Бемби ищет хозяйку

Она привычным властным движением сбросила пальто ему на руки, одернула клетчатую юбку, наэлектризованную и прилипшую к ногам, и прошла за ним на кухню. Мама проводила гостью настороженным взглядом, слащаво улыбаясь лицом: что этой женщине, ее ровеснице, понадобилось от Венечки, было неясно. Сын, впрочем, на этот вопрос не мог ответить и сам; он не думал, что когда-нибудь увидит бывшую госпожу снова, и неожиданный визит не предвещал ничего хорошего. Матери немедленно понадобилось что-то в шкафу-пенале, и она зарылась в него, ненавязчиво шурша каким-то хламом и всей спиной выражая готовность слушать. Галина закурила, усевшись на табуретку, и молча ждала, пока Венечка заваривал чай, очевидно надеясь, что неловкая тишина вынудит его маму оставить их наедине. Незримая битва манипуляторов увенчалась победой гостьи: когда чайник закипел, поиски в шкафу завершились. По всей видимости, Галина не собиралась устраивать сцену и делиться с его матерью пикантными подробностями их совместной интимной жизни; но что еще ей от него может быть нужно? Пришла мириться, звать его обратно к себе? — Рачков, ты же на геодезии учишься, — сказала она, оставшись с Венечкой наедине. Не вопрос, утверждение: она знала, конечно. Венечка кивнул, едва не отозвавшись привычным «да, госпожа», и поставил на стол чайник. Полгода, полгода каждую субботу обнажал перед ней тело и душу, но не знал о ней даже такой простой вещи — с сахаром она пьет чай или без. — А с деканом у тебя какие отношения? — Никаких, — Венечка пожал плечами и сел напротив нее. Проигнорировав чайник, Галина стряхнула в кружку с веселым козерогом пепел, и Венечка возблагодарил создателя, что мать этого не видит. — Мне Олежа говорил, что ты у декана сейчас на хорошем счету. — Кто говорил?.. — Ну Князь. Не помнишь, что ли, кто тебя за попу щупал у меня на кресле? Венечка и прежде, конечно, предполагал, что Галина и Князь не просто знакомые, уж больно уверенно тот ориентировался у нее на кухне, но «Олежа» — это уже было за пределами всех его догадок. Да чего уж там — за пределами добра и зла. — С деканом твоим надо поговорить. Еще надумает, что «погибать, так с музыкой», мало ли. — Вы о чем?.. — Рачков, ты вообще новости смотришь? — Он наморщил лоб, и Галина в свойственной ей манере обдала его волной презрения. — Бестолочь. У «Набойки» парковка провалилась, котлован — как от снаряда, сторожа не нашли до сих пор. Ну что ты на меня смотришь, как баран на новые ворота? Соображай, Рачков... Ее «Тишина» строила. Венечка соображал. Это строительство закончили еще до того, как Венечка вообще поступил в институт, он не знал деталей, но где и как Коновалов обычно срезал углы, было ему хорошо известно. — Впрочем, ты, пожалуй, прав, — продолжала Галина, крутя на пальце кольцо с крупным, аляповатым подсолнухом. — С твоим деканом просто так разговаривать без толку, надо какой-то хоть грязи на него сначала нарыть, что ли, в качестве аргумента. Взятки берет? Со студентками мутит? Или, может, он по мальчикам, это было бы еще лучше... — Я не буду собирать компромат на своего декана! — Ну и зря, — Галина недовольно отвернулась. — Человек тебе помог, ты думаешь, я не в курсе, что он посводничал? Мог бы хоть такую мелочь сделать из чувства благодарности, или у тебя совсем порядочность отсохла? Он вскочил с табуретки и нервно зашагал по кухне туда-сюда, от окна до мойки и обратно. Не сказать, чтобы он был удивлен. То, что по Коновалову тюрьма плачет, понятно было уже давно. Наверное, это был только вопрос времени. Иногда Венечка забывал, с кем имеет дело, вернее — закрывал на это глаза. — Если сторож погиб, тут сесть можно на пару лет, вы что, серьезно считаете, что это может сравниться с взяткой за оценку на экзамене? — Ты не философствуй, Рачков, а думай. Если сторож под завалами, то тут ни ты, ни я ничего не сделаем, это уже адвокат будет париться. А вот если он жив остался, то это уже совсем другая игра с совсем иными ставками. Не так страшно на деньги попасть — на штраф насобираем, но тут можно лицензии лишиться, у Олежи весь бизнес на кону. Декан твой проектировать не будет уже ничего и никогда, максимум — сортир у себя на даче. Все, его час пробил. Вопрос только в том, кого он утопит вместе с собой. Для него теперь преподавательская работа — единственный хлеб, он не станет ею рисковать, так что твой выход, Рачков. Венечка прижал ладони к вискам. — А сам он не мог мне позвонить? — Кто, Олег? — Галина пожала плечами, раздавила окурок о внутреннюю стенку кружки и бросила на горку пепла. — Считает, наверное, что его ты пошлешь, ты же у нас любишь в белом плаще постоять. Но меня ведь не пошлешь, правда? Венечка закусил губу и мысленно назвал себя идиотом. Галина ошибалась; это похоже было на правду, очень, если бы не одна существенная деталь. Князь не может ему позвонить, потому что это против его же правил. Он все еще не получил ответа, который Венечка готов был ему дать еще тогда, в понедельник, но до сих пор не дал. — Ты же хороший, добрый мальчик, Венечка, — проворковала Галина, встав на ноги и подойдя к нему. — Редкостный хам, но я готова это простить. Сделай это, сладкий мой, ради меня, ради всего, что между нами было хорошего... Ведь было же, правда? Все в ней ощущалось так знакомо — тепло рук на его груди, плавные контуры тела под облегающей водолазкой... Он еще помнил, как любил эту женщину, но все, что искрило и радовало, закончилось уродливо и неправильно, сведя на нет доверие. Хотя прошло не так много времени, Венечка с удивлением понял, что ворошить прошлое не больно. Он не чувствовал к Галине неприязни; бывшая госпожа не всегда была добра к нему, но ее стараниями судьба бросила его к ногам Князя, и за это Венечка был ей более чем благодарен. По крайней мере, до сегодняшнего дня. — Галина Сергеевна, а вы ему кто? — Какой же ты недогадливый, — фыркнула Галина и помахала перед его носом рукой. Венечка с полминуты тупил, пытаясь понять, что она имеет в виду. Потом осенило: обручальное кольцо! На фоне ее обычных массивных перстней тонкий золотой ободок терялся, но Венечка видел его раньше сотню раз и никогда не задумывался, что это значит. То, что она жила одна, то, как смело и беззастенчиво она подкатила к Венечке прошлой весной, — он даже не подумал, что Галина может быть замужем. И за кем! Быть того не может... Тут же он вспомнил, что где-то когда-то даже видел какие-то бумажки, где была ее фамилия: Коновалова. Он поразился, что только теперь связал одно с другим; Венечка никогда не отличался особой наблюдательностью, но это уже граничило с абсурдом. Она была Князю женой. — А почему тебя это так удивляет? — в голосе Галины чувствовались обиженные нотки. — Но он же... Разве он с женщинами спит? — Не лезь в мою постель, Рачков, — отрезала она, и стало ясно, что нет. — Ты это право потерял, когда сменил меня на эту крашеную куклу Безбедскую... или с кем ты там сейчас. «С ним», — чуть не ляпнул Венечка и тут же понял, что все снова стало сложным. — Подумай, мой сладкий, — сказала Галина, погладив его по щеке. — Иногда нужно сделать что-то плохое, чтобы получилось что-то хорошее. Она развернулась и вышла в коридор. Венечка бросился за ней, сдернул пальто с вешалки на шкафу, придержал, пока Галина сунула руки в рукава — она все же вышколила его до автоматизма. Как только Венечка запер за ней дверь, мама выплыла из комнаты, и на лице у нее написано было не меньше сотни вопросов; она выбрала самый важный: — Вы что, курили?! — Да, — ответил Венечка, удивив ее до замолкания, и ушел на кухню. Прибираясь на столе, он прокручивал разговор в голове. То, что просила Галина, вызывало у Венечки острую неприязнь. Это было подлостью — шантажировать своего препода, хотя спору нет, Пономаренко сделал это крайне несложным. Взятки он брал, и практически со всех, а с кого не брал — те пахали у него в рабстве на «практике». До сих пор пойти против него никто из студентов не решался: декан был грозен, пожалуй, один только Коновалов и давал ему фору. Снять вручение взятки на видео легко — нужен всего лишь телефон. Правда, Венечке обещан высший балл автоматом, значит, на экзамене ему и вовсе не нужно появляться, но как тогда... Он застыл с кружкой в руке. Вода из крана текла, пепла на дне кружки давно не осталось, а Венечка все стоял, глядя в одну точку. Неужели он всерьез собирается это сделать? Поступиться принципами, перейти дорогу Пономаренко, закопать тем самым себя? Венечка закрыл глаза и прижался лбом к подвесному шкафчику. Только позже, наутро, прокручивая в очередной раз все ее слова в голове, он понял, что Галина не знает про них с Князем. Оттого и зашла с неудачной карты — заигрывать с ним, после всего, что было? Знала бы она, какие козыри держит на руках Князь... Пришел бы он сам — и Венечка знал, что сломался бы сразу. Впрочем, кто знает, где он вообще. Может, сидит где-нибудь у следователя. По крайней мере, теперь понятно, почему все телефоны не отвечают... — Ты так сильно ее любишь? — спросила Лампа, не отрываясь от телевизора. Венечка с трудом вынырнул из омута, в который превратились его мысли, и недовольно уставился на сестру. — Отвянь. С чего ты взяла? Была суббота. Мама уехала по магазинам, велев прибираться, они оба тянули время, завтракая у телевизора. Лампа хотела начать день с чипсов, но Венечка залил молоком шоколадные шарики из коробки с психопатического вида кроликом, отличавшимся дизайном от «Несквика» ровно настолько, чтобы не засудили за использование трейдмарка. — Ты тогда пришел — аж светился. А теперь кислый уже который день. Поссорились? — Не суй свой нос в чужие проблемы. Некоторое время они смотрели в телевизор, звякая ложками. Потом Лампа снова заговорила: — А эта, которая приходила... — Я с ней встречался одно время, — сказал Венечка, рассеянно болтая ложкой в молоке. — Но она тут ни при чем. Лампа даже обернулась: — Она же старая! — Вырастешь — поймешь, — ответил он с мстительным удовольствием, глядя, как сестра закипает от возмущения. Лампа ненавидела, когда ей напоминали, что она еще не доросла до чего-то; к его удивлению, она быстро сдулась: — И все я понимаю, парни любят опытных женщин. Он задницей почувствовал, что создал монстра; наверное, стоило сказать что-нибудь ехидное, пока эта оторва не пошла набираться опыта, но Лампа отвернулась к телевизору и спросила: — Веник, а тебя в школе дразнили? — Угу, — он допил молоко с крошками со дна и поставил тарелку на подлокотник дивана. — И что ты делал? — По-разному. С кем-то дрался, от кого-то прятался по туалетам. Пора было прибираться — до маминого прихода лучше закончить и убрать пылесос в темную комнату, а мокрые тряпки и таз — под ванну. Мама терпеть не могла, когда пылесос стоял посреди комнаты, как мемориал уборке. Венечка сложил постель в диван, понес пустую тарелку на кухню, и Лампа соскочила с кресла, доедая на ходу, пошла следом. — Мама говорит, что девочки не должны драться. Дискриминация же! Венечка поставил тарелку в мойку и включил воду. Сестра вертелась рядом, делая вид, что ждет своей очереди, но с готовностью сунула тарелку ему, стоило только протянуть руку. — Тебя кто-то дразнит? — спросил Венечка. — Лесников из седьмого «Б». Кричит мне «Рачкова-дурачкова» каждый раз, как видит в коридоре, достал уже. Он здоровенный, я его не побью... А мне обидно. — Это пройдет, Лампа. Закончишь школу и не увидишь больше ни Лесникова из седьмого «Б», ни других дебилов. Ну или увидишь, когда они будут мыть стекла твоего майбаха. Но для этого знаешь, что надо? — Хорошо учиться, поступить в институт, построить хорошую карьеру... И не залететь, как мама. Он кивнул, поставил в сушилку вымытую посуду и закрутил кран. — Что-то я не вижу у тебя майбаха, Веник. — Умолкни, пигалица. — Сам дурак. Венечка вытер руки и пошел в комнату. Отодвинув диван, выгреб грязные носки и белье — мама не любила, когда что-то валялось на полу, а Венечке порой было слишком влом нести снятую одежду до ванной. К тому же, периодически он дрочил перед сном, если все уже спали, и ношеными трусами удобно было вытереть сперму с живота: не так очевидно, как салфетки, горы которых оправдать можно было только непроходящим насморком, да и на ощупь приятнее. Еще грязными носками можно было отпугивать хищников — зная о залежах, Лампа не приближалась к дивану и на пушечный выстрел. Собрав накопившееся за неделю, Венечка отнес белье в ванную, забросил в стиральную машину. Порывшись в корзине с грязным, утрамбовал в машину пару футболок и брюки; мама и Лампа носили какую-то их женскую одежду, стирать которую нужно при особых режимах, в тщательно подобранных комбинациях цветов и тканей, он не заморачивался с этим и стирал свое барахло отдельно. Тряпки для мебели, нарезанные из старых маек, сушились на змеевике; он намочил одну, отжал и вернулся в комнату. Стер пыль с телевизора, с полок и подоконника, потом принес из темной пылесос. Лампа тоже занялась делом — прибиралась в спальне. Обычно она доводила его до белого каления своим нежеланием ждать — пылесос нужен был ей именно тогда, когда его приносил Венечка, так же, как и таз и тряпка для пола, но сегодня Венечка был шустрее нее — он торопился: через пару часов он встречался с Артуром. Было слишком странно не ходить никуда по субботам, и когда Артур позвонил, Венечка сразу согласился. Надо развеяться, да и мама в своем неуемном желании причинять ему счастье могла пригласить тетю Ларису с дочкой, если бы застала Венечку дома. Они с Артуром встречались у «Хрюши». Субботнее расписание автобусов сбивало с толку, вносило сумбур в привычный маршрут; когда Венечка добрался, Артур уже ждал у здания. — Что-то ты неважно выглядишь, — сказал он вместо приветствия, и Венечка поморщился: — Плохо сплю. Слишком много мыслей в голове. Прогуляемся? Не хочу сидеть в душном помещении. Артур кивнул, и они неторопливо побрели вдоль сплошной стены припаркованных машин. — И что же у тебя за мысли такие, что спать не дают? Поссорился кое с кем? — спросил Артур весело. — Нет. Пытаюсь понять, что я за человек. — Явно философ, если из-за таких вопросов не спишь. Венечка вздохнул. — У меня в руках судьба нескольких людей. Если я ничего не сделаю, у них у всех будут проблемы. Но единственное, что я могу — это помочь одному из них за счет другого. — О боже мой, этическая дилемма, какая скука. Смутившись, Венечка замолчал. Под ногами похрустывала ледяная крошка, было холодно; он сунул руки поглубже в карманы, пытаясь согреться. Артур, кажется, пожалел о своих словах: — Этот человек, у которого проблемы и которому ты можешь помочь — он для тебя важен? — Важен. Но сделать подлость ради него... я не знаю, смогу ли я после этого смотреть ему в глаза. — Мой дорогой друг! — Артур заметно оживился. — Если ты и впрямь благородный герой, сделай подвиг и уходи, не надо смотреть никому в глаза. Тем, что ты теряешь этого человека, ты искупаешь эту самую подлость, но зато дело сделано, ты помог, все в выигрыше! — Кроме того другого человека, которого я подставляю. Артур отмахнулся: — Ты же сам сказал, что у этого проблемы в любом случае. Значит, о нем можно вообще не говорить. Важно то, как ты решишь свой моральный конфликт! — Меня удивляет, что все, с кем я об этом говорю, видят столько оттенков серого. Моя бывшая тоже сказала: «Иногда нужно сделать что-то плохое, чтобы получилось что-то хорошее». Может, я чего-то не понимаю в этом мире... Нельзя построить утопию на крови. Не могут отношения, основанные на доверии и уважении, существовать ценой лжи. — Скажи это практически всем писателям книг про любовь. Знаешь, как говорят? «В любви и на войне все средства хороши». Да люди чего только не делают ради любимых, про это потом баллады слагают. — Я не хочу его терять. — Никто не хочет. Если ты его любишь — пусть тебя радует, что он будет счастлив. Венечка прочистил горло. Кажется, Артур считает его геем. Все эти разговоры про любовь явно перестали быть метафорой в тот момент, когда он сказал «любишь» и «его» в одном предложении. К чести Артура — он и глазом не моргнул, говоря это, и кажется, ничего такого в своих словах не видел. Пытаться его переубеждать — очередной случай «Толика в посудной лавке». Может, это все же была метафора?.. С чего вообще Артур взял, что речь идет о настолько близких отношениях? Венечка мог вполне говорить о ком-то, кого он исключительно платонически уважает, об отце, учителе... — Холодно, — Артур поежился и указал на здание торгового центра, к которому они подходили: — Зайдем? Венечка кивнул. Моральные терзания отвлекали его от физических, но стоило Артуру напомнить о погоде, как Венечка сразу почувствовал, насколько замерзли ноги. Внутри было тепло, играла ненавязчивая музыка. Артур снял куртку, размотал длинный шарф; Венечка последовал его примеру. Оглядевшись, он указал на эскалатор: на втором этаже виднелись столики. Это оказалось хорошеньким уютным кафе; заглянув в меню, Венечка помрачнел: у уюта была своя цена. Он заказал чай и рассеянно пялился на витрины, подсчитывая, хватит ли на подарок Лампе того, что у него было с собой. До Нового года оставалось всего несколько дней; еще меньше — до экзамена у Пономаренко... И что-то нужно было решать. Он поймал себя на том, что уже добрую минуту рассеянно пялится на маленький кулон у Артура на шее. Он не обратил бы внимания на побрякушку, если бы не слишком тугой шнурок, на котором она болталась, он врезался в кожу, это явно было неудобно. Венечка никак не мог вспомнить, откуда ему знаком этот символ, похожий на инь и ян, но из трех частей. Только к вечеру его осенило: так выглядела татуировка у Галины на лодыжке. Он никогда не спрашивал о ее значении, полагая, что это просто для красоты, но тот же символ на шее Артура — вряд ли банальное совпадение вкусов. Что-то буддистское?.. Галина не походила на человека, ищущего гармонию, да и Артур тоже. Рядом с Артуром подкатывало чувство безысходности; мог ли он, не зная реального положения дел, дать хороший совет? Мог ли он, не заинтересованный в исходе лично, дать совет плохой? Неужели венечкины отношения с Князем обречены, как ни крути? И если так, что делать с компроматом на декана? Пойти против собственных принципов, сделать подлость из благородства... Слишком много парадоксов, от этого болела голова. Если бы речь шла о Коновалове, Венечка не думал бы и минуты. Князь в личной жизни так разительно отличался от себя самого в офисе, что Венечка почти воспринимал его как двух разных людей. Гендиректор «Тишины», как и Пономаренко, регулярно играл с огнем и считал всех вокруг идиотами; стоило ли сочувствовать тому, что он наконец-то закономерно обжегся? Бросить в беде Князя... это совершенно иная история.