Бемби ищет хозяйку

Елка походила на птичье гнездо, увенчанное крестом. Жалкое, никчемное подобие дерева; редкие, болезненно-бледные иголки уже потихоньку осыпались на ковер. — А у Маринки искусственная, — Лампа шмыгнула носом и незаметно стянула с елки длинную серебристую ленточку дождика, — красивая — ужас, ровная вся, пушистая и до потолка. — Фу, — скривилась мама, — пластмасса. От живой зато запах какой! Сразу чувствуешь, что Новый год в доме! Запах и впрямь был, но не от елки, а от песка в ведре, куда ее воткнули. Песок украдкой набрали во дворе, в песочнице, он легонько, почти неуловимо подванивал кошачьей мочой. Назвать горе-елку «живой» нельзя было уже как минимум неделю, и Венечка с сочувствием смотрел на вечнозеленую покойницу, обмотанную гирляндой и увешанную игрушками. Кривая, косая, нелепая, но росла ведь, чего-то мечтала добиться в своем лесу... Уродства несчастной елки не могли скрыть ни веселенькие лампочки, ни километры дождика, но мама не намерена была сдаваться. Впереди Новый год, и ничто не должно испортить праздник. — Ничего, выключим свет, включим гирлянду и будет красота неописуемая! Евлампочка, повесь побольше дождика и приходи на кухню за тарелками, скоро гости придут, а стол не накрыт еще. Венечка, а ты стол подвинь ближе к дивану и иди переоденься, я погладила тебе рубашку белую. Венечка мысленно застонал. Гости. Чертовы мамины гости. Он ловко избегал их уже несколько раз, оправдываясь грядущими экзаменами и исчезая из дома на весь день, но мама нанесла ему подлый удар в спину, пригласив тетю Ларису с дочкой на Новый год. Единственный день в году, когда Венечке некуда бежать: мама постановила давным-давно, что Новый год встречать полагается с семьей, а прочее подождет. Он глубоко вдохнул и медленно выдохнул. До полуночи дотерпеть, а дальше можно смыться. Задребезжал домофон, Лампа вприпрыжку рванула в коридор. — Веня! Ты оделся? — взвыла мама из кухни. — Мам, это бабушка! — крикнула Лампа на бегу, возвращаясь в спальню. — Куда ты мое платье убрала? — Час от часу не легче, принесла же нелегкая, — проворчала мама на кухне, гремя кастрюлями, и крикнула Лампе: — Как куда, в шкаф! Оно ж зеленое, год обезьяны надо встречать в красном! — Под цвет обезьяньей задницы, — подсказал Венечка, брызгая дезодорантом в подмышки. Лампа хихикнула и по пояс нырнула в шкаф. — У меня нету ничего красного! — Как это нету, я тебе только что юбку купила! Венечка застегнул рубашку, заправил в брюки. Аккуратно подпихнул складной стол, стараясь не опрокинуть бокалы. В коридоре щелкнул выключатель, и бабушка, стряхивая капли воды с пакета мандаринов, проворчала: — Не ждете, что ли? Хоть бы свет включили! — Бабушка! — Лампа в незастегнутом бледно-зеленом платье выскочила в коридор. Из кухни высунулась мама, всплеснула руками: — Доченька, ну ты что напялила? В красном, в красном надо встречать! — Можно в зеленом, — веско сказала бабушка, — я в газете читала. С наступающим вас. — Мама, ну в каком зеленом! Обезьяна огненная! В красном надо, в оранжевом или в желтом! Евлампочка, почему ты не хочешь юбку надеть? — В зеленом, в коричневом, в болотном, в песочном. Обезьяна любит природные цвета. Так написано. Оставив их выяснять, кто прав, Лампа бочком проскользнула в комнату. — Юбка уродская, — сообщила она Венечке. — Застегни меня. — Она же не отстанет, — сказал Венечка, застегивая ей молнию на спине. Лампа пожала плечами: — Сейчас придут уже, при гостях она мне слова не скажет. Лампа упорхнула в спальню, Венечка мельком оглядел комнату и получше накрыл пледом гору своих вещей, наложенных между диваном и шкафом. Из телевизора что-то с воодушевлением пели, шутили, старательно веселились. Бабушка внесла тарелку с нарезанным хлебом и солонку, поставила на стол, поправила пиджак, как будто сшитый из ковра, и потрепала Венечку по щеке: — Вымахал-то! Прямо завидный жених! Пойдем, поможешь матери. В кухне мама выгружала оливье из кастрюли в салатницу, сытно пахло едой, всем сразу: вареными яйцами, шпротами, мясом из духовки, уже не видным под слоем растаявшего сыра. Венечке всучили миску с фруктами: — Это не на стол, возле телевизора поставь. Лампа цапнула мандарин, пробегая мимо брата в кухню, и в следующий раз, когда Венечка вернулся в комнату с тарелкой бутербродов, на секции валялись очистки; он смел их в ладонь и понес выбрасывать, в дверях столкнулся с бабушкой, и салатница ткнулась ему в живот. — Ох ты господи, чтоб тебя! Иди замой скорее, пока мать не увидела! Венечка опустил глаза: селедка под шубой раскрасила рубашку веселой свекольно-розовой полосой. Мама, как назло, услышала и немедленно выскочила из кухни, схватилась за сердце: — Вы меня в могилу свести решили? Это же не отстирывается! Быстро снимай! Евлампия, я кому сказала, переодевайся! Не дети, а наказание! Бьешься, как рыба об лед, никто даже спасибо не скажет! А ты, мама, тоже хороша! Сядь и не суетись, только тебя тут не хватало! — Я же помочь! — возмутилась бабушка, отступая. — Где ты была со своей помощью, когда я одна двух детей растила? — рявкнула мама, набрала побольше воздуха, чтобы продолжить тираду, но тут в дверь позвонили, и она так и застыла, выпучив глаза. Спасительный домофон подвел их, не предупредил — видно, весь дом ждал гостей в новогоднюю ночь, и дверь внизу оказалась открыта. Властным шепотом велев Венечке переодеваться, мама встряхнула завивкой, одним росчерком накрасила губы, сразу став непохожей на себя, и прикрыла дверь в комнату. Венечка извлек из кучи у дивана первую попавшуюся рубашку, нюхнул подмышки, торопливо переоделся. Рубашка оказалась голубоватой — самый неподходящий, по словам мамы, цвет, но перебирать не было времени. Из коридора слышались женские голоса, взаимные лобызания, поздравления, хлопнула дверца шкафа. Бабушка, поджав губы, водрузила злополучную салатницу на стол, устроилась в кресле и прибавила громкости в телевизоре. — Гирлянду, гирлянду включите! — прошипела мама, входя, и Лампа ужом скользнула за кресло, нащупывая штепселем розетку. Следом за мамой вплыла тетя Лариса, похожая на нее телосложением, как клон, а из-за ее плеча явилась многократно разрекламированная дочка. У Юленьки были длинные волосы, до поясницы, они плащом укрывали всю ее спину. Бабушки и дедушки про такое говорят «богатство», и «коса — девичья краса»; подобная естественность, не знавшая ножниц стилиста, была бы незаменима для ролевых игр вроде викторианской эпохи. Юлина челка была редкой и напоминала отслужившие свое грабли; крайние пряди торчали, и их хотелось завести ей за уши, спрятать. На гостье была блузка из тех, которые мама называла «миленькими», модная, кажется, то ли в этом, то ли в прошлом году, тоненькая и совершенно прозрачная. Сквозь нее просвечивала скромная маечка, сводя на нет весь сексапил. Юбка, черные капроновые колготки, пушистые тапочки, предложенные гостье в коридоре... при виде Юли Венечка почувствовал, как из-под ног уходит пол, но не блузка была тому причиной. Венечка мог с легкостью представить себе Юленьку обнаженной: небольшие грудки с дерзко торчащими сосками, выбритый лобок, аккуратные губки между раздвинутых ног, раскрытые, будто цветок с нежно-розовой сердцевиной. Он слышал, как наяву, стоны и хлесткие удары розги по ягодицам, оставляющие яркие полосы, тонкий вскрик — будто чайка — в момент оргазма, когда уверенная рука с идеальным маникюром ласкает ее клитор, и ярко-красные ногти похожи на капли крови. Венечка знал, что, глядя на него, Юленька представляет его обнаженным тоже, на коленях, в потеках спермы, застывшего парафина, слез, и будто наяву видит, как изящная рука с кроваво-красными ногтями гладит его по волосам. Одну и ту же руку оба они еще недавно покрывали поцелуями, моля о боли и наслаждении: руку их мадемуазель Марго, их Маргариты. Он встречал Юлю прежде, но знал под другим именем, под прозвищем: Жюльетта Триумф Порока. — Венечка, ну что ты застыл, как истукан, поздоровайся, — прощебетала мама с нажимом, для лучшего эффекта ткнув Венечку локтем. — Сражен наповал, — вставила бабушка, не отрываясь от телевизора. — Какая у вас елочка! — тетя Лариса с энтузиазмом пошарила взглядом по комнате и зацепилась за моргающие лампочки гирлянды. — А мне Юленька не разрешает ставить настоящую, ей жалко деревья губить ради праздника. Мы купили искусственную, и знаете, очень красиво... — Зато настоящая пахнет, — отрезала мама, поджав нарисованные губы, но тут же опомнилась и снова защебетала: — Ну садитесь же к столу, уже готово все! Сидящим на диване стол пришелся почти по шею, это породило новый виток суеты. Мама, согнувшись над столом в три погибели и купая бусы в холодце, указывала, как переложить диванные подушки, и Венечка искренне надеялся, что за ними не завалялся какой-нибудь его грязный носок. Гости оказались на возвышении, но без опоры за спиной, и лучше было бы, наверное, пересадить их на стулья, но те оставлены для мамы, которой нужен подход к кухне, и Лампы, которую туда предполагалось посылать за всякими мелочами. Венечка устроился на табуретке и то прятал глаза, то ловил юлин взгляд, гадая, когда разразится беда. Юле стоило лишь сказать «а мы уже знакомы», и мама немедленно вцепилась бы в них обоих, выпытывая подробности; кому-то, может, хватило бы простого объяснения, «у нас есть общая подруга» или даже «знакомая», но только не ей. Юля, однако, гоняла вилкой по тарелке кусочек селедки и ничего такого не говорила, только отвечала на наводящие вопросы об учебе. — Ну, — сказала мама, — давайте старый год проводим. Выпьем по бокальчику, а вторую бутылку под куранты откроем. Венечка, ты у нас единственный мужчина, поухаживай... Роль эта на семейных застольях была ему привычна, Венечка легко открыл шампанское и разлил по бокалам. Лампе подал тот, где получилось больше пены — с виду казалось, что налито как и всем, и она не обижалась, что ее считают маленькой, а на деле же попадало всего ничего. Делая вид, что она пьет наравне с большими, Лампа порывалась хлестать шампанское как воду, тем более при гостях, и поглядывала на Юлю поверх бокала, будто сверяя возможности; Юля, однако, лишь пригубила и поставила бокал на стол. — Юленька, что ж ты не пьешь, пузырьки из шампанского выйдут, будет невкусно! — мама бдила, кажется, опасалась, что на трезвую голову Венечка покажется Юле недостаточно привлекательным. — Я за рулем, — кротко улыбнулась Юля. — Так выветрится все до утра! — Я с вами встречу и поеду к подруге, — то, как она это сказала, и выразительный взгляд, брошенный на Венечку... Она собиралась к Маргарите. Каково это было бы — встречать Новый год с Князем? Венечка представил связанные гирляндой руки, плаг в виде елочной игрушки, оргазм под звуки салюта... Вот это был бы праздник! Венечка нащупал телефон в кармане. Мама с тетей Ларисой обменялись серией взглядов и, кажется, подавали друг другу знаки, как будто их коварный план для кого-то не был очевидным. — Ну что, пора горячее нести? Пойдем, мама, поможешь, — сказала мама бабушке, и та, скептически оглядев Юлю, удалилась на кухню. Лампа запрыгнула в освободившееся кресло, подобрав под себя ноги. — Я тоже помогу, — встала тетя Лариса. — Венечка, ты развлекай нашу гостью. Евлампочка, а ты с нами на кухню пойдешь. — Но мам, я хочу смотреть телевизор! — заныла Лампа — единственная, кого не посвятили, кажется, в план по обретению Венечкой девушки. — Посмотришь потом. Пусть Венечка с Юленькой поболтают, не будем мешать. Недовольная Лампа удалилась, пятясь и корча рожи, изображавшие пламенную страсть в представлении девочки, воспитанной телевизором. — Они что, надеются, что мы сосаться будем с порога? — проговорил Венечка вполголоса. Юля пожала плечами. — Тебя тоже достали? «Заведи парня, заведи парня», ужас, как надоело это слушать. — Мне больше про девушку говорят, но да. Она фыркнула и приглашающе похлопала ладонью по дивану рядом с собой, Венечка аккуратно обогнул стол, стараясь не потянуть бедром скатерть, и сел возле Юли. — Это странно, — протянула она, сделав неопределенный жест рукой. — Вот это вот все. Но может, и неплохо. Если притвориться, что мы с тобой встречаемся, нам хотя бы дадут свободно дышать. — Я тоже подумал сначала, но они же насядут через год, что надо жениться и детей делать. — Кошмар. Она, кажется, собиралась еще что-то сказать, но дверной звонок издал робкую трель, и следом послышался настойчивый, в противовес ей, стук; Венечка выбрался из-за стола. В прихожей зажгли свет, за рифленым стеклом в двери задвигались размытые цветные силуэты. — Кого-то еще ждете? — спросила Юля без особого интереса. — Вроде нет... За тот короткий миг, пока мама открывала дверь, он представил, что приехал Князь. Это было совершенно нелепо, но внутри разлилась сладость предвкушения, сердце забилось, потом немедленно включилась паника — как, зачем, ведь маме невозможно объяснить, кто они друг другу, — но за дверью оказался всего лишь дядя Сережа, и Венечка выругал себя за этот глупейший всплеск адреналина, совершенно лишенный логики. Как было бы волшебно, впрочем, увидеть Князя этой ночью... Говорят, как Новый год встретишь, так и проведешь, и Венечка многое бы отдал, чтобы с ним, а не... вот так. Несмотря на все, что пришлось пережить в последние дни из-за его сомнительной моральности, при одной лишь мысли о Князе сердце начинало колотиться. Он выглянул в прихожую, там дядя Сережа рассказывал маме, что Новый год надо встречать без долгов, по случаю праздника он был выбрит и благоухал одеколоном, кажется, только снаружи. На шее, точно удавка, болтался галстук, полосатая рубашка заправлена в парадные — без дыр — треники, а в руках сосед теребил коробку конфет, из тех, что раздают детям на утренниках. Мама держала две сотенные бумажки, это было раз в десять меньше, чем дядя Сережа наодалживал за последний только год у одного Венечки, однако маме об этом вряд ли стоило говорить. Приличия требовали после всех этих расшаркиваний пригласить дядю Сережу за стол, при чужих было некрасиво просто выставить его за дверь, да и праздник ведь... Венечка подумал, что ничем хорошим это не кончится. Стоило дяде Сереже войти в комнату в своих дырявых тапках, застолье было обречено. Гости вернулись на свои места, дядю Сережу посадили на табуретку, Венечка же пересел на подлокотник дивана, возле Юли; мама с тетей Ларисой обменялись многозначительными взглядами. Ну и пускай думают, что хотят. До тех пор, пока родня заговорит о свадьбе, фальшивый роман может вполне и закончиться, пары разбегаются все время. И уж в чем можно быть уверенным — так это в том, что Юля от него не залетит, а значит, вынудить их жениться никто не сумеет. Впрочем, они могли быть как Князь и Галина... Дяде Сереже выдали тарелку, следом внесли на огромном блюде мясо по-французски с вареной картошкой, и все оживились, зазвенели ножи и вилки. Сыр успел растаять, запечься и засохнуть в духовке, и жевать его было все равно, что грызть подметку, но все нахваливали, чтобы не обижать хозяйку. Дядя Сережа с энтузиазмом взялся за мясо и холодец, шутил, балагурил и похож был на себя в те годы, когда ухаживал за мамой. Этим и взял тогда: веселый был, за столом — герой, байки травил — заслушаешься, песни затягивал с душой после рюмочки. Одно удовольствие пить с таким человеком, и желающих было много. Это теперь остались только самые верные собутыльники — прочие, кто не спился, уже не хотели иметь с ним дел. Даже Лампа, в силу возраста не искушенная в людских душах, на дядю Сережу смотрела пустыми глазами, не питая ни малейших иллюзий. — Ах, какой цветник! — с чувством сказал дядя Сережа, обводя жестом сидевших за столом. — Зин, налила б мне водочки, я б выпил за милых дам... И гроза разразилась. Мама завелась с пол-оборота, в гневе позабыв о гостях, невольных свидетелях ее взрыва. — Да щас, налью, ага. Держи карман шире. Может, тебе сразу бутылку с собой? Ты для этого сюда приперся — чтобы выпить на халяву? — Ну отчего ж на халяву, — дядя Сережа стушевался, полез в карман. — Я вот, доченьке подарок принес... Он достал айфон, без коробки, без ничего, и протянул зачем-то маме. Лампа цапнула его из нетвердой руки, впилась горящими глазами, тут же слегка потухла: — Это уже старая модель... — Так не поцарапанный же? И работает! Я только кода от него не знаю, так ты подбери, Евлампочка, и будешь в шоколаде! — Ворованный, что ли? — нахмурилась бабушка, и тут все разом вздрогнули: мама хлопнула ладонью по столу. — Не надо ей от тебя ничего! Она тебе никто, чужая, и мы тебе не семья! — Зина... — Вспоминает, что у него дочь есть, только когда клянчит на бухло, алкаш! Евлампия, отдай ему телефон. Лампа округлившимися глазами смотрела на айфон, который мгновенно стал не более достижим для нее, чем Марс, хотя лежал все еще в ее руках. Счастье было так возможно, и важно ли, что не самой последней модели? Что без пина? — Но мама, это же айфон! — Евлампия! — гаркнула мама, вырвала телефон из лампиных цепких пальцев и швырнула дяде Сереже: — Не нужны мне твои подачки! Выметайся! Дядя Сережа попятился в коридор, и входная дверь робко скрипнула в темноте на прощание. Глаза Лампы предательски заблестели. — Твой папа сильно пьет? — спросила Юля вполголоса. — Он не мой, только Лампы, — отозвался Венечка. — Мой с нами не общается. — Мать ваша — дуреха, — отчетливо произнесла бабушка, и над столом повисла неприятная тишина, еще более тяжелая из-за веселой песни, лившейся из телевизора, — родила одного, чтобы удержать мужика, да не сумела даже этим отбить у законной жены. А вторую — вообще не знаю, чем думала. Мама родила Венечку от женатого. Думала — бросит свою постылую бабу, уйдет к ней, к молоденькой и ласковой, а он, подлец, остался в семье, и крутись ты, как хочешь. Венечка стал неуместным напоминанием о ее ошибках, ее стыдом. Позже он опять испортил ей жизнь, когда судьба выдала матери второй шанс — с соседом: тот не захотел растить чужого пацана, и до свадьбы дело снова не дошло. Отношения между ними были запутанными и цикличными, то прекращались, то возобновлялись опять. Лампа родилась еще на первом году этой соседской дружественности, но мнения дяди Сережи не изменила; ему ни к чему было брать на себя семью с двумя — теперь уже — детьми. Когда стало очевидно, что судьба дяди Сережи — цирроз печени и регулярные ночи в обезьяннике, мама окончательно порвала с ним, однако было поздно: дядя Сережа считал себя вправе «по старой памяти» клянчить деньги у всей семьи. — Берите картошку, стынет, — сказала мама ровным бесцветным голосом, — Лариса, положить тебе? Что-то в этом голосе подтолкнуло Лампу к краю. Она, и без того красная, побагровела еще сильнее, подбородок задрожал. — Это был мой подарок! Мой! Мне! Сколько я раз просила, ты мне купила айфон? Раз в жизни какой-то толк от этого алкаша, раз в жизни померещилось на минуточку, что у меня есть папа! — Ты еще маленькая, вырастешь — поймешь, — веско сказала мама, и Лампа вскочила из-за стола: — За что ты меня так ненавидишь?! Она рывком отодвинула стул и бросилась в спальню, с грохотом захлопнув дверь. — У нас папа тоже выпивает, — вздохнула тетя Лариса, но мама только закатила глаза и положила себе на тарелку еще шубы. Несколько минут все молчали и лишь остервенело жевали, потом бабушка встала: — Пойду успокою ее. — Венечка, передай мне хлеб, — отозвалась мама, и бабушка, покачав головой, скрылась в спальне. — Меня б кто успокоил. Тетя Лариса, украдкой глянув на дочь и покосившись на Венечку, сказала вполголоса: — Зин, ну пойдем, что ли, покурим? Мама встала, сунула ей грязную тарелку дяди Сережи и в молчании сопроводила на кухню, унося ставшую ненужной табуретку. Венечка снова остался наедине с Юлей. Странно, но он ждал этого. В домашних драмах и суете Юля была напоминанием о том, другом мире, где он чувствовал себя нормальным. — У вас всегда так? — спросила она, наливая себе сока. — Не одно, так другое. Обычный Новый год. Юль, ты ведь лесбиянка? — спросил он вдруг, ни с того, ни с сего. Юля кивнула. — А когда ты поняла это? — В детстве я не знала, как это называется, но мне всегда девочки нравились, а мальчики — нет. — Это всегда так? То есть, нельзя однажды проснуться и понять, что... ну... — А что, тебе внезапно нравятся парни? — хмыкнула Юля. — Нет, — ответил он торопливо, убедительно мотая головой. Юля пожала плечами и отвернулась. — Нет, просто... я не знаю. Иногда хочется странного. — Надо понимать, с Женькой тебе этого странного не хотелось. Дай угадаю. Князь? — С чего ты взяла?.. Венечку бросило в холодный пот. Откуда она вообще узнала про Князя? Знает ли про их встречи Маргарита? И кто еще в курсе? Он встал с дивана и принялся мерить комнату шагами. — Слушай, не мельтеши, — Юля поморщилась, — от тебя в глазах рябит. Что ты задергался? Венечка замер у окна, вглядываясь в унылый городской пейзаж. Детская площадка была заставлена машинами, последнюю ржавую качель, наследие совка, выкорчевали еще лет пять назад. В те годы, когда строили этот район, никто и в страшном сне не мог представить, сколько автомобилей будет у потомков. Юля встала, подошла к нему и обняла сзади. За окном все обманчиво замерло, готовясь ровно в полночь очнуться, и было уютно стоять так, возле батареи, чувствуя руку Юли на плече и зная, что этой девушке от него ничего не надо. — Каждый раз, когда вы встречались, он звонил Маргарите и извинялся. И клялся, что больше никогда, потому что нет никаких сил и нервные клетки не восстанавливаются. Маргариту все это страшно умиляет, она с самого начала видела, что Князь тобой увлечен гораздо больше, чем готов признать. — Я не сплю с ним, — отчего ему так важно было это подчеркнуть? Машинально, по привычке отмежеваться от всего «такого», лишь бы никто не заподозрил его ни в чем. Даже с ней, которая поняла бы и не вздумала осуждать. — Зря, — просто сказала Юля, и ее уверенность в собственной правоте так задела Венечку, что захотелось уязвить эту выскочку. — Ты любишь Маргариту, но у ее ног всегда сидит Лоу-Линь. Сложно, наверное, конкурировать с загадочной китаянкой, которая умеет кончать по команде. — Пфф, не смеши меня. Лоу-Линь на самом деле зовут Наташа, она из Рязани, и самое близкое к Китаю, что в ней есть — это ее пуховик «мейд ин чайна». Разрез глаз у нее от деда-киргиза. Ты думаешь, чего она молчит все время? Она как рот раскроет, так вся ее китаянская загадочность улетает в трубу. Маргарита никого не выделяет, все равны, и потому все заменимы. Мне хотелось бы сидеть у ее ног, но я хочу стать незаменимой, и поэтому я слежу за свечами, завариваю чай и прибираюсь после сессий. Быть необходимой Маргарите — это круче, чем кончать по команде. — И тем не менее ты не получаешь того, чего хочешь. Юля посмотрела на него снисходительно. — Она тусуется со знаменитостями сейчас, в бриллиантах и платье от кутюр. Но знаешь, кто будет ее вынимать из этого платья, пьяную и хохочущую укладывать в постель? Я. Знаешь, с кем она проснется рядом и с кем проведет весь завтрашний день? Не с Наташей, не с Женькой. Со мной, — она вздохнула и примирительно добавила: — На самом деле, ты в чем-то прав, я не получаю того, что хочу, только частично. В том, что касается боли, скажем так, я куда большая экстремалка, просто у Маргариты тоже есть своя зона комфорта, она не может воздействовать сильнее, чем ей кажется разумным. Я врач-травматолог. Ну, то есть, буду, когда доучусь. Для меня важно понимать боль. Нас учат, как что лечить и что говорить, но не учат, как это чувствуется изнутри. Я считаю, чтобы принимать определенные медицинские решения, нужно очень хорошо понимать, через что проходит пациент. — И ради этого ты практикуешь? Юля пожала плечами. — Каждому свое. Я изучаю боль, Женька коллекционирует опыт, Наташа по работе устает от ответственности и хочет хоть пару часов в неделю побыть бессловесной игрушкой. — А Маргарита? — Маргарита хочет внимания. Быть яркой, красивой, в свете прожекторов, делать что-то, что всех эпатирует. Это в ее характере. Она стриптизершей была, потом скульптуры ваяла, огромные вагины, критики лаялись о них с пеной у рта. Какое-то невменяемое количество раз выходила замуж, один — сбежала из-под венца, разводилась тоже со скандалами. Она все делает на публику. Пороть тихо-мирно одного и того же саба все время и за закрытыми дверями для нее лишено смысла, — Юля стянула с елки сверкающую нитку дождика и обвязала Венечке лоб. — А ты? Чего хочешь ты? — Не быть идиотом. Но у меня не получается. Во дворе громыхнуло, над домами расцвел гигантский огненный одуванчик, и тут же засверкало со всех сторон, красные, зеленые, оранжевые, белые. Канонада оглушила их, чья-то шальная ракета пронеслась совсем рядом с окном и рассыпалась искрами. — Ой, это что, Новый год уже? Хлопая дверями и охая, в комнату вломилась мама с тетей Ларисой в арьергарде. — Новый год! Бокалы! Шампанское! — от волнения мама говорила, как стреляла. Сунула Венечке в руки бутылку шампанского, а Юле — бокал с золотым ободком по краю, и причитала, размахивая руками и едва не пританцовывая от нетерпения: — Ну быстрее же, что ты возишься? В люстру, в люстру не попади! Из спальни, приглаживая волосы, явилась бабушка, Венечка как раз справился с пробкой, и шампанское плеснуло на ковер под негромкий хлопок. Мама и тетя Лариса хором радостно заголосили, подставляя бокалы под пенную струю. — Евлампия! Иди сюда немедленно, не порть всем праздник! — гаркнула мама, чокаясь с тетей Ларисой, и кислая Лампа выползла из спальни. — Ну, с Новым годом, дорогие мои! Мама залпом выпила шампанское и смешно сморщилась: пузырьки щекотали в носу. Тетя Лариса обняла Юлю, потом стиснула Венечку в своих мощных объятиях и дальше пошла по кругу, обнимая всех, кто попадался в руки; следом за ней конвейером шла мама, задавшись целью додушить всех, кто остался жив. Ускользнувшая от цепкого плена Лампа у окна снимала фейерверки на телефон, стащенный, разумеется, у брата, и Венечку едва не хватил удар при мысли, что она сотрет видео с Пономаренко. Впрочем, это решило бы венечкины моральные проблемы; что он может сделать, если козыри больше не в его руках? Он дал ей добрых полчаса, прежде чем отобрать телефон, но Лампа все равно осталась недовольна. Видно, все еще оплакивала айфон. И увы, видео с деканом было на месте. Мама с тетей Ларисой обменялись какими-то миленькими пылесборниками с символом года, вручили подарки детям, своим и чужим, Венечка положил свои пакеты на подоконник: носки, свитер, дезодорант от Лампы, может, шарф или рубашка, — он примерно представлял себе, что там. Убедившись, что все отвлеклись на свои дела, он ушел на балкон и прикрыл за собой дверь. На месте складного стола зияла непривычная пустота, лишенные насиженного места вазоны сиротливо ютились в углу, из-под покрывала выглядывали трехлитровые банки. Венечка прислонился лбом к стеклу и набрал номер Князя. Он не особенно надеялся на успех, было просто приятно слушать гудки, но Князь ответил, хоть и не сразу. Там, на его стороне провода, было весело и шумно, так, что Венечка едва слышал его. — Я только хотел сказать... С Новым годом. Князь ответил что-то подходящее случаю, голос его тонул в шуме. «Олег, Олег! Куда ты ушел?» — расслышал Венечка сквозь музыку, звон бокалов и далекие петарды. — Я помешал? — Созвонимся завтра, ладно? Или лучше не завтра... на днях. С Новым годом! Венечка недоверчиво посмотрел на замолчавший телефон. Князь слишком занят, чтобы выслушать его?.. Где он вообще, с кем? «Олег», — подумаешь! Может, все дело в компромате на декана? Толик не стал терять времени даром, позвонил Галине еще позавчера, и Венечке пришлось подтвердить ей, что видео снято. Может ли быть такое, что Князь, от жены узнав про всю глубину венечкиного морального падения, теперь его презирает? Или он уже передумал? Идти на уступки, возиться с Венечкой — не проще ли найти себе нормального саба, для которого оргазм хозяина — дар и цель? Самая трагедия в том, что десять секунд знакомого до боли голоса в трубке явно окажутся единственным светлым пятном в этой унылой новогодней ночи. Оставаться дома было невыносимо: еще немного шампанского — и мама с бабушкой, забыв о ссорах, начнут танцевать под Сердючку, потом перейдут на что-нибудь покрепче, сомлеют, затянут заунывные песни нестройными голосами... Все это он видел каждый год. Но куда ехать? У Маргариты он будет пятым колесом, это слишком неловко, он ей никто теперь. Позвонить кому-нибудь из сокурсников? «Элита» договаривалась гулять где-то в центре, потом ехать к Тане; они приняли бы его, вот только там будет Маша-Даша, которую он умудрился обидеть, и всю ночь сидеть с ней бок о бок просто неловко. Венечка открыл список контактов и задумался, взвешивая новую идею: на глаза попался номер Артура. — С Новым годом, — сказал Венечка в трубку. — О-о-о, какие люди! С Новым годом! Как празднуется? Что ж, по крайней мере, Артур ему рад. — Так себе. Мандарины, оливье, сумасшедшая семейка. — А я один, и у меня нет мандаринов, ни одного! Только бутылка вермута. Как не Новый год. Скучно это — нажираться в одно рыло. Венечка решился: — Я не знаю насчет нажираться, но мандаринов могу тебе привезти. Где ты живешь? — Веня! Да ты мой спаситель! Приезжай, адрес скину сейчас. Мама постучала в стекло, он помахал рукой в ответ. Она, конечно, не удовлетворилась этим, приоткрыла дверь, высунула голову на балкон: — Юленька уезжает, иди попрощайся. Он вернулся в комнату, выудил свитер из-под пледа, сунул в карманы брюк телефон и бумажник. — Юль, у вас место найдется? Я тоже поеду, высадишь в центре? — Я маму отвезу домой и тебя закину по дороге. Венечка обулся, замотал горло шарфом. Прихватил сетку мандаринов с кухни — одну из нескольких: видимо, с этой данью приходили в Новый год все. На лестничной клетке пахло куревом, какие-то люди поздравили их с Новым годом — кажется, гости соседей. Снег во дворе был в черных проплешинах от петард. В кармане пискнул телефон: Артур прислал сообщение. Юля обошла свою машину вокруг, проверяя, все ли с ней в порядке, и они поехали: тетя Лариса на заднем сиденье, Венечка — на переднем. Все уже устали от общения, и поддерживать светскую беседу ради приличий не стала даже тетя Лариса. Спальные районы казались вымершими: все веселье, выплеснувшее на улицы в полночь, вернулось обратно в квартиры. Ближе к центру было светлее, и все чаще встречались компании, куда-то бредущие или топчущиеся на месте, куча машин, какие-то даже маленькие пробки непонятно, откуда. С кем же все-таки празднует Князь, интересно... С кем-то из своих сабов? Это жил он один, а встречаться, как с Венечкой, мог со многими. Голос в телефоне не был игривым, да и покорности в нем не слышалось ни на грош. Венечка помотал головой. Накручивает себя... может, Князь вообще с семьей, отчего бы не быть у доминанта родителям, братьям, какому-нибудь племяннику? Впрочем, какого хрена? Чем он так занят в новогоднюю ночь, что не может выделить и минуты для человека, который ради него тут в лепешку разбивается и наступает на горло собственной совести? Для человека, который, может, звонит просить его об отношениях — нет, Венечка не собирался делать этого вот так, на бегу, но Князю-то откуда знать! Он точно с кем-то. И этот кто-то ему важнее Венечки. Горло сдавило, на глаза навернулись злые слезы, еще сильнее рассердившие Венечку: вот только заплакать не хватало! Лузер, тряпка, неудачник... По полупустым дорогам они быстро доехали, Юля припарковалась на остановке: вся улица была плотно заставлена вдоль тротуара. Тетя Лариса выбралась из машины и заковыляла к подъезду, Юля подождала, пока зажжется свет в окнах квартиры, и только после этого тронулась с места. — Куда тебя подбросить? — спросила она, и Венечка объяснил, не рассчитывая особо ни на что, но тут же оказалось, что Юля едет не сразу в лофт, а забирать Маргариту с какой-то там фешенебельной вечеринки, и отвезти Венечку — совсем небольшой крюк. — Маргарита на меня обиделась? Ну, что я пропал без объяснений. — Да нет, она рада, что ты взял в собственные руки свою судьбу. Только... — Что — только? — Да не мое это дело. — Говори уж, раз начала. — Ты не прав. И Маргарита то же самое скажет. Если ты собрался иметь серьезные отношения с ним, то ты должен перестать страдать фигней и играть в игры. То, что ты делаешь — это управление снизу, манипуляция. Ты ставишь свои потребности выше его. Я не говорю, что нужно отбросить себя целиком и посвятить жизнь служению господину, хотя на твоем месте многие сочли бы за счастье делать именно это. Но если на компромиссы идет только он, то ты однозначно его используешь. — Ты права — это не твое дело. Какого хрена ты вообще судишь о том, чего не знаешь? Я ради него такого нагородил, тебе и не снилось! А он не может даже поговорить со мной пять минут?! Пожав плечами, Юля замолчала, и остаток пути ехали в тишине. Юля не рискнула соваться в незнакомые дворы — неизвестно еще, как оттуда выезжать потом. Высадила его на улице, и Венечка, неловко махнув рукой на прощание, побрел вдоль блока, всматриваясь в номера домов. Ему пришлось дважды обойти двор, прежде чем нашелся нужный подъезд, и потом лифт привез его не на тот этаж — Венечка обсчитался с нумерацией квартир, — но все это было, конечно, совершенными мелочами, особенно в сравнении с тем фактом, что Венечка сумел вырваться из дома. Артур встретил его с бутылкой в руке, уже навеселе, радушно обнял прямо в куртке, похлопал по плечам. На нем была майка с Кинг Конгом — видимо, в честь наступления года Обезьяны. — Ты мне реально мандаринов привез? Жесть... Раздевайся, проходи. Венечка сбросил куртку и ботинки, проследовал за Артуром, в темноте едва не налетев лбом на турник. Елки у Артура предсказуемо не оказалось. Единственным источником света в комнате были елочные гирлянды, развешанные по стенам; они создавали уютный цветной полумрак. На стене висел плакат какого-то вестерна, бравый ковбой закинул лассо на шею злодея — злодей четко опознавался по черной шляпе и усам, — и тащил его по земле за своей лошадью. — Так, это тебе, — сказал Артур, подвигая ему стакан и начатую бутылку вермута, — а то с этой красавицей я уже полчаса взасос целуюсь, — он встряхнул вторую бутылку, ту, которую не выпускал из рук, и в подтверждение своих слов приложился к горлышку. Устроившись на диване, Венечка плеснул себе вермута. Артур подключил айпад к колонкам, поставил ненавязчивую музыку. Затем, сев рядом с Венечкой, принялся чистить мандарин. — Как там твои моральные дилеммы? Венечка поморщился. — Так плохо? — Артур покачал головой. — Понятно, что плохо. Иначе ты бы не со мной сейчас напивался. — Там... Все сложно. — Веня, а когда в жизни что было легко? Мы выбираем, нас выбирают, все вот это. Счастье — найти своего человека, но это редкость. Пытаешься быть с тем, который не твой — гарантированно огребешь. Все огребают раз за разом и все равно потом продолжают идти вперед... Пей давай, я не могу с трезвым про философию беседовать. Вот тебя ценит этот, ради которого ты дергаешься все время? — Не знаю, — вздохнул Венечка, прихлебывая вермут мелкими глотками. — Мандарины вкусные, попробуй. Кисло-сладкая долька оказалась у него во рту, прежде чем Венечка успел ответить. Артур уже чистил следующий мандарин, роняя куски шкурки на диван. — Если тебя не ценят, то можно, конечно, оставаться рядом, но если это не твой человек — все равно ничего из этого не выйдет. А вот если твой... За своего надо сражаться до последнего. Рано или поздно он поймет, что это судьба. Венечка налил себе еще вермута. Пился тот хорошо, особенно с мандаринами. Артур, не церемонясь, сунул ему в рот новую дольку. — Так ты, выходит, последний романтик? Артур пожал плечами. — Я верю в любовь, если ты об этом. Беседовать с Артуром было странно. Во всем, что он говорил, чудился какой-то подтекст, двойное дно. Но сидеть так, в розоватом полумраке, цедить вермут по глотку и заедать мандаринами было хорошо. Расслабляло. Тело налилось тяжестью, как будто собираясь отойти ко сну. Двигаться не хотелось. Мигающие гирлянды казались болотными огоньками, куда-то звали, вели. Словно вот-вот расступятся стены, а там, за ними, дремучий лес, седые космы лишайников, черные стволы... — Эй, ты там поплыл, что ли? — Да просто устал. Артур сунул ему дольку мандарина, и она брызнула соком на зубах. Венечка облизнул губы. Весь диван был усеян шкурками. Артур придвинулся поближе, отобрал у него стакан, поставил на стол. В этом было что-то нереальное, как во сне. Губ коснулась очередная прохладная долька, он надкусил ее, и кисло-сладкий сок потек по подбородку. Артур вытер его пальцем, неловко провел по щеке. Показалось, будто вот-вот поцелует, но нет; только придвинулся вплотную, внимательно заглядывая в лицо. — Тебе это просто снится. То ли мартини с шампанским оказались взрывоопасной смесью, то ли само по себе разверзлось в голове новое измерение, но все вдруг куда-то ухнуло в темную пропасть, когда Артур прижал его руку к своему паху, а Венечка, вместо того, чтобы отдернуться, послушно сжал сквозь джинсы его член. Дальше было одно только жаркое марево, расстегнутые брюки, укусы в шею, чужой ствол в руке — как свой, но в отрыве от ощущений, Артур, кажется, не кончил в итоге, а он — да, и кожу стянуло на животе, там, где засохли брызги. А наутро голова раскалывалась, он проснулся от этой боли и несколько минут ошалело моргал воспаленными веками, пытаясь привести себя в чувство. Артур, слава богу, спал еще и просыпаться даже не думал, завернувшись в кокон из покрывала на другом краю дивана, будто ничего и не случилось вчера; Венечка сполз на пол, не без труда вернул себя в вид прямоходящих и по стеночке выбрался в коридор, на ходу застегивая брюки. В прихожей он чудом нашел свою куртку и ботинки, стены качались. На улице его вело, какой-то сердобольный дед предлагал пива, но Венечка хрипло пожелал ему стандартно-новогоднего и отказался. На встретившейся лавочке он посидел некоторое время, глубоко дыша, потом прямо перед ним раскрыл двери автобус, и Венечка вошел в них на автомате, не глядя на маршрут. Кондуктор невнятного пола, укутанный, как куль, в шерстяную шаль, спал и не реагировал на пассажиров, помятых и апатичных. Венечка доехал до незнакомой станции метро и нырнул под землю, там тоже все лица были ошалевшие от того, что им надо куда-то перемещаться. От духоты и запаха поездов, от мерцающего света его замутило, и на своей привычной станции он выбрался на поверхность уже полуживой. Пошел пешком, чтобы проветрить голову, было уже светло, в чьих-то окнах мигали гирлянды, но в основном было мертво. Дома еще все спали, он усилием воли загнал себя под горячий душ и оттирал засохшую сперму жесткой мочалкой, пока кожа не заалела, как обожженная. Диван заняла бабушка, и Венечка отрубился в кресле, завернувшись в плед.