Немного о чае.

      Как фрукты попали в чай, не имело значения. Имел значение лишь тот факт, что в той банке чая, которую Холмсу прислал брат, они были. Сушеные. И неизвестно, какие. Это было странно. Слишком странно.       — Холмс, как Вы думаете, это вообще съедобно? — доктор был настроен скептически. — Ваш брат знает, что делает?       — Теоретически, да. Практически, думаю, тоже.       Оба пристально смотрели в банку. Пристально и скептически. Чай с фруктами. Они, конечно, уже много чего перепробовали, но… Это уже казалось перебором, особенно вместе с запиской «Тебе и твоему доктору. Понятия не имею, что вы с чаем делаете, но, говорят, у вас он идет слишком хорошо».       — Стоит рискнуть и попробовать? — скепсис Ватсона был написан у него на лице огромными буквами.       — И что это нам даст? Как, кстати, Вам теперь спится?       — Скажем так, мне спится так, что спиться больше нет желания.       — А было? — Холмс удивился.       — Временами, — пожатие плечами.       Чай, однако, они заварили. И с недоверием принюхались. Все же, нормальные люди не кладут фрукты в чай. С другой стороны, так тоже можно. Кисло-сладкий фруктовый вкус и запах неплохо дополняют вкус и запах классического напитка. Да, очень даже неплохо. Только немного странно. Добавить ли туда сахара? Нет, было решено не добавлять. Он и так был хорош, пусть и необычен. С незнакомым чаем пришла и не рядовая идея.       — Ватсон, что Вы думаете о том, чтобы я сыграл сейчас на скрипке? Что-нибудь из…       — Паганини. Сыграйте что-нибудь из Паганини.       — Если Вы хотите.       — Очень хочу.       И вскоре действительно раздалась звуки скрипки. Никколо Паганини был гением, а теперь его играл другой гений. А пока Холмс играл, доктор искренне им любовался. Красивые руки, изящные движения, идеально очерченные губы, мечтательное выражение лица… И шея. Прекрасная шея. Ватсон не был экспертом по мужским шеям, но эта шея его очаровывала и завораживала. На нее он мог смотреть бесконечно. То есть, в основном, в Холмсе ему нравится ум, но иногда его завораживало и тело детектива. Не часто, но бывало. Ну, конечно, не тогда, когда они спали. Хотя теперь-то перед сном доктор мог наблюдать эту шею сколько угодно. Они ставили эксперимент по сну вместе. Пока все шло удачно. Спать в одной постели было, с одной стороны, приятно, с другой стороны удивительно, но куда лучше, в смысле качества сна. Музыка, тем временем, не кончалась. И Ватсон уже жалел, что не умеет играть ни на одном музыкальном инструменте. Разве что на рояле. В карты.       Не только, однако, доктор замечтался. Не меньше замечтался и погруженный в игру Холмс. Хотя он и отрицал, что у него было очень живое воображение, и что он пользовался не только логикой, у него была очень богатая фантазия, которая особенно оживала, когда он играл на скрипке. Особенно кому-нибудь. Вот и теперь, ничто не мешало ему погрузиться в мечты, не отрываясь, конечно, от игры. Например, ему очень нравилось, как доктор разливает по чашкам чай, наливая почти полную чашку, а потом давая капнуть с носика последней капле, которая капала с громким и веселым звуком. При этом у доктора слегка обнажалось запястье, что красило разливание чая еще больше. А его походка? А манера держать себя? Талант рассказчика? Последнее детектив хоть и критиковал, но на самом деле был в полном восторге от того, как доктор мог описать совершенно непримечательные вещи так, что они становились интереснее в два раза, чем есть. И, конечно, его ничуть не удивляло, что ныне покойная Мери Морстан полюбила его друга и вышла за него замуж. Доктор действительно того стоил. И будь Холмс женщиной, он бы, наверное, первый за него замуж вышел. Но он был тем, кем был, и потому вполне довольствовался тем, что у него есть. Наконец, играть стало нечего, закончились сочинения, которые можно было так просто взять и сыграть одному в домашних условиях, да и рука у Холмса уже немного устала. Но, несмотря на повисшую тишину, очарование музыки еще висело в воздухе. Говорить не хотелось. Наверное, потому что звук голоса мог бы спугнуть это особенное состояние. Поэтому оба молча посмотрели на чайник с остатками чая. Доктор разлил по чашкам заварку, уже остывшую, но все еще пахнущую фруктами. Детектив раздобыл горячей воды. Тишина окутывала гостиную и двух мужчин мягким уютным одеялом.       Они так и не заговорили, даже после того, как поцеловались, уже в четвертый раз и второй раз не в целях эксперимента. Даже когда отправились спать. Даже когда легли спать.       Только с утра. За минуту до того, как к ним пришел посетитель.       Зато «доброе утро» еще никогда не звучало так сердечно и искренне.