***
Ночь перед публичным прощанием со Вторым принцем Альтаир провел в кабинете Наследника. После ужина слуги приготовили для него что-то вроде постели и помогли перелечь на нее с дивана так, чтобы он не растревожил свои раны. Малик при этом не присутствовал, понимая, что Альтаир не захотел бы демонстрировать свою слабость господину. О мнении слуг они не волновались. Отужинав, Малик удалился в свою спальню и не выходил из нее до публичной церемонии прощания со Вторым принцем. На ней Альтаир не присутствовал. Все время до кремации он провел в госпитале, где его раны тщательно обрабатывали, заставляя при этом самого Альтаира практически не вставать с постели. К исходу третьего дня Альтаир почувствовал себя лучше, и его выпустили из госпиталя. Ночь перед кремацией Альтаир провел во дворце Аль-Муалима, который был ему добрым опекуном и благодетелем, и за два часа до рассвета он пришел во дворец, к покоям принца. Стражники пропустили его в кабинет, в котором, к удивлению Альтаира, никого не было, вопреки привычке принца вставать очень рано. Альтаир начал ждать, решив, что его господин в это время плохо спал. Он ждал своего господина до тех пор, пока в покои Принца не прислали слугу с просьбой поторопиться на кремацию в Храм Инаи, находящийся в дворцовом комплексе. Решив, что подождал достаточно, Альтаир постучался в двери спальни Малика и распахнул их. Принц обнаружился сидящим на коленях на полу у маленького домашнего алтаря. Он молился, перебирая четки и вдыхая аромат зажженных благовоний. Терпкий дым поднимался от тлеющей ароматической палочки и обвивался вокруг голов маленьких статуэток божественной семьи. Малик был погружен в молитву и в себя, он даже не услышал, что в его покои кто-то вошел. И тем сильнее удивил его голос Альтаира, отвлекший его от молитвы. — Ваше высочество, нам пора, — не допускающим возражений голосом сказал Альтаир. Малик вздрогнул и распахнул глаза, его губы, быстро нашептывавшие молитвы, сжались в тонкую линию. Он тяжело вздохнул и поднялся с пола. Не произнося ни слова, Малик подошел к своей постели, на покрывале которой лежал белый шелковый халат. Как и полагалось, он был ничем не расшит, и рядом с ним лежал такой же белый пояс. Такую же одежду утром поднесли слуги и Альтаиру. Без этой одежды на кремацию являться было запрещено. Душе умершего в день перехода в Золотые Чертоги нельзя ни брать с собой что-либо из вещей и богатств, ни видеть их на тех, кто ее провожает, она должна уйти к богам в таком же состоянии, в каком они направили ее в мир. Альтаир, уже подготовившийся к церемонии, терпеливо наблюдал за Маликом, натягивавшим на себя халат и запахнувшим его на теле. Повязав пояс на талии, Малик без всяких слов вышел из покоев и направился по коридорам дворца к Часовне Инаи. Дворцовый комплекс был огромен. У Малика и его сателлита ушло около двадцати минут, чтобы пройти по залам и коридорам дворца от покоев принца до часовни. Придворные, встречавшиеся им на пути, не приветствовали наследного принца, они лишь опускали глаза и замирали, превращаясь в безмолвные статуи. Потревожить близких того, кого должны хоронить, считалось дурным тоном и даже грехом. Хуже лишних слов только жалкие попытки помочь там, где никто помочь не в силах. И поэтому, видя людей в белом, те, кто встречались им на пути, своим молчанием позволяли им не потерять последние остатки самообладания, которых в такие моменты было меньше всего. Это все соответствовало желаниям Малика как нельзя лучше. Ему искренне не хотелось отвечать на приветствия, да и разговаривать вообще. Он не видел ничего, замершие в углах залов и коридоров подданные не попадали в поле его зрения. Все, что было перед его глазами, — десятая часть коридора, прямая линия, по которой он шел. С каждым шагом приближаясь к часовне, где вот-вот должна была начаться кремация, Малик чувствовал, что кусочки, на которые разлетелась его душа в день смерти брата, постепенно отмирают. Однако, его лицо было абсолютно спокойным и неподвижным, ни одно движение, будь то раздувавшиеся от тихих вдохов и выдохов ноздри, веки, раз в несколько секунд прикрывавшие чуть покрасневшие от долгого бодрствования глаза, или руки, ни разу за весь его путь не дрогнувшие или не сжавшиеся в кулаки, не выдало той боли, которую испытывал Малик. Это железное спокойствие восхищало и одновременно с этим пугало наблюдавшего за ним Альтаира, шедшего следом за ним по коридорам дворца. Часовня Инаи или, как ее еще называли, Усыпальница, находилась на другом конце дворцового комплекса. Чтобы попасть туда, нужно было выйти из Золотого Бутона, дома императорской семьи, пройдя перед этим по доброму десятку его коридоров, пересечь Площадь Лилии, названную так благодаря цветам, окружавшим искусственный пруд в ее центре, чтобы затем, пройдя по боковой галерее Дворца Розы, где содержались императорские наложницы, оказаться на Золотой площади. Золотая площадь была вымощена простыми желтыми камнями. Под прямыми солнечными лучами площадь словно светилась и наполнялась спокойным, умиротворяющим теплом, создавая подходящую атмосферу для святого места. Именно на Золотой площади находились небольшие часовни всех членов божественной семьи, являющиеся частью дворцового комплекса. Центральной являлась часовня Абхамула, справа от нее стояла часовня Альгиля, а слева — часовни Саильфы и Инаи. В каждой было возможно провести кремацию. В Часовне Абхамула кремировали императоров и наследных принцев, в Часовне Саильфы — императриц и наложниц, последним пристанищем генералов и талантливых воинов из императорской семьи становилась по обыкновению часовня Альгиля. В Часовне Инаи кремации проводились гораздо реже, исключительно в случаях, когда член императорской семьи умер совсем юным или был убит не на поле боя, а в мирное время. Это было светлое здание из белого камня, в его постройке не было никаких излишков: три ступеньки, ведущие к дверям, ровная крыша и купол без золотого покрытия или дорогих украшений, разве что полумесяц, символ мудрости Абхамула, венчавший купол каждого из храмов, был сделан из серебра, чтобы светить как днем, так и ночью. В сравнении с остальными часовнями, богато украшенными и часто посещаемыми, Часовня Инаи казалась серой мышью на фоне более крупных и приметных белых сородичей. Сделав несколько шагов по Золотой площади, Малик поднял глаза в небо и зажмурился, подставляя лицо солнечным лучам. Это немного успокоило его, даже навело на мысль, что таким образом душа брата прощается с ним в последний раз. Задержавшись на короткий миг, Малик все-таки заставил себя дойти до дверей Часовни, где его уже ждали выстроившиеся у входа жрецы Инаи и министры Малого круга, единственные приближенные к императорской семье в последние годы. Альтаир держался в отдалении, словно сомневаясь в своем праве присутствовать на кремации, но наследный принц, будто бы кожей почувствовав его сомнения, кивнул ему на дверь, повелевая присутствовать на прощании. Повинуясь кивку Малика, жрецы пригласили всех внутрь. Внутри, как и снаружи, Часовня Инаи была очень скромно обставлена и украшена. Ковры, постеленные на каменном полу для молящихся, были самыми простыми, вышивка на них была аккуратной и красивой. Узкие белые колонны, расположившиеся двумя ровными рядами по обеим сторонам от входной двери, заканчивались в нескольких метрах от самого крупного витража в часовне. Помимо деревянных лампад и подставок с благовониями, украшением служила статуя маленькой девочки с длинными, заплетенными в косу волосами, одетой в простое платье с длинными рукавами, юбка которого едва доходила до голеньких щиколоток. Единственное, что выдавало в облике этой каменной девочки маленькую богиню, — золотой ободок с вставленным в него драгоценным камнем, который символизировал третий глаз Жертвенницы, видящий все грехи и добродетели тех, кто приходил в ее Дом. Статуя расположилась напротив входа, лицом к нему и спиной к гигантскому витражному окну. Солнечные лучи, просачиваясь сквозь разноцветные стекла, радужными лучиками падали на каменные ручки статуи, протянутые в умоляющем жесте ко всем входящим в Часовню. Под статуей не было никакого постамента, она стояла на полу, и Малик, заметив ее голенькие ножки на холодном камне, внутренне содрогнулся, чувствуя искреннее желание согреть эти крошечные белые ступни. Лицо статуи, на которое он посмотрел следом, успокоило его окончательно. Спокойное и вместе с тем просящее выражение лица Инаи принесло мир в его сердце. До этого дня Малик ни разу не был в Часовне, он даже не читал ни одной молитвы или легенды, написанной жрецами Инаи, и сейчас принц очень об этом жалел. Он был рад, что его брата в Золотые Чертоги поведет Жертвенница, покровительница всех невинно убиенных, детей и молодых людей. Тело Кадара, завернутое в белую плотную ткань, лежало на специальной деревянной панели. Подстилкой ему служили крепкие тряпочные носилки, на которых жрецы в скором времени должны были унести его в специальную комнату с гигантской печью. Вопреки ожиданиям Малика, в Часовне не было трупного запаха — жрецы хорошо постарались, подобрав приятные благовония, которые жглись не слишком сильно, чтобы резать по обонянию посетителей, но в то же время достаточно для того, чтобы скрыть неприятные запахи. В почтительном молчании Малик, его сателлит и министры подошли к коврам и опустились на колени. На тот, что был ближе всего к умершему Второму принцу, сел Малик, Аль-Муалим и Альтаир сели на тот, что был постелен по правую руку принца, практически вплотную к нему, а Рафик, Нумаир и Рауф разместились на третьем ковре, постеленном по его левую руку, но чуть в отдалении. Шесть жрецов, все как один обритые налысо, встали рядом со статуей, лицом к скорбящим, и поклонившись им, также опустились на колени, только с той разницей, что им, как приносящим себя в жертву людям наравне с богиней, которой они служат, ковры или подушки под их колени не полагались. Все они носили серые халаты, вышитые черной нитью и перевязанные коричневым поясом, — специальную одежду, которую имели право носить только те жрецы или монахи, которым предстояло спуститься в Усыпальницу в Подземном городе. Считалось, что эти цвета отпугнут духов умерших предков, попытавшихся завладеть телами жрецов и вернуться в мир живых. Спустя минуту откуда-то из-за колонны вышел настоятель храма, которому полагалось начать церемонию и пробыть со скорбящими до конца их молитвы. За ним семенили еще два послушника, которым только предстояло стать жрецами. Настоятель опустился на колени рядом с телом Второго принца, спиной к статуе Инаи и лицом к наследному принцу и его спутниками. Послушники замерли в тени колонн, ожидая момента, когда им будет позволено унести тело в комнату с печью. Тишина в часовне, нарушаемая до этого редким вздохом кого-то из министров или тихим шорохом чьего-нибудь халата, исчезла, стоило настоятелю забормотать молитвы. Малик закрыл глаза и сжал в руках четки, присоединяясь к настоятелю в его молитве. В какой-то момент он ушел в себя, тихо нашептывая свои молитвы, причем, настолько глубоко, что не заметил, как тихо передвигавшиеся послушники унесли тело его брата в комнату с печью. Подобно прошлой ночи, те несколько часов, что горело в печи тело Кадара, прошли для Малика на удивление быстро и незаметно. Только когда его руки кто-то коснулся, Малик прервал свою молитву и открыл глаза. — Ваше высочество, — тихо обратился к нему настоятель часовни. Позади него, рядом со статуей, стоял один из прислужников, держащий в руках амфору с пеплом Второго Принца. — Мне и моим братьям пора спускаться в Крипту. Я знаю, что вам не хочется его отпускать, но вы уже попрощались с ним. Вы больше ничего не можете сделать. Пожалуйста, позвольте ему уйти с миром. — Я понимаю, — вздохнув, Малик заставил себя спокойно посмотреть на настоятеля. Малик поднялся на ноги, слыша за спиной шорох одежды министров и сателлита, и поклонился жрецу, выражая таким образом благодарность. — Да защитит ваши души Жертвенница Иная. — Да принесет в вашу душу мир Дочь Мудрости, ваше высочество, — поклонился ему в ответ настоятель часовни. Министры, поклонившись и обменявшись любезностями с настоятелем и наследным принцем, оставили их. Зная, что замкнутый по своей природе наследник предпочтет справиться со своей болью самостоятельно, министры Малого Круга, как бы им не хотелось помочь ему, не посмели предложить ему свою помощь. Малик и его сателлит покидали Часовню последними. На пороге Малик задержался и бросил последний взгляд на статую Инаи. Белые каменные зрачки статуи притягивали к себе его взгляд, словно гипнотизируя и призывая остаться здесь навсегда. Но тяжелый пристальный взгляд своего главнокомандующего Малик ощущал спиной, словно бы Альтаир смог прочесть его мимолетное потаенное желание и явно не одобрял его. Эта мысль заставила принца очнуться от этого странного оцепенения. Он отвел взгляд от статуи и направился прочь от часовни.***
Сателлит сопроводил своего господина до его покоев. Стоило им оказаться у богато украшенной арки, Альтаир тяжело поклонился наследному принцу и попросил разрешения удалиться. — Куда ты направишься после? — спросил Малик, повинуясь невесть откуда взявшемуся порыву. — Узнаю у шептунов новости. Спрошу с офицеров доклады о ситуации в городе. Обойду самые важные посты стражников во дворце, — недолго думая, ответил Альтаир. — А после отправлюсь в академию, проверить новичков. — Я хочу, чтобы остался, — на одном дыхании выпалил Малик, стараясь говорить так, чтобы его слова звучали больше как просьба, а не как приказ капризного наследника. Альтаир явно был удивлен и озадачен услышанным. Несмотря на то, что пригласить в свои покои министров Малого Круга, главнокомандующего или самых родовитых наместников для личного общения (как правило, для совместных пьянок или, что случалось реже, для оргий с наложницами самых низких рангов) для императора или его сыновей считалось обычном делом, Малик ни разу не звал никого к себе с самого получения титула Наследного Принца, о чем было известно всему двору. Помимо этого все придворные очень любили посудачить и о том, что еще ни разу со дня смерти брата Наследный Принц не был с женщиной. Все знали о том, что покойный император, отец Малика, был однолюбом, и за все время своего правления он ни разу не вошел во Дворец Розы, уделяя все свое свободное от государственных дел время жене и двум сыновьям. Став наследником, Малик первые годы привлекал очень много внимания к своей персоне. Всем придворным была интересна личность будущего императора. Быстро разглядев в нем множество способностей и талантов, которые Малик явно унаследовал от своего отца — деятельный ум, редкую логичность и рациональность, — двор переключился на его личные пристрастия. И вот тут придворных ждало самое большое разочарование. С тех пор, как Малик получил титул, он не сблизился не то, что с дочерьми первых семей Империи, он не нашел себе товарища среди старших сыновей министров и наместников. Предпочитая книги и государственные документы прогулкам по Столице и общению со сверстниками, Малик собственноручно создал пропасть между собой и ними. Она была не так заметна при жизни его брата, Кадара, который насильно уводил Малика из дворца, замечая, что старший брат вот-вот врастет в деревянное кресло в библиотеке, который заставил его хотя бы раз в месяц навещать часть гарема, что отец отдал им с братом. Но вот не стало и его, и больше не осталось во дворце никого способного указывать молодому наследнику. Больше некому было заботиться о нем так, как заботилась семья. Помня об этом, Альтаир робел перед своим господином больше, чем стоило бы. Главнокомандующий смело встречался лицом к лицу с множеством вещей, которые до смерти пугали других людей. Он мужественно бросался в бой, был готов отдать свою жизнь за Империю и правящую династию, но отношения между людьми до сих пор оставались для него огромной тайной. Именно поэтому его так сильно удивил и даже напугал приказ. Но, помня о том, чем может обернуться для него гнев наследника, Альтаир тихо ответил: — Как будет угодно моему повелителю. Альтаир прошел за своим принцем в его покои. Оказавшись в кабинете, в котором он совсем недавно ночевал, первый воин остановился на середине комнаты, наблюдая за тем, как его господин роется в ящиках своего шкафа. Наконец, в одном из самых маленьких ящичков, Малик нашел то, что искал. Он достал из ящика связку ключей, количество которых удивило Альтаира. Перебирая их, Малик отошел от шкафа и пошел куда-то в другую комнату, дверь которой находилась аккурат напротив спальни. Прежде, чем выйти, Малик на миг замер в дверном проеме и поманил за собой сателлита. Заинтригованный Альтаир последовал за ним. Несмотря на то, что он знал истинные размеры дворца, Альтаир почему-то забыл, что и покои императора не ограничивались двумя-тремя комнатами. Скоро причина собственного заблуждения стала ему понятна: принц принимал советников и сателлита в своем кабинете, крайне редко допуская их до своей комнаты, и именно поэтому все остальные, считающиеся частью императорских покоев, не ассоциировались со своим владельцем как раз потому, что он ими попросту не пользовался. Альтаир шел за ним и рассматривал комнаты, надеясь хотя бы мельком увидеть и запомнить обстановку в них. Малик провел Альтаира только через три — личную библиотеку императора, которая выглядела обжитой — в канделябрах и подсвечниках, один из которых взял в руки Малик, горели свечи, — семейную столовую, в которой полагалось обедать императору и его семье, и маленькую оружейную комнату, где все было заставлено стойками с доспехами и оружием, Наконец Малик вошел в маленькую гостиную, в которой почему-то очень сильно пахло духами и благовониями. Альтаира больше всего удивила именно эта комната — он никак не мог понять, откуда в этой гостиной, вся мебель в которой была накрыта шелковыми чехлами, взялся настолько стойкий запах духов. Малик же остановился в паре метров от входа и поставил на пыльный столик подсвечник с горящими свечами. В комнате было не слишком светло — окна были наглухо зашторены тяжелыми тканями, единственным источником света был принесенный наследником подсвечник. Молча постояв пару минут, Малик тяжело вздохнул и хлопнул в ладоши. К нему тут же подбежал Тауфик, шедший за ними, но до этого державшийся в отдалении. — Убрать эту комнату, — приказал Малик. — Вынести отсюда всю мебель, все ковры, снять шторы. Там, в том углу, расстелите другие ковры, те, что мне дарили на совершеннолетие, на них разложите большие подушки. Рядом поставьте маленький чайный столик, который купила для меня мама. Оставшиеся ковры и подушки разложите под окнами, на подоконниках устройте сидения. В центре комнаты поставьте жаровню. Прибейте к стенам полки и расставьте на них все, что нужно для приготовления чая и кальяна, хорошее вино, расставьте везде новые благовония. Пока здесь будут все готовить, пусть мне и главнокомандующему подадут обед в столовой. Евнух поклонился и убежал в соседние комнаты — передавать остальным слугам приказ господина. Подождав несколько минут, Малик развернулся и вышел из гостиной. Пройдя через оружейную и вернувшись в столовую, Малик кивнул Альтаиру на обеденный стол, за которым стояло четыре стула. Прежде, чем сесть на один из них, Альтаир тщательно вымыл руки в маленьком фонтанчике, стоявшем в углу специально для этого, вытер их полотенцем, что поднес слуга. Снова повернувшись к столу лицом, Альтаир отметил, что Малик стоит у окна, вцепившись рукой в его деревянный подоконник. Ему на миг показалось, что господину плохо — он был бледен, его губы были сжаты в узкую линию, а глаза закрыты. Но через миг до Альтаира дошло — Малик испытывает не физическую, а душевную боль, вызванную необходимостью перебороть себя и избавиться от вещей тех, кого уже не было рядом с ним. В этот момент все стало на свои места. Вскоре принц окончательно справился с собой, и Альтаиру снова пришлось лицезреть изменения в обстановке. Он наблюдал, как после очередного приказа слуги уносят длинный прямоугольный стол из комнаты и заменяют его квадратным, по размеру казавшимся половиной предыдущего. Слуги накрыли стол скатертью и приставили к нему два стула, разложили приборы, поставили тарелки с закусками и кубки с вином в качестве прелюдии к еще готовящимся основным блюдам. Малик уселся за стол и потянулся было за кубком, но, взяв его, не стал пить, заметив, что его сателлит продолжает стоять. — Садись, — кивнул ему на свободный стул Малик. — Мне некомфортно, когда ты смотришь на меня сверху вниз. — Прошу прощения, ваше высочество, — Альтаир поспешил сесть, перед этим сняв с пояса ножны с ятаганом и отдав их слуге (сидеть с таким оружием за поясом ему было не очень удобно). Чтобы чем-то занять руки, Альтаир тоже взял кубок с вином, но пить тоже не стал: в отличие от Малика, ему мешал пить этикет, по которому первым вкусить вина должен самый знатный человек в помещении. Малик усмехнулся и, сделав маленький глоток, поставил кубок на стол, прямо перед собой. Вглядываясь в неподвижную алую жидкость, он потерял всякий интерес к своему сателлиту, который не знал, можно ли ему говорить, а если и можно — то о чем? Альтаир просто молча пил вино, смотрел на своего господина и удивлялся тому, что до сих пор считал его счастливым. Иногда он завидовал ему, завидовал тому, что у него была такая дружная и счастливая семья — любящие родители, младший брат, обожавший его больше своей жизни. Но теперь он перестал завидовать — ему не довелось испытать той боли, что испытал его господин, и в некотором роде это заставляло Альтаира чувствовать какое-то странное облегчение. Но чувство неловкости все же было гораздо сильнее — Альтаир не знал, о чем следует говорить с человеком, только что похоронившим последнего члена семьи. Они сидели и молчали до тех пор, пока в столовую не вошел жрец-прислужник из Часовни Инаи, сопровождаемый слугами. Он поклонился принцу, и тот кивнул ему, разрешая говорить. — Церемония только что закончилась, ваше высочество, — сказал жрец. — Прах вашего брата теперь покоится в Подземном городе, в Крипте рядом с прахом ваших родителей. — Хорошо, — немного помолчав, ответил Малик. — Я благодарен тебе и твоим братьям за ваши молитвы и помощь. Я выделю минимум два часа в неделю для молитвы в Часовне и распоряжусь, чтобы у вас всегда было все самое нужное. Попроси своих братьев или подбери сам легенды и молитвы о Инае для меня. Можешь идти. — Как будет угодно наследнику, — снова поклонился жрец. Один слуга увел его из покоев Малика, второго же задержал сам принц. — Достаньте из кладовой портреты родителей и Кадара и наш семейный, повесьте их в Галерею Памяти. Мой портрет тоже достаньте, но сожгите. Найдите достойного художника, пусть он сначала напишет портреты советников Малого Круга и главнокомандующего. Если его работы меня удовлетворят, после он напишет мой портрет, — велел Малик. Слуга поклонился, и принц отпустил его взмахом руки. — Почему ваше высочество велели сжечь собственный портрет? — не удержавшись, полюбопытствовал Альтаир. — Неужели он был плохо написан? — Нет, он был написан очень даже хорошо, и на нем я не выглядел полным уродом, — пожал плечами Малик, взяв с тарелки с закусками маленькое печеньице курабье. — Но мне не по себе при мысли о том, что этот же художник написал портреты тех, кого сейчас нет. Да и тот портрет был написан около пяти лет назад. Думаю, за это время я стал совершенно другим человеком, и будет лучше, если появится портрет, который будет отражать то, кем я являюсь сейчас. — А много ли занимает времени позирование для портрета? — Альтаир нахмурился, вспомнив, что ему тоже предстоит пополнить новую коллекцию портретов. — Мне ведь нужно выполнять свои обязанности. — Я распоряжусь, чтобы твой портрет писали тогда, когда я буду работать с бумагами в своем кабинете, — Малик усмехнулся, заметив, что таким образом Альтаир пытается увильнуть от выполнения приказа. — И писать его будут при мне. — Как скажете, ваше высочество, — вздохнул Альтаир, понимая, что отвертеться не получится. Наконец принесли обед, и в столовой вновь повисло молчание. Вопреки ожиданиям Альтаира, на стол перед ними поставили не сложные блюда, которые, по его мнению, составляли каждый прием пищи принца, а тарелки с шурпой из баранины, тарелки с мусаккой, блюдо с питой, в которой запекли овощи, небольшую тарелку с нарезанной на маленькие кусочки пастырмой. Слуги долили вино в наполовину опустевшие золотые кубки. Малик молча принялся за еду, а Альтаир еще раз осмотрел стол. Ему показалось, что все происходящее — какая-то шутка. Это все походило не на стол наследного принца, а на стол обычной, простой семьи. Такую еду подавали даже послушникам Храма Альгиля, когда не было поста. Но Альтаир не подал виду, что его удивило увиденное, и принялся за еду. Стоило отдать должное поварам — они постарались на славу, готовя еду для своего господина и его сателлита. Еда была настолько вкусной, несмотря на свою простоту, что Альтаиру в какой-то момент показалось, что вкуснее еды он не ел никогда до этого. Наелся он очень быстро и после долго смаковал вино. Но допить его до конца ему не позволил Малик. Под конец трапезы в столовую вошел слуга и тихо что-то прошептал Малику на ухо. Наследник вздохнул и, отпустив слугу, встал, держа в руках кубок. — Пошли, — поманил он за собой сателлита. — Допьешь в другом месте. К удивлению Альтаира, Малик вернулся в ту самую гостиную, в которой по его приказу уже переставили все так, как он хотел. Как за столь короткое время слуги вынесли большое количество мебели и заменили ее другой, прибили полки и расставили на них все необходимое, он не смог понять. В жаровне тлели горячие угли, расставленные рядом благовония вытеснили запах духов и старых благовоний, что стоял в комнате раньше. Малик опустился на подушки и махнул рукой слуге на стоявший на полке кальян. Пока слуга готовил им кальян, Альтаир, повинуясь кивку Малика, устраивался на подушках, лежавших в отдалении от жаровни. Вскоре рядом с ним на ковры и подушки опустился Малик. В его глазах Альтаир увидел что-то тяжелое, грустное и даже мрачное, и это впервые заставило его забеспокоиться о наследнике. — Как вы себя чувствуете, ваше высочество? — тихо спросил он, чувствуя, что ему попросту необходимо услышать голос принца. Необходимо убедиться, что рядом с ним сидит живой и адекватный человек, а не безумец, потерявший рассудок от потери последнего члена семьи. — Так, словно бы мое тело сожгли вместе с телом брата, — ответил Малик. Альтаир не подал виду, но то спокойствие, с которым принц произнес эти слова, показалось ему каким-то жутким. — Тогда, в день его смерти, я решил, что в случившемся виноват только ты. Сейчас я понимаю — в том, что я потерял его, больше моей вины, чем твоей. Я хотел бы принести тебе за это извинения. Альтаир уже не мог скрывать своих чувств. Он был шокирован тем, что кто-то вроде Малика извиняется за что-то перед ним. События, чувства и религиозные учения, по которым к императорской семье следовало относиться как к наместникам и порой даже как к вышедшим из лона Матери Саильфы детям богов, смешались в одну большую кашу. До этого момента Альтаир почему-то не думал, что правители умеют испытывать те же чувства, что и их поданные, и слова Малика только что разбили его мир на миллионы крошечных осколков, впившихся ему в душу подобно разрывающему плоть граду стрел. Он только хотел было сказать, что принцу не за что извиняться, как Малик махнул рукой, говоря этим, что тема его чувств на этом закрыта. Из Цветка Империи Альтаир ушел только на рассвете. Ночь, в которую он впервые остался с наследником Империи не как с принцем и господином, а как с кем-то равным, стала для него поворотным моментом. Они молчали и говорили, пили, курили, они целенаправленно избавлялись от пропасти, которая была шире, чем должна была быть. С того самого дня, если Альтаира и спрашивали, кому он служит и кого защищает, он по привычке отвечал: «Его Императорскому Величеству, Малику Аль-Саифу», в уме преднамеренно опуская титул и оставляя только имя человека, чью жизнь он держал в своих сильных руках.