Бемби ищет хозяйку

Он опоздал к Гробовскому и весь семинар избегал буравящего взгляда, чувствуя его лбом, как перфоратор. Делая вид, что усердно конспектирует, Венечка размышлял о том, что такого мог придумать для его наказания Князь. Спина еще болела после флоггера, и, поводя плечами, Венечка вспоминал огненные поцелуи ремешков, приходилось заставлять себя сидеть спокойно, чтобы не ерзать все время. Прошлая встреча... о, это было что-то. Чем такое переплюнешь? Воображение убегало за горизонт, как кошка, и приносило к его ногам мертвых птиц. В последнее время он слишком часто думал о Князе, и фантазии становились все более нездоровыми. По ночам, когда все спали, он яростно двигал рукой на члене, представляя себя связанным и беспомощным в руках Князя. Неистово фантазировал о том, как Князь насилует его в рот, удерживая под затылок, совершенно беспощадно, вонзаясь до горла, член его был в этих фантазиях просто огромным. Венечка представлял слезы на своих щеках, потеки слюны и предэякулята на подбородке, свои жалобные, обрывающиеся стоны, превращающиеся в жалкое бульканье. Он задерживал дыхание, пытаясь почувствовать, как задыхался бы с членом в горле, дергал рукой как эпилептик и предусмотрительно кончал в скомканную футболку, трусы или носок, чтобы не спать на мокром. Спрятав вещдоки за диван, Венечка заворачивался в одеяло с головой и крепко зажмуривал глаза, пытаясь спрятаться от волны стыда и раскаяния, немедленно накатывавшей после таких фантазий. Он не хотел, разумеется, быть изнасилованным, и парадокс в том, что как бы его ни возбуждал образ Князя, вышедшего из-под контроля, в реальности Венечка бежал бы от него как от огня, если бы даже заподозрил, что такое возможно. Именно стальные нервы и железная выдержка Князя позволяли довериться ему, стоять перед ним раздетым, связанным, раздвинув ноги, и знать, что Князь не воспользуется этим ради собственного удовольствия... однако ночью, под одеялом, все происходило именно так. В грязных фантазиях Венечки Князь с демонической усмешкой расстегивал ширинку и пользовал его как последнюю шлюху, без спросу и без осторожности, и это было горячо, крышесносно и абсолютно неправильно. Однако представить себе, что он может по собственной воле взять в рот или лечь под Князя без принуждения, было еще страшнее, еще чудовищнее. Венечка злился на себя, злился на Князя, на Маргариту, на Галину и на весь окружающий мир, и продолжал маскировать под насилие то, что не могло никак быть его желаниями, просто потому, что не могло быть никогда. Сидя на семинаре, легко было ругать себя за слабость, но Венечка знал, что вечером, под одеялом, он снова будет дрочить на Князя — на секс с Князем, — и после снова считать, что не хочет ничего подобного. Господи, когда все стало таким сложным? Как легко и правильно было любить Маргариту, идеальную, прекрасную, и почему нельзя было иметь с ней вот то удивительное, которое было у него с Князем? Почему ни к ней, ни к Галине он не испытывал такого притяжения? Гробовский задержал их на четверть часа, казалось, он и вовсе забыл, что все семинары должны когда-то заканчиваться. Из-за его неотрывного взгляда Венечке казалось, будто в задержке виноват он лично, хотелось превратиться в черепаху и втянуть голову в плечи насовсем. Когда студентов наконец отпустили, он долго копался, двигаясь, будто под водой, и вышел в коридор одним из последних. У высокого окна, напомнившего Венечке лофт Маргариты, ждал декан с пухлой папкой под мышкой. Он пощелкал узловатыми пальцами, привлекая венечкино внимание, но даже эта беспардонность не перекрыла впечатления: вот как — теперь декан сам к нему приходит, да еще и ждет?.. — Рачков, смотри сюда. Съездишь к Коновалову, хорошо? Это другой проект, новый, очень важно сразу проявить твердость. Потом, конечно, пойдем на некоторые уступки, но для начала — ни шагу назад, понял? Иначе съест без соли, я его знаю. Постарайся, Веня, надеюсь на тебя. Сдюжишь — на экзамен можешь не приходить, поставлю высший балл автоматом. Ишь ты, как он запел: «Надеюсь на тебя!» Кажется, Венечка недооценил уровень собственной крутизны в глазах Пономаренко. Полистав бумаги в метро, Венечка понял, что предстоит нелегкая битва, и не ошибся: Коновалов уперся рогом сразу и намертво. — Вот эта лужа, — сказал он, тыча в голубое пятнышко на плане, и Венечка с тоской вздохнул, — вы ее стираете с карты, я — с лица земли, и туда ей и дорога. — Это не лужа, а пруд. И без разрешения с ним нельзя ничего делать, там утки гнездуются... вот, — он порылся в бумагах и вытащил распечатку. Декан, слава богу, был предусмотрителен и дотошен в том, что касалось переговоров с «Тишиной». — Какой пруд, да там глубина полметра в дождь! — Коновалов пробежал глазами распечатку и оттолкнул листок от себя. — Что это за трэш? — Статья из блога местного орнитолога. — Да вертел я его блог, тоже мне, документ. Венечка дотянулся до ускользнувшего по столу листка и терпеливо подвинул обратно: — Не документ, конечно, но это значит, что просто засыпать этот пруд строительным мусором у вас не выйдет. — С чего это? Пруд высох, камыши сгнили за зиму, сплошь и рядом бывает, ни следа не найдешь. На плане нет — значит, не было. Утки могут себе в другом месте гнездоваться, мало ли луж. Чтобы какая-то Серая Шейка вставляла мне палки в колеса? Из-за двух или трех несчастных уток банальная лужа вдруг превращается в проблему, решение которой требует отсоса зеленым и постановления суда, да и то нет гарантии, что решение будет в нашу пользу! — Вот этого орнитолога нашли за пять минут, пробив локацию в поисковике. Это значит, что вполне могут найтись и другие... заинтересованные. Там, может, еще какая-нибудь живность обнаружится, тритоны, жабы... — Эти зоофилы из общества защиты вот этого всего писаются кипятком от каждой козявки. Бемби, мы строим офисный комплекс, жабам там нет места. — Все эти «зоофилы» могут очень легко превратиться в проблему куда больше, чем беготня с бумажками, если выяснится, что вы построили этот комплекс на природоохраняемом объекте. А кто окажется виноват? Геодезисты, которые не внесли его в план? — Не первый и не последний раз. Не прошло еще десяти минут с того момента, когда Венечка закрыл дверь кабинета, а переговоры уже зашли в тупик, атмосфера накалилась, а сияющее видение зачетки несколько поблекло в воображении. Но больше всего бесило даже не это, а глубина пропасти между мудаком-начальником и заботливым, всегда здравомыслящим Домом. Как Джекилл и Хайд! И ладно бы приходилось иметь дело только с одним... — Вам нужно заключение эксперта, — сказал Венечка, чувствуя, что теряет терпение. — Мне нужна стерка. Я твоему декану могу и напрямую позвонить, так что не ерепенься. Все равно будет по-моему. — Красный! — Венечка хлопнул ладонью по столу. — Э, нет. Здесь это не работает! И не думай. — Красный, — повторил Венечка упрямо. Коновалов вздохнул. — Перемирие на сбросить пар? — Когда уладим дела. — Бемби! Это шантаж! — И как, работает? — поинтересовался Венечка со всей холодностью, на которую был способен. — Захрена я с тобой связался вообще, объясни мне? Здесь не даешь, там не даешь, может, тебя конкуренты заслали, чтобы ты мне нервы шатал по всем фронтам? Он сказал это в запале, но Венечка почувствовал, как душа стекает в пятки. Впрочем, Князь и сам пожалел, похоже, что затронул больную тему. Встал за спиной, аккуратно положил руки Венечке на плечи, помассировал, разминая. — Поехали уже, — сказал он мягко, — по дороге договорим. Ругаться за рулем — совсем плохая идея, но Венечка промолчал и послушно собрал бумаги в папку. Коновалов не дал ему даже сложить все в рюкзак, нетерпеливо встал у двери, и Венечка зашагал за ним, прижимая папку к груди; впрочем, для машины сойдет и так, это не по подземке трепыхаться через толпу. В машине они лениво переругивались, потом встали в пробке, и Венечка разложил карту на коленях. Коновалов, казалось, не намерен был сдвинуться ни на йоту, но потом вдруг сказал задумчиво: — Может, получится выбить заключение, что пруд не имеет ценности. У меня есть один прикормленный эколог... — А совесть у вас есть? — возмутился Венечка. — ...но если нам все равно не дадут разрешение, придется эту лужу учитывать при проектировании. — Ну так учитывайте. — Допустим, я присяду с архитектором, прикинем, что можно сделать. Но я не могу тебе гарантировать, что клиент выберет этот вариант. — Выберет, если вы не дадите ему другого. — Бемби, ты акула бизнеса, — рассмеялся Коновалов. — Япошки не любят нефункциональных пустот. У тебя есть какие-то конкретные идеи, что делать с прудом? — Господи, ну задвиньте им, что будет крутая рекреационная зона по фэншую... — С встроенными утками, — хмыкнул Коновалов. — Дай сюда... Он нашел среди бумажек распечатку из блога орнитолога и уставился на фотографию буроватой воды в камышах. Хмыкнул, задумался, и Венечка почти физически почувствовал, как дело сдвинулось с мертвой точки. Сзади возмущенно посигналили — пробка потихоньку рассасывалась. Коновалов сунул ему бумаги и сосредоточился на дороге. Вскоре они вырулили из транспортного ада, и дальше движение шло нормально. Венечка не узнавал района — в прошлый раз, кажется, слишком занят был своими ощущениями. Машина свернула в дворы. В подъезде он помнил фрагменты, расположение лестницы, цвет стен. Дом был современный, еще не изгаженный сомнительной публикой, с кодовым замком. Четвертый этаж без лифта. — При моей сидячей работе это скорее плюс, хоть ноги размять два раза в день, — сказал Князь, отпирая дверь квартиры и пропуская Венечку вперед. — Проходи, раздевайся. Это прозвучало так обыденно, что Венечка замешкался, повесив куртку на крючок в коридоре и оставив в углу ботинки. Переход от Коновалова к Князю иногда случался слишком плавно, и не совсем понятно было, прилично ли уже снимать перед ним штаны или лучше пока сохранять видимость деловых отношений. Венечка стащил через голову свитер, опустил на столик в прихожей, куда Князь бросил ключи и перчатки. Через не до конца закрытую дверь видна была спальня с большой кроватью, на краю которой лежала вешалка; подавшись чуть вперед, Венечка увидел Князя. Тот, стоя в одних трусах, складывал брюки по стрелкам, затем аккуратно перекинул их через перекладину вешалки и убрал в шкаф. Это была, разумеется, не новость — что Князь любит порядок, — но Венечке стало вдруг неловко за свои дурацкие носки с футбольными мячами, протертые на пятках почти что до сеточки, за немытую голову и несвежую рубашку. Он торопливо содрал одежду, бросая ее на пол, но тут же поднял и сложил как мог ровно, стопочкой, водрузив на самый верх вывернувшийся наизнанку свитер; заметив лохматые от ниток швы, Венечка вытряхнул его лицевой стороной наружу и снова сложил. Торопливо опускаясь на колени перед дверью, он с опаской нюхнул свои подмышки. За день набегался, и надо бы привести себя в порядок, во всех местах, учитывая, зачем он сюда приехал, но не хозяйничать же в чужой ванной. Дверь открылась, Князь глянул на него сверху вниз. На нем были черные джинсы и футболка — не то домашние, не то надевавшиеся специально для сессий. Венечка выдохнул: в глубине души он опасался, что Князь так и выйдет к нему голым, и с этим придется что-то делать. — В ванную надо? — спросил Князь, и Венечка с облегчением кивнул. — Шагай. Князь включил ему свет и зашел в ванную вместе с Венечкой, положил чистое полотенце на стиральную машину. Вымыл руки, выдвинул ящик столика под раковиной: — Сам справишься или помочь? Венечка заглянул в ящик. — Справлюсь. Князь оставил его одного, и Венечка занялся подготовкой. Одноразовые клизмы были ему давно знакомы, еще Галина приучила, и теперь Венечка испытывал к ней смутную благодарность. К Князю тоже — хорошо, что не нужно было ничего у него просить, а тем более самому идти за такими вещами в аптеку; Венечке казалось, что все увидят его насквозь и уж точно поймут, что клизма — для него, а не для захворавшей бабушки, и нужна она потому, что Венечка увлекается извращениями. Кого не травили в школе — тому не понять, как можно принимать на свой счет любой смешок, любой косой взгляд. Уже стоя под душем, он вдруг подумал — все причиндалы в ящике, клизмы, латексные перчатки, флакон смазки чуть ли не промышленных размеров, — не для него здесь появились. В этой продуманности, вежливой деликатности сквозил опыт. Венечка раньше не особенно задумывался о бывших — а может, и нынешних — любовниках Князя, о других сабах, которые у него могли быть; отчего-то думать о них было неприятно. Он поменял все предметы в ящике местами, стремясь оставить след своего пребывания, пометить своим прикосновением. Ребячество, да еще и совершенно беспочвенное: кто он такой, чтобы ревновать Князя? Сабу ревность не положена, а на любовника Венечка никак не тянул, впрочем, формально он и не принадлежал-то Князю, бегал к нему тайком от Маргариты, собираясь — или уже не собираясь? — приносить ей клятву верности... Венечка до боли закусил губу. Бегать ему оставалось считаные дни. Чистый изнутри и снаружи, с влажными волосами, он вышел из ванной, уже чувствуя легкую дрожь предвкушения. В огромное, как пол-одеяла, полотенце можно было завернуться хоть по уши, но Венечка сбросил его, решившись на беззащитную наготу. В квартире было тихо. Оставляя мокрые следы на ламинате, Венечка приоткрыл дверь в ту комнату, где Князь порол его в прошлый раз; про себя он называл ее «пыточной». Окна выходили на запад, из-под опущенных не до низу тканевых ролет сочился вечерний свет, на удивление теплый — кажется, солнце все же пробилось через туман перед самым закатом. Черные громады тренажеров — или все же пыточных агрегатов? — вставали по обе стороны от двери. В комнате почти не было мебели, помещение казалось больше из-за этой непривычной пустоты, не загроможденной хламом, в нем было очень много воздуха, но не слишком: в самый раз. Не бездонный лофт Маргариты, но и не забитая вещами хрущевка Галины. Он почувствовал прикосновение к спине и вздрогнул всем телом — не то от неожиданности, не то от возбуждения. Князь провел рукой по лопаткам, проверяя, остались ли следы с прошлого раза, и Венечка чуть откинулся, пока не почувствовал тепло чужого тела плечом, спиной, бедром. Кровь прилила к щекам: он вспомнил, о чем фантазировал прошлой ночью, позапрошлой... — Свяжите мне руки, — попросил он. — Веревкой? — дыхание Князя щекотало плечо, еще влажная кожа покрылась пупырышками. — Неважно чем. Князь отодвинул его с дороги и вошел в комнату. Он принес пару свечей, Венечка наметанным взглядом прикинул скорость горения и температуру расплавленного парафина на коже. Тут же понял, что прав насчет функции тренажеров, сегодняшнее действо явно намечалось на них: Князь поставил свечи на черное сиденье, обитое не то кожзамом, не то клеенкой и поднятое до середины бедра. Слишком высоко для тренажера, но в самый раз, чтобы перекинуть через него беспомощного саба. Венечка сглотнул. Солнце за окнами, кажется, выдало все, на что было способно, и теперь свет едва пробивался через узкую полоску окна, сероватый и тусклый. Князь зажег свечи и опустил ролеты до самого низа, он двигался по комнате, словно тень, и все это ощущалось Венечкой как единственно правильное и истинное. Он провел ладонью над пламенем свечи, растер по пальцам бледную полоску сажи. — Развлекаешь сам себя? — спросил Князь. — Ну раз больше никто этим не занимается... Князь шутливо погрозил ему пальцем: — Не дерзи мне, Бемби, сейчас займусь — мало не покажется. — Вы все обещаете... Венечка сам не знал, что в него вселилось — он явно нарывался сегодня. Может, злосчастные утки были в этом повинны, хотя он знал точно, что Князь оставляет работу на работе, и Венечке тоже стоило бы выбросить дела из головы. Князь подал ему кожаные браслеты с полукольцами для карабинов, помог застегнуть, и его почти невесомое прикосновение к запястью ударило будто током. Карабин с щелчком соединил руки за спиной. — Я заказал для тебя забавную игрушку, — сказал Князь, исчезая из пятна света и вновь возвращаясь с черным дилдо в руке, — доставили с утра. — Если вы про это говорили, что мне мало не покажется, то это несерьезно, — фыркнул Венечка. Дилдо и впрямь был совсем небольшим, с одной стороны свисала трубка с какой-то фиговиной на конце, в целом, невзрачная штука. Но Князь усмехнулся, совсем как в венечкиных похабных сценариях, и ничего не сказал в ответ, только выдавил смазки на матовую поверхность. Заинтригованный Венечка повернулся к нему задом, оперся плечом на тяжелую металлическую раму тренажера. Маленькая игрушка втиснулась в анус с приятной легкостью, а потом Венечка понял, что в ней такого забавного. Она увеличилась в размерах. Фиговина на конце трубки оказалась грушей для нагнетания воздуха, совсем как в тонометре. Князь сжимал ее в кулаке, медленно и ритмично, и с каждым движением его руки дилдо рос, растягивая анус, все больше и больше. Суровая неотвратимость его роста ошеломила Венечку, сфинктер пульсировал, сжимаясь на латексной поверхности. Игрушка была легкой и оттого совершенно непривычной, она не выскальзывала под собственным весом, и Венечка заерзал, потянулся к ней скованными руками. — Я сейчас лопну... — Я тебе разрешал говорить? — спросил Князь строго, но на смену ритмичному звуку компрессора немедленно пришло шипение выпускаемого воздуха. Игрушка внутри ощутимо уменьшалась в размерах, но еще отнюдь не достигла своей изначальной толщины, когда Князь мягко потянул за конец и снова засадил, едва высвободив до середины. Венечка подавался вслед за движением, мучимый нелепым страхом, что его вывернет наизнанку, нелепым оттого, что с Галиной ему доводилось принимать дилдо ничуть не меньше. Игрушка снова заскользила наружу, послушная руке Князя, и в последний момент, вопреки ожиданиям, не всадилась снова глубоко внутрь, а исчезла, на бесконечно долгие несколько секунд оставив анус совершенно раскрытым. Венечка с ужасом ощутил прикосновение прохладного воздуха к внутренним стенкам, но вслед за тем скользкие от смазки пальцы Князя необычайно ласково и осторожно очертили края заднего прохода. Венечка почувствовал неумолимое и внезапное приближение оргазма, совершенно его огорошившего, подался навстречу пальцам и кончил стремительно и просто чудесно, сжимаясь вокруг них. — Непослушный олененок! Как ты думаешь, что я с тобой сделаю после этого? — спросил Князь, и голос его был какой-то даже веселый, будто все шло в точности по плану. — Накажете, — хрипло отозвался Венечка, силясь вынырнуть из блаженного дурмана, — накажете и будете правы... — Стой так и не двигайся. Князь ушел, но сразу вернулся, неся на тарелке пару кубиков льда. Венечка представил, как безжалостные пальцы вталкивают ледышку ему в анус, и по ногам немедленно начинают течь капли талой воды; он задрожал. Послеоргазменное марево уже отпустило его, и теперь снова охватывал радостный ужас, обычный для хорошей сессии. Князь оставил тарелку на импровизированном столе и взялся за флоггер. Развернув Венечку, заставил выпятить грудь и стегнул раз, другой, третий, снова и снова, с обеих сторон, не прекращая ни на мгновение. Венечка запоздало вскрикнул, отшатнулся и впился ногтями в сиденье, упершееся в бедро. Он не стал сгибаться, закрываться — заслужил, что уж теперь — и терпел, поскуливая, пока экзекуция не прекратилась. Соски вспухли и торчали, как у двенадцатилетней девочки, кожа налилась красными полосками; Князь взял с тарелки ледышку и провел по его разгоряченной груди. Венечка снова представил его руку у себя в промежности, и как от пронизывающего холода поджались бы яйца, жалко скукожился член. Князь, однако, мучил только соски. Те закаменели, съежились и ощутимо ныли. Тающий лед капал, вода противно текла по животу. Наконец Князь отбросил ледышку, отряхнул руку от воды и легонько коснулся его губ. — Отогреешь меня? — спросил он низким, чуть хриплым голосом, и Венечка простонал что-то утвердительное, ловя ртом его холодные пальцы. Он сосал их жадно, ласкал языком, не выпуская, и едва заметил, когда Князь другой рукой взялся за свечу. Топленый парафин плеснул на истерзанную грудь, и Венечка замычал, прикусывая пальцы Князя. Восковая корка быстро застыла на холодной коже; Князь подцепил ее ногтями и содрал, чтобы снова капнуть горячим на пульсирующие от боли соски. Он поднес свечу совсем близко к коже, опаляя ее жаром пламени, и в воздухе тут же разлился запах жженого волоса. Венечка взвыл, выпуская изо рта пальцы, и Князь снова взял ледышку, успокаивая холодом боль от ожога. Он чередовал жар и холод, пока Венечка не перестал их различать и только подвывал тихонько, на одной ноте, боясь вздохнуть. Потом он поймал себя на том, что продолжает ныть, хотя его уже не трогают, и с трудом проглотил рвущийся наружу скулеж. В ушах звенело. — Замерз? — спросил Князь мягко. Венечка жалобно шмыгнул носом и кивнул. Князь стянул через голову майку, промокнул его мокрую грудь и приглашающе развел руки: — Погреть? Венечка робко шагнул навстречу и прижался к нему, притискивая заледеневшие соски к чужой горячей коже. Князь обнял его, погладил по спине. Венечка вдруг почувствовал ком в горле, глаза защипало. Отчего — он не знал и сам, все казалось необычайно правильным, точно мир как-то пододвинулся, поерзал и встал на место. Князь освободил Венечке руки и гладил его по волосам, по плечам, по спине. Без излишней чувственности, ничего такого, что заставило бы Венечку занервничать, но в то же время необычайно интимно. Кожа к коже, жар чужого тела, объятия человека, которому Венечка доверял. Так было правильно, и хотелось, чтобы эти нежности не заканчивались никогда, однако Князь отстранился; Венечка потянулся было вслед, но замер, запоздало поняв причину. Слишком близко. Слишком возбуждает. — Отдыхай. Я пойду чайник поставлю, — шепнул Князь, потрепав его по волосам, и Венечка кивнул, ненавидя себя. Он постоял пару секунд, прижавшись лбом к холодному металлу рамы, потом встряхнулся и пошел следом за Князем.