что надо будет попросить Кьяккероне поделиться чудо-баллончиком, если у неё есть запас, или хотя бы дать наводку на этот «бусарятник», что бы это слово ни значило. Холи надеялась, что это всё-таки какая-нибудь лаборатория, а не кладбище радиоактивных отходов, как можно было бы подумать, зная характер Кьяккероне.       Группа тем временем усадила секретаря на его место и прошествовала к очередному лифту.       — Так, господа, — Савушкин нажал на кнопку, — остался последний рубеж, надеюсь, все продумали, что будут говорить Президенту?       — Как обычно, — Клюг пожал плечами.       — А… почему нельзя было воспользоваться чудо-баллончиком с самого начала? — спросила Холи, стараясь не обращать внимания на то, что в контексте чрезвычайной ситуации Клюг решил поступить «как обычно».       — Я, собственно, и не собиралась, — ответила Кьяккероне. — Мне просто вдруг показалось, что если я продолжу в том же духе, бедняге угрожает медленная, мучительная и неотвратимая смерть. Знаете, какая-то аура поплыла в воздухе. Все же почувствовали?       Группа ответила скорбным молчанием. Холи могла бы внимательно вглядеться в лица своих спутников, чтобы узнать, кто же из них был источником «злой ауры», но решила от греха подальше этого не делать. Как говорится, меньше знаешь – крепче спишь.       Двери лифта открылись, и группа опять поехала вверх. На следующем этаже их, правда, остановили, и внутрь попытался проникнуть какой-то клерк с папками, но Савушкин, выхватив у него эти папки, категорично заявил, что мест нет, и лифт поехал дальше.       Итак, на пятидесятом этаже компанию встретила роскошная приёмная, одна из тех, которые непременно стремятся нагнать необоснованного пафосу и подавить скромного просителя своим блистательным величием и ослепительным великолепием. И огромный мягкий красный ковёр с орнаментом по краю, и сверкающие от собственной надраенности кожаные диваны, шкафы и столики из тёмного дерева, позолоченная лепнина на потолке, хрустальная люстра, украшенная резьбой конторка секретаря и сам означенный секретарь, представительный мужчина в костюме с иголочки и идеальным маникюром на мягких белых руках. Единственное, что несколько выбивалось из общего ансамбля, это висевший на стене прямо напротив лифта агитационный плакат с качком в белом халате. Плакат, конечно, был повешен в роскошной раме, но к обстановке всё равно не подходил.       — Кто вы такие и что вам надо? — металлическим голосом спросил секретарь.       — Мы тут вам папочки принесли, — Савушкин подошёл к столу и хлопнул на него папки, чем заставил секретаря недовольно поморщиться. — А вы, я смотрю, большой аккуратист. ОКР? Видите, у вас вся мелкая канцелярка рассортирована по назначению, цвету и размеру, про книжки я вообще молчу. Напоминает мне одного паренька, я с ним познакомился, кажется, в том августе, когда Содик Кокулзоде впервые выиграл чемпионат галактики. Вы слышали о Содике Кокулзоде? Известный такой гольфист, слышал, разбился он недавно, когда на своей гольф-машине по заднему двору гонял. Так я о чём? ОКР. Это когда ритуалами всякими себя успокаиваете. А что делать? Секретарь – работа нервная. Вот тот парень – с которым я тогда в августе познакомился – он всегда ходил по левой стороне. Даже машину всегда водил по левой полосе. И штрафы коллекционировал. А я ему говорю: «Вы, молодой человек, угробитесь так однажды о фуру какую-нибудь». А он знай себе руки моет – раз по пятьсот на дню. До кровавых мозолей мыл – зато чистые. Вы смотрите, какой у вас пробор идеальный. Гелем мажете? Помадой какой-нибудь? А усики – усики это точно ОКР. ОКРистей я только у Пуаро видел. Вы слышали о Пуаро? Такой маленький, кругленький и занудненький бельгиец. Вы знаете, что такое «Бельгия»?       Секретарь смотрел на Савушкина во все глаза и даже чуть приоткрыв рот. От реальности он успел отключиться ещё в самом начале, покорно подставив уши для той наваристой лапши, что с энтузиазмом навешивал ему Савушкин. Холи даже готова была побиться о заклад, что он использует какие-то психологические приёмчики. Основной приём, впрочем, состоял в том, что Савушкин говорил, не затыкаясь, без перерывов на дыхание и очень живо, так что речь его более всего напоминала журчание шустрого ручья. И слушать приятно, и в транс впасть недолго. Гугель, глядя на всё это, проворчал что-то о том, что в Кушетку он ни ногой (как будто он раньше там появлялся).       Группа обошла Савушкина и подошла к представительной двери со скромной гравированной на позолоте табличкой:

Президент Академии Наук губернатор Парацельса д.физ.-мат.н., Ph.D., академик Т. Асаи

      Кьяккероне, не удостоив табличку и мимолётным взглядом, собралась было уже распахнуть дверь, возможно, даже с ноги, но Геруг её оттащил и шёпотом пояснил, что это невежливо. Кьяккероне сначала сделала большие глаза, потом их закатила, а потом поинтересовалась, а кто же тогда пойдёт первым, очевидно давая понять, что собственную манеру вторжения в президентский кабинет менять не собирается. В ход опять был пущен старый добрый парацельский обычай разыгрывать в камень-ножницы-бумагу всё от ластика до учёных званий.       Проиграла Холи.       — Вы это сейчас серьёзно? — с искренним недоумением поинтересовалась она. — Я даже не вполне представляю, зачем мы здесь.       — Нет, нет, — спешно пояснил Клюг. — Вам только нужно посмотреть, что там нет других посетителей, и объявить о нашем визите.       Холи недоверчиво взглянула на Клюга, но затем решила, что с такой задачей всё-таки справится. Кроме того, секретарь, который и должен был исполнять нечто подобное, был несколько занят, так что кому-то следовало взять на себя эту роль.       Приоткрыв дверь кабинета, Холи аккуратно заглянула внутрь. Люстры горели, но разговоров слышно не было. Тогда Холи пару раз стукнула костяшками правой руки по двери и тихонько вошла, тут же прикрыв за собой дверь. Кабинет был явно великоват, даже с занимавшими все стены шкафами он казался пустым. Слишком мало место занимали и большой овальный стол для совещаний, и окружавшие его кресла, и даже ковёр. Как будто кабинет планировался для человека с раздутым эго, а заселили в него почему-то человека нормального. На контрасте с приёмной кабинет смотрелся простовато, точно бедный родственник.       У противоположной стены между двумя громадными окнами расположился рабочий стол Президента. Холи показалось, что за ним кто-то сидит. Она откашлялась на тот случай, если её стук не услышали, но никакой реакции всё равно не последовало. Тогда Холи медленно двинулась через всю комнату к столу.       Да, за ним определённо кто-то сидел. Почти. Попой он, конечно, сидел на стуле, но вот физиономией очень даже лежал на столе. Холи насторожилась. Она начала понимать, к чему идёт всё дело, и ей такое развитие событий совсем не нравилось. Обойдя стол, Холи увидела Президента. А потом заставила себя увидеть то, что видеть ей совсем не хотелось – а именно красную жижу, стекавшую у него по затылку.       По-хорошему, Холи следовало хлопнуться в обморок. Или её должно было стошнить. Или по очереди. В произвольном порядке. Возможно, даже одновременно. Однако Холи подумалось, что если она сейчас потеряет сознание, то тут же и заснёт – выйдет конфуз. Рвота на ковре – без комментариев. Можно было бы ещё разрыдаться, но плакать Холи вообще не хотелось.       Поэтому, собрав всю волю в кулак, она заставила себя просто развернуться и спокойно вернуться к двери. Было ли ей страшно? О да, жутко, дико страшно, до дрожи в коленках, до ватных ног, до озноба, до двоения в глазах. Единственным, что удерживало Холи от истерики, было понимание того, что окружающим на неё и её душевное состояние чхать с высокой колокольни. И не потому, что они бесчувственные чурбаны, а потому, что это нормальное состояние для человека в обществе. Просто потому что.       Холи открыла дверь и, прислонившись к косяку, с трудом удерживая рвотные позывы, сказала:       — Ничего не получится. Мозгососы здесь уже были, — Холи сглотнула и закрыла глаза, потому что ей было страшно даже просто видеть. — Он мёртв.       Ответом ей была тишина. Холи приоткрыла один глаз. Остальные молча стояли полукругом перед дверью в состоянии глубочайшей растерянности. Президент на Парацельсе не менялся уже почти пятьдесят лет, а из всех присутствующих (кроме Савушкина, который был занят секретарём и новость не слышал) самый долгий срок пребывания на Парацельсе был четырнадцать лет (у Клюга). Никому из присутствующих вообще не приходило в голову, что Президент смертен, что когда-то Президентом был кто-то другой и что когда-то им кто-то другой станет. Поэтому новость, принесённая Холи, просто не вписывалась в их картину мира.       Первой очухалась Кьяккероне, и то как-то наполовину:       — Так это, надо нового выбрать, не? Или какого-нибудь там и.о. позвать, да? Он же есть?       Никто ей не ответил. Никто не мог поверить, что умер, по общему мнению, умнейший человек галактики. Умнейший…       Клюг и Геруг сорвались с места одновременно, еле пролезли в дверь (опустошённую Холи очень вовремя выдернул у них из-под ног Гугель) и сломя голову бросились к столу.       — Вики! Клюг! Его убил мозгосос!!! — рявкнул Гугель.       Парочка мгновенно затормозила и опять впала в состояние глубокой растерянности. Всем было известно, что Президент завещал свой мозг науке, и за этот факт они ухватились, чтобы иметь возможность делать хоть что-то. Но мозгососы – они такие.       — Господа, что тут у вас? — полюбопытствовал, подойдя, Савушкин.       Секретарь в состоянии, близком к просветлению, сидел на стуле и смотрел в одну точку перед собой.       — Похоже, мозгососы убили Президента, — мрачно сообщил Гугель.       — Что, серьёзно?! — даже Савушкину это известие показалось очень плохой шуткой.       Клюг вдруг схватил себя за плечи и начал нервно расхаживать из стороны в сторону. До него неожиданно дошло, что он только что убил Президента. Да, технически его убили мозгососы, но если проследить цепочку до конца (и даже включить в неё Альке), то первопричиной всё равно оказывался Клюг (ну или Фабиан – зависит от точки зрения).       Геруг задумчиво постучал себя по подбородку и направился к телу Президента. Он не помнил в точности собственную должностную инструкцию (не стоит ставить ему это в вину, поскольку он был одним из тех немногих, кто её вообще читал), однако полагал, что как врач должен, во всяком случае, засвидетельствовать факт смерти.       — Фолли, пойди и сядь.       Холи вздрогнула и, выйдя из оцепенения, с удивлением уставилась на Гугеля.       — Пойди и сядь, я сказал, — он толкнул её в сторону одного из диванов. — Не хочу, чтобы ты тут рухнула.       Холи сначала хотела изобразить недоверчивый взгляд, но потом решила, что у неё нет на это сил, и, последовав совету Гугеля, отошла от двери и присела на диван. Возможно, это был самый мягкий диван в её жизни, но его засасывающая мягкость в этих конкретных обстоятельствах не вызвала у Холи никаких хороших ассоциаций. Неожиданный же приступ человеколюбия со стороны Гугеля лишь слегка её удивил, тем паче, что объяснение ему было самое что ни на есть прозаическое – Гугель действительно полагал, что трупа Президента вкупе с нашествием мозгососов им пока за глаза хватит, а обморочный практикант только под ногами мешаться будет.       — Это кетчуп.       Все вздрогнули и вылупились на Геруга, склонившегося над Президентом.       — Это кетчуп, — повторил он, облизывая палец. — Старый прохвост решил кого-то разыграть, но не дождался и задрых. Он спит, полившись кетчупом.       Холи вдруг поняла, что ненавидит весь Парацельс.       Во главе с Президентом.