Бемби ищет хозяйку

Ноября не было. Была кутерьма дней, мокрого снега, конспектов, поздних возвращений в метро. Были субботы, и только они одни вызывали в этом всем хоть какие-то эмоции. После суббот случались воскресенья, бессодержательные и ненужные. Венечка проснулся от тишины. Удивительно! Он попытался нащупать телефон на полу у дивана, но нашел только вчерашние носки. Конечно, чертова сестрица наверняка полазила по его списку контактов, вот же недоразумение в юбке! Венечка вздохнул, сонно проморгался. Лампа, видимо, ускакала к подружке, иначе его разбудил бы телевизор. Она бесила страшно, не давая выспаться в выходной, но все его доводы разбивались об упрямое «а я хочу смотреть свою передачу». Мама оказывалась плохим арбитром; если он пытался взывать к совести Лампы через нее, ответ был один: — Венечка, ну ты же проснулся уже, котик, так вставай, чего валяться? Мама разрешила ему перебраться в проходную гостиную, когда родилась Лампа — с условием, что днем постель всегда будет убрана и одежда спрятана. Пока сестренка была мелкой, все шло сносно: она властвовала в спальне, Венечка — в гостиной, и раздражался он только на то, что когда-то любимый им пластмассовый Заяц Морковкин был переименован в Антуана и сменил круг общения на кукол. Но Лампа выросла и теперь не просто посягала на территорию брата — спасения от нее не было нигде. Венечка выполз из-под одеяла и побрел на кухню. У двери наступил на свой телефон — хорошо хоть, что тот был из старых, неубиваемых. Венечка поднял его, мельком глянул на экран. Полдвенадцатого, вот это разоспался... Впрочем, неудивительно, после вчерашнего-то. Он поджал ягодицы. Еще немного саднило. Все тело ныло, как после тренажерного зала, стертые колени болели. Обычно подобные ощущения после сессии его радовали, но сегодня отголоски субботы лишь наводили тоску. На кухонном столе нашлась записка: «Поехала в магазин, вернусь к обеду. Приберитесь. Делайте салат, варите картошку». Лампа, значит, смылась без разрешения. Что ж, и на том спасибо, что не разбудила воем пылесоса над ухом, послушавшись указаний. Венечка подумал было завалиться у телевизора, но Лампа могла вернуться в любой момент в компании подружек, и не хотелось давать им лишний повод позубоскалить, представ перед ними в пижамных штанах с овечками. Венечка сходил отлить, потом почистил зубы, оделся и вернулся на кухню. Лампа опять налепила на холодильник наклейку от банана; он содрал ее и открыл дверцу, волна холода коснулась лица. Венечка достал помидоры и застыл с огурцом в руках: огурец был точь-в-точь двусторонний дилдо. Венечка бросил его обратно на полку и сердито захлопнул холодильник. Сердиться, в сущности, было не на кого. На себя, разве что. Венечка сунул нос под крышку сковороды на плите: котлеты. Он положил одну на кусок хлеба и ушел в комнату. Судя по пустотам на сковородке, Лампа тоже не заморачивалась теплым завтраком. Венечка включил телевизор и меланхолично жевал бутерброд, не глядя на мерцающий экран. Фантазии Маргариты можно было только позавидовать, эта женщина имела редкостный талант к зрелищам и игрищам разной степени разнузданности. Голова побаливала до сих пор: свечи чадили. Их вчера было добрых полсотни — в высоких чугунных подсвечниках и на голом полу, будто насмешка над пожарной безопасностью. Жюльетта прохаживалась вдоль восковых нагромождений — следила за порядком, хоть предпочла бы, конечно, сидеть у ног госпожи, с благоговением заглядывая ей в глаза, как Лоу-Линь, вторая девочка Маргариты. Он подумал тогда, что Жюльетта, похоже, при Маргарите вроде ассистентки. Лоу-Линь была молчалива и загадочна, а во внешности ее проглядывало что-то восточное. В прошлую субботу Венечке продемонстрировали ее удивительную способность: Лоу-Линь кончала по команде. Третьим «коллегой» был Эжен, в миру — начинающий литератор и блогер Женька. Про Женьку Венечка уже знал, что тот живет по принципу «попробовать надо все», копит всевозможнейший опыт, бесценный для будущего писателя, и потому соглашается без раздумий на что угодно: дилдо ли, не дилдо, с девочками, с мальчиками, в активе, в пассиве, публично и за закрытыми дверями. Все свои похождения он описывал с веселой бодрой откровенностью в блоге, где называл Маргариту с удивительным тактом исключительно «мадемуазель М.» и говорил о ней с почтением, за которым проглядывала идеализирующая влюбленность — несколько фрагментов он подсунул Венечке почитать с телефона, когда в прошлую субботу после сессии они шли на ту же остановку. В Маргариту невозможно было не влюбиться, это Венечка уже испытал на себе, и потому было невыносимо сложно сказать ей «нет», даже когда отказа требовали ею же установленные правила. Мадемуазель жестко постановила с самого первого дня, что не станет принуждать его ни к чему такому, на что он не согласен, и была уверена, что правило это соблюдается; однако когда глаза ее, темные и лучистые, горели азартом новой выдумки, когда она упрашивала Венечку ласково и игриво, накручивая на палец прядь его волос, не было никаких сил отказать ей ни в чем. Так он и очутился на одном дилдо с Женькой, сталкиваясь с ним ягодицами и изнемогая от стыда за то, как похабно все это было, за публичность, которая всегда смущала его, и за то, что он снова был под каблуком своей госпожи — и вовсе не в интересном, фетишном смысле. Он никогда, пожалуй, не чувствовал себя таким уязвимым. В этом не было пикантности, возбуждающей порочности и сладости. Он готов был на определенную долю откровенности с госпожой, но помимо нее рядом всегда были трое посторонних, которые жадно наблюдали за ним в моменты самые интимные — и хотя они были милейшие люди, приветливые с ним и дружелюбные, терпеть это было болезненно. Венечка пытался убедить себя в том, что еще не привык к ним, но где-то в глубине души шевелилось горькое осознание — все это попросту не для него. Смазка согрелась от яростного трения, Венечка взмок: никогда еще не приходилось так подмахивать, так отчаянно подаваться навстречу. Маргарита и ее девочки подбадривали возгласами. Колени болели, но остановиться передохнуть он не мог: на другом конце дилдо подавался ему навстречу Эжен, и нарушить ритм значило бы все испортить. Это была, разумеется, ее идея — чтобы мальчики развлекали гарем, одновременно насаживаясь на двусторонний дилдо. Сама Маргарита возлежала на оттоманке, томная и прекрасная, покачивая на пальцах ноги восточного вида туфлю с загнутым носком, расшитую золотыми нитями. От свечей было жарко, и госпожа обмахивалась веером; откуда она брала все эти невероятные костюмы — одному богу известно. Он сумел кончить, механически и без особого удовольствия, только чтобы порадовать Маргариту, и после с дивана наблюдал с отсутствующим взглядом за ее играми с девочками; мыслями он был далеко. Когда все закончилось, он умылся — это, впрочем, было частью сессии, Маргарите нравилось наблюдать за тем, как ее гарем плещется в огромной ванне, смывая друг с друга пот, сперму и смазку. Одевшись, Венечка надолго застыл в кухонной части помещения, перед полкой с красивыми банками, полными разноцветных листьев. Надеялся, что если выпить горячего, прояснится в голове. — Ты чего завис? — спросили из-за плеча. Жюльетта Триумф Порока казалась еще более чужой ему теперь, когда на ней была обычная одежда: свитерок да джинсы. Ее было дико даже представить себе голой и стонущей; Венечка смутился. — Какой ты чай хочешь? — спросила она мягко, заметив его состояние. — Эрл грей? — сказал он первое, что пришло на ум. — Она, по-моему, черных чаев не держит, — сказала Жюльетта задумчиво, пройдясь вдоль полки, — но вот зеленый есть с бергамотом, пойдет? Венечка кивнул, и Жюльетта взяла одну из банок, окатила горячей водой керамический чайничек, сыпанула в него заварки и выплеснула воду, едва успев ее залить; все эти манипуляции Венечке были малопонятны, хотя где-то он когда-то слышал, что правильный чай как-то так и полагается заваривать — с песнями и плясками вокруг да около. Он не знал ни сортов чая, ни тонкостей их употребления, ограничиваясь тем, что заливал кипятком пакетик с пахучими опилками, когда поутру надо было чем-то запить бутерброд; Маргарита же явно относилась к людям, чувствовавшим оттенки вкуса чая, как вина, и пивших его ради особого чайного удовольствия. Жюльетта сунула ему в руки фарфоровую пиалку, более походившую на наперсток, нежели на нормальную кружку, и налила бледно-желтого чаю. Она уверенно чувствовала себя в квартире мадемуазель и, кажется, занимала особое место в иерархии гарема. Венечка опустился на неудобный, дизайнерского вида стул и втянул аромат бергамота. Тут же его унесло в темную комнатку хрущевки, с низкими потолками и скрипучими полами, в маленькую кухоньку с рассохшимися оконными рамами, от сквозняка заклеенными полосками пожелтевшей бумаги, и какое-то томление пробежало по всему телу, какого он не испытывал ни разу в этом богемном лофте, слишком занятый стыдом и стеснением. На плечи легли мягкие руки, и Венечка вздрогнул. Маргарита села на соседний стул, чудесно домашняя в шелковом расшитом халатике. Жюльетта без слов поставила перед ней такую же крохотную чашку и наполнила. — Бенжамен... Беньямино... — протянула Маргарита задумчиво. — На Сицилии тебя называли бы Минетто, — Жюльетта хмыкнула за спиной, и Венечка насупился. — Я люблю издеваться над именами. Это интереснее, чем использовать повседневные, ты не находишь? Своеобразный ритуал. Приходя сюда, ты оставляешь скучного, будничного себя за порогом, надеваешь маску, и начинается игра... Венечка отхлебнул чаю. Надевал ли он маску, приходя на сессию с госпожой? Скорее, снимал, обнажал истинного себя, оголял каждый нерв, клал к хозяйским ногам душу. — Обычно я быстро нахожу подходящую форму для каждого, — продолжала Маргарита, — но к тебе пока ничего не пристает. У тебя есть какое-нибудь прозвище? «Бемби» не просто пристало — приросло намертво, но отчего-то сказать это Маргарите казалось неправильным. Не оттого ли, что в голове его «Бемби» всегда произносилось голосом Князя? — Сестра называет Веником... — Как очаровательно. Но вряд ли это подходит нам, мон шер. Мы подумаем еще, да? До «Самой темной ночи» еще полным-полно времени. Кстати, мне понравился ваш маленький дуэт с Эженом. Вы прелестно смотрелись, я бы с удовольствием включила этот номер в программу. Венечка шумно сглотнул; от Маргариты не укрылось его смятение, она легкомысленно рассмеялась. — О, не бойся, милый. Ты можешь закрыть лицо, это ведь карнавал. Никто не узнает тебя. Среди гостей, чтоб ты знал, есть знаменитости, и никто не опасается... Собрав в кулак всю свою волю, Венечка осторожно подал голос: — Я не уверен, что это мое... все эти публичные шоу... Он покачал головой, и Маргарита вдруг стала серьезна. — Послушай, мон шер. Ты волен уйти в любой момент, пока ты не подписал со мной контракта. Ты сейчас, считай, на испытательном сроке, но к «Самой темной ночи» ты должен уже быть во всем уверен. Мне было бы жаль потерять тебя, однако если ты несчастлив с нами — я помогу тебе найти кого-то, кто сделает тебя счастливым. Но если ты подпишешь — пути назад у тебя не будет. Придется принять правила игры. Ты понимаешь? — Да, мадемуазель, — ответил он тихо.