***
Дни летели со скоростью ураганного ветра, и вот минуло уже две недели. Очередной день начался для Малика с неприятных размышлений. Накануне в приемной комнате императорских покоев произошла нешуточная баталия. Малый круг советников в полном составе, заручившись поддержкой Абьяда, уговаривал принца отдохнуть от государственных дел. Малик упорно держал оборону, но Альтаир, вернувшийся в этот момент с обхода постов, застал его в не лучшем расположении духа, а советники и наместник Иса были явно измотаны столь долгим противостоянием. — Ваше высочество, мы понимаем ваше стремление работать на благо Империи денно и нощно, не покладая рук, но по вам видно, насколько вы устали! — отчаявшись убедить принца с помощью логических доводов, вскричал Рафик и схватил Малика за его подрагивающую от усталости руку. Альтаиру даже пришлось удерживать самого себя от того, чтобы насильно не оттащить советника от его принца, настолько резким было это движение. — Мы, все здесь присутствующие, молим Абхамула, чтобы он вразумил вас и послал в ваше сердце желание отдохнуть! Умоляем вас! Посетите гарем, библиотеку, хоть пролежите в постели весь день, сделайте все, что угодно, но оставьте хотя бы на день вашу работу! Вы нужны нам не только способным читать и подписывать указы и принимать решения, но и счастливым и полным сил, а как это возможно без отдыха? — Право, Малик, тебе стоит прислушаться к твоим советникам. — И ты, дядя? — мрачно спросил Малик, чей взгляд обрушил на согласившегося с Рафиком Абьяда всю тяжесть его недовольства, и высвободил руку из плена пальцев советника. — Да, и я тоже. Твой отец, да будет ему жизнь в Чертогах Абхамула блаженством, в последние годы своей жизни мог бы чувствовать себя гораздо лучше. И сейчас он мог бы быть жив, если бы он следовал рекомендациям врачей, — лицо Абьяда было абсолютно непроницаемым, но странные интонации в его голосе заставили Малика прислушаться к его словам. — Твой отец умер, не дожив до шестидесяти лет, хотя с его стремлениями и упорством он собирался жить до восьмидесяти. Он пренебрегал своим состоянием, уходя с головой в работу, и сейчас ты повторяешь его ошибку. Тебе скоро двадцать шесть, ты молод и пока еще здоров, но мне уже докладывают о твоих мигренях и плохом сне. Если ты не будешь заботиться о себе, то, как бы ни было печально это признавать, ты рискуешь умереть раньше. Малик поджал губы. Было глупо отрицать правоту дяди — ведь именно он поддерживал его мать до самой ее кончины, присылал лекарства и мази для отца, словом, он знал ситуацию со здоровьем предыдущего правителя лучше многих. Противопоставить словам Абьяда наследнику было уже нечего. И поэтому ему ничего не оставалось кроме как согласиться с дядей и пообещать ему и советникам, что ближайшие два дня он будет отдыхать. После этого он приказал никому не появляться в его покоях до утра. Вот так и вышло, что пришедший на следующее утро в покои принца Альтаир застал Малика в еще худшем расположении духа, чем накануне. Принц обнаружился в своей любимой комнате, которую он предпочитал гостиной. Он курил кальян и старался внимательно слушать балладу, которую ему пел Тауфик, сопровождающий свою песню игрой на аль-уде. Увидев сателлита, Малик кивнул ему на подушки, и Альтаир, усевшись рядом, тоже начал слушать песню евнуха. Голос у Тауфика был на удивление звучным и даже многогранным, он, что было приятно, не фальшивил. По мнению Альтаира, евнух пел настолько хорошо, что история о звездах, завоеванных Альгилем в качестве подарка на день рождения его сестры, словно бы происходила на его глазах. На Альтаира, знакомого с этой легендой благодаря жизни в монастыре и слышавшего ее неоднократно, способности императорского евнуха произвели большое впечатление. Увидев что-то близкое к восторгу в его глазах, Малик про себя удивился тому, насколько редко чувства Альтаира показываются на его лице, и даже испытал досаду по этому поводу. Иногда ему искренне хотелось видеть обычную, человеческую сторону Альтаира, ту самую, что подвержена эмоциям, а не ту его железную маску сдержанности, с которой он не расставался ни на секунду. Когда Тауфик закончил петь, они еще некоторое время промолчали, и чем дольше затягивалась эта немая пауза, тем сильнее она начинала тяготить Альтаира, так что он решился спросить: — Как ваше высочество планирует распорядиться временем? — Я не знаю. У меня нет идей. Я хотел бы провести еще несколько совещаний — есть еще столько вещей для обсуждения… — Ваше высочество не ждут в Зале Мыслителей ближайшие два дня, — отрезал Альтаир. — Страна не развалится за время вашего отдыха. — Как бы я не развалился за это время, — не скрывая своего недовольства сказал Малик, после чего снова поднес мундштук к губам. Альтаир, видя, что с каждой минутой его принц становится все более раздражительным, задумался. Очевидно было, что такому деятельному человеку, как Малик, было необходимо какое-то занятие. Но что можно было предложить человеку, зацикленному на управлении страной, такого, от чего он не стал бы отказываться? Альтаир вспоминал все, о чем они с принцем когда-либо разговаривали, в попытке придумать что-то. И, наконец, вспомнив случайно оброненную Маликом фразу во время разговора в библиотеке, Альтаир придумал кое-что. — Ваше высочество, не сочтите за грубость, — немного неуверенно протянул он, — но почему вы не покидаете дворец? — Я… покидал его несколько раз, но… делать это я не очень-то люблю, — нехотя ответил Малик. — В детстве, когда мой брат был совсем маленьким, матушка оставила его во дворце, со слугами, и взяла меня с собой прогуляться до рынка. У отца тогда было какое-то важное заседание, и она не стала спрашивать его, можно ли нам покинуть дворец, чтобы не потревожить. Но стража была с нами, так что она думала, что это безопасно для нас. Не успели мы и половины пути пройти, как к нам подбежали странные люди и начали кричать что-то про предательство и про пролитую кровь невинного младенца. Сейчас я понимаю, что это были люди, не смирившиеся с падением Аль-Фадхи, но тогда… я решил, что что-то случилось с моим братом, и в этом винят нас с матерью. Тех людей отогнали, и мы вернулись во дворец. Отец не рассердился, а лишь расстроился и попросил меня больше не рисковать собой и как можно реже покидать дворец, пока все не успокоится. Вскоре он прекратил все беспорядки, и столица стала более безопасной, но с тех пор я по своему желанию выходил из Цветка Империи всего лишь три раза, два — гуляя с братом, а последний — чтобы увидеть место, где он погиб. Были еще несколько раз, когда я выходил по делам, но это было вынужденно, и то я дальше ближайших к дворцу районов не выходил. Как видишь, половина моих прогулок грозила мне смертельной опасностью и неприятными ощущениями. — То есть… вы даже города не знаете, — вздохнул Альтаир и задумался. — А что, если… я предложу вам пойти в город, прогуляться по нему? — Чтобы на меня снова напали? Нет уж, уволь! Стоит народу узнать меня… — Народу не обязательно знать, что вы покинули дворец, — Альтаир наконец ухватился мысль, что все ускользала от него, и был готов предложить ее своему принцу. — Никому, кроме нас, этого знать не обязательно. Сейчас столица — город мирный. Для охраны вашей достаточно будет одного меня. А народ вас не узнает. Вас настолько редко видят, что просто некому узнавать ваше лицо. К тому же, я предлагаю вам пойти туда, где мы легко затеряемся в толпе. На Базар. Малик задумался. С одной стороны, выходить в город, когда заговор не раскрыт и заговорщики не пойманы — чистое безумие. Сателлит не лгал, говоря, что его одного достаточно для защиты — Малик на себе прочувствовал, каково тем, кто решается выйти против него. Но почему-то не возможность очередного нападения страшила Малика — он боялся того, что может услышать среди народа о себе, боялся, что случайно оброненные его матушкой в предсмертном бреду слова «На месте крошки мог быть ты» имели какой-то смысл, тесно связанный со слухами о выжившем Аль-Фадхи. С другой стороны… в словах Альтаира был смысл. Ему действительно необходимо увидеть город. — Тауфик… лично подбери для меня костюм, в котором я не буду отличаться от обычного горожанина. И пусть там будет капюшон — я хочу избавить себя от лишнего внимания. Главнокомандующему тоже подбери что-то подобное, тоже с капюшоном, и добавь шарф, которым он мог бы скрыть лицо — в городе его наверняка хорошо знают, — приказал Малик. — Как мы уйдем — всем говори, что я никого не принимаю, мол, отдыхаю и не хочу никого видеть. Тауфик поклонился и быстро выскользнул из покоев. Управился с приказом он очень быстро — уже через полчаса Альтаир и Малик в костюмах, что носят кочевники, путешествующие от одного наместного гнезда к другому по пустыням, направлялись в сторону Базара. Малик, радуясь, что капюшон прикрывает его глаза от ярких солнечных лучей, жадно рассматривал все, что встречалось ему по пути. Пройдя уже знакомый ему богатый район, они вышли к реке и, перейдя ее по мосту, вошли в район, где жили люди со средним и ниже среднего достатка. Богатые и добротные дома на той стороне реки резко контрастировали с более простыми на другой стороне, разница была столь значительной и заметной, что это просто не укладывалось в голове — насколько сильно различается жизнь людей в одном и том же городе? Малик чувствовал себя не очень хорошо — о таком ему точно не докладывали. Ему не докладывали о тяжелом воздухе в районах по ту сторону реки, о том, насколько усталыми выглядят обычные люди, не принадлежащие к дворянским родам, насколько усталые лица у мужчин и их жен, и даже их детей. Малик шел по направлению к Базару и поджимал губы. Не успел он покинуть дворец, как уже нашел множество вещей, которые ему необходимо изменить, а ведь он обещал, что будет отдыхать. Но это получалось само, и Малик искренне не понимал, как он мог не думать об этом. — Ваше высочество, мы пришли, — прошептал ему на ухо Альтаир, отвлекая от неприятных мыслей. Малик наконец обратил внимание на свое окружение и понял, что даже не заметил, как они пришли. — Вот он, Базар. На Базаре было оглушающее шумно. Людей на базаре не касалось вообще ничего: приезд важных гостей, наводнение в Ущелье, возможный будущий брак наследного принца с неверной. Принца захлестнул водоворот пряных запахов, пестрых тканей и громких зазывающих криков торговцев. Полки ломились от богатых товаров, а люди толкались, наваливались, стараясь отхватить самое лучшее. Малик даже подумал, что необходимость в маскировке здесь и вовсе отпала, никому тут и дело нет, принц ты или сам император. Базар словно был отдельным государством внутри Империи со своими законами и правилами. С нарастающим интересом наследник остановился у лавки с табаком. Низкий тучный мужичок в цветном халате, довольно разгладил усы и поспешил к потенциальному покупателю. — Лучший табак во всей Империи, дорогой мой! — раскинул руки торговец. — После обеда заправишь кальян и вспомнишь меня добрым словом. Бери, бери, я же вижу, что ты, мой дорогой, знаешь толк в хорошем табаке. Посмотри, понюхай, выбирай, что по душе. Хозяин лавки приобнял недоумевающего принца и едва не впихнул в свой прилавок, показывая различные сорта табака, открывая различные коробочки и мешочки. Растерянный Малик не знал куда себя девать, торговец кружил вокруг него, будто был везде и сразу. Принц оглядывался на своего сателлита, но тот застыл соляным столпом и явно не торопился выручать своего господина, не углядев для его величественной персоны совершенно никакого риска. Но Малик видел, с каким весельем блестят глаза Альтаира, как тот едва сдерживает губы от предательской улыбки. «Выпороть», — мстительно подумал наследник. Устав от суматошного торговца, впихнул ему пять золотых, которые тот так требовал за небольшую коробочку табака и поспешил сбежать от вдруг расстроившегося мужичка. — Не дорого ли он берет за товар? — запоздало спросил Малик, оглядывая новоприобретенную покупку. — Не он дорого берет, — отозвался за спиной Альтаир. — А вы задорого отдали. Совсем сбитый с толку принц хотел было развернуться за объяснениями, как вдруг Альтаир остановил его у еще одного прилавка, где, надрывая глотки, орали продавец и старик. Альтаир предусмотрительно схватил принца за локоть, не позволяя ему вступить в разборки. — Два золотых и табакерку сверху! — надрывался торговец. — Сорок серебряников и хватит с тебя! — не менее громко вторил старик. — Золотой! — не отступал торговец. — Сорок серебряников и табакерка! — Меньше золотого не уступлю! Это же шерсть! — Тут везде шерсть, сорок серебряников или я ухожу! — Шестьдесят и табакерка! — Сорок и табакерка! — Пятьдесят девять! — Тридцать! — вдруг воскликнул старик. — Как тридцать? Старик, сорок серебряников, табакерка сверху и проваливай уже! — вскинул руки к небу торговец, уже охрипший от долгого крика. — Давай, — согласно кивнул старик, и под изумленным взглядом принца, тот отсыпал торговцу ровно сорок серебряников, а счастливый торговец отдал старику ковер и сверху положил табакерку. Еще долго торговец раскланивался в след уходящему покупателю. — Они всегда завышают цены, — тихо проговорил Альтаир, склонившись к принцу. — Чтобы поторговаться. Здесь торг — искусство, а торговцы — настоящие творцы. Они — профессионалы, получающие подлинное удовольствие не от звона монет в кошельке, а от торга. Поучитесь у них. Ведь иные министры — что торговцы, предлагающие вам свой товар. С этим Малик не мог не согласиться — иногда ему приходилось чуть ли не с боем отстаивать свои решения. Наблюдая за торговцами, он подметил — иногда они первые идут на компромисс с покупателем, уступают, делая так, что цена за нужную вещь не заставит покупателя отдать лишнее и не станет причиной убытка для торговца. Так Малик понял, что иногда уступить и принять решение, не дающее впоследствии существенных преимуществ лишь одной из сторон, а уравнивающее обе — лучшее, что он может сделать для государства. Это было первым полезным уроком, что он извлек в свою первую прогулку по городу. Спустя несколько рядов Малик увидел девушку в ярком цветастом платье. Полоса ткани, повязанная вокруг ее головы, едва сдерживала ее густые, черные волосы от того, чтобы они не лезли ей в глаза. Золотые браслеты звенели на изящных руках с аккуратными ногтями. Маниста поверх широкой многослойной юбки блестела и шебуршала от каждого ее шага, от каждого призывного движения ее тонкого, как стебль лозы, стана. Она не то шла, не то танцевала между лавками. Толпа огибала ее, и все, кто проходил мимо нее, старались сделать это побыстрее. — Это цыганка, ваше высочество, — прошептал на ухо Малику Альтаир. — Они в основном безобидны, но многие из них воруют и очаровывают так, что потом не отойдешь. Будьте начеку. Малик не совсем понял, что имел в виду его сателлит, и поэтому не придал особого значения его словам. Поравнявшись с девушкой, он чисто из интереса посмотрел ей в лицо. Ее темные глаза, полуприкрытые пушистыми ресницами и обрамленные густыми бровями, сразу приковали к себе его взгляд, казалось, что кроме этих глаз больше ничего не существует. Это ощущение продлилось несколько мгновений и исчезло, стоило цыганке разорвать зрительный контакт и продвинуться вперед. Малик моргнул и направился дальше, даже не заметив, что с его пояса исчез кошель с деньгами. Это заметил Альтаир. Ему хватило лишь одного слова «Верни», брошенного вникуда вполголоса, и человек, стоявший поблизости, с самым непринужденным видом вышел из толпы зевак около прилавка с холодным оружием и направился следом за цыганкой. Альтаир знал, что к концу их прогулки по Базару кошелек вернется на законное место. Проходя по тесным проулкам, вклиниваясь в толпу горожан, которые, к счастью, не узнавали их с Альтаиром, Малик не мог не прислушиваться к отрывкам разговоров, которые ему удавалось разобрать в этом непрерывном шуме. Разные ниточки вплетались в полотно его знания о том, что же думают о нем горожане, и полотно это становилось до того цветастым, что Малику становилось то дурно, то очень хорошо. — … принц собирается заключить договор с королевскими шакалами. Представь, как хорошо будет — никаких войн. Наши сыновья останутся с нами! — женщина среднего возраста с грустными глазами и ветхим платком, из-под которого выбивались седые пряди, перекладывала купленные овощи и травы с прилавка в корзину. Ее собеседница, торговка с обгоревшей на солнце кожей качала головой и все восклицала «Да будет на то воля Абхамула!», поглаживая по голове босоногого мальчишку, видимо, сына. — Быть может, лучше б и не было этой Тихой ночи, — мужчина в одежде, чей покрой напоминал военное платье, сидел на колченогой табуретке у входа в кабак и высказывал свое мнение слушавшим его товарищам. — Теперь нет войн, одни мирные договоры — а ведь после побед и награда была приличная. После последнего похода при Аль-Фадхи за моего погибшего брата моей семье принесли целый горшок золота, и моя мать смогла поделить его между моими сестрами, обеспечив им приданное. Теперь они все замужем за хорошими людьми, но как они обеспечат своих детей, ежели таких денег уже не платят никому. — Ты корыстен чересчур, Мустафа! — одернул его другой мужчина, седой, бедно одетый, сидящий рядом на другой табуретке. Малик мельком разглядел, что у него нет ноги. — Вот, смотри, что со мной сделала последняя война при Аль-Фадхи, та, что незадолго до Тихой ночи была! Двадцать пять лет я уже калека, и что? А ничего! На одну пенсию кормимся, и то чем попало, разве что здесь угостят по доброй памяти! Да, нам заплатили несколько горшков, но почти все на мои раны ушло, на остальное похоронили моих сыновей и братьев! Вот настоящая цена твоей войны, Мустафа, не золото — смерть и ноющие, не заживающие раны! Дай Абхамул своему новому наместнику мудрости не допустить, чтобы старики вроде меня и дальше переживали своих сыновей! Малик, задержавшийся в толпе у кабака, пошел дальше, стараясь не показывать того, что он переживал внутри себя. А разговоры продолжали наваливаться на него со всех сторон подобно тяжелым, пыльным покрывалам. Почему-то мало кто знал о том, что он делает для страны на самом деле. То, что в нем сомневались и против него роптали, разрывало сердце Малика на тысячи кусков. — И все-таки, истинный Аль-Фадхи жив и скоро восстанет! — Абхамул закрыл глаза на предательство и осквернение — вот наше наказание за ропот и бунт против Умара! — Щенок предателя Саифа долго не протянет на престоле! Недаром Саильфа не благословляет его женой и наследником. — Пока что все спокойно и мирно, но можем ли мы доверять свои жизни сыну предателя? — Сын предателя скоро займет престол, и тогда нам мало не покажется… — Как мы будем жить под сенью правления, что воздвиглось на крови невинного ребенка… — На месте сына предателя должен сидеть тот, кого убили, чтобы он жил! Клеймо «Сын предателя» буквально сыпалось на Малика отовсюду, и чем дальше продвигались они по Базару, тем хуже он себя чувствовал. Заметив это, Альтаир взял его под руку и втолкнул в какой-то пустынный проулок между очередным кабаком и лавкой с коврами, где никого к их счастью не было. Стойка с вывешенным на нее ковром и вывеска кабака неплохо укрывала их от посторонних глаз. — Ваше… — по привычке обратился к нему Альтаир, но принц знаком остановил его. — Не здесь. Не произноси здесь мой титул, — Малик закрыл глаза и оперся спиной о стену. — Ты слышал их. После всего этого… принц я или нет не имеет значения. Да и стану ли я императором — уже неважно. Если они даже толком не замечают всего, что я пытаюсь сделать, чтобы помочь им, то, значит, ничем я им не помогаю. — Малик, — собственное имя, произнесенное голосом Альтаира, отрезвило его, а то, что он сказал дальше, взволновало его сердце. — Вы… ты делаешь все правильно. То, что они этого не замечают, еще не говорит о том, что ты не справляешься. Я знаю… тебя. Я не знаю, действительно ли твой отец… сделал то, в чем его винят, но я… знаю, что он делал многое, о чем иные даже не знают. Он хорошо справлялся, пусть и не успел всего. Теперь твоя очередь. Ты мало сделал, это правда… Но ведь это только пока — ты скоро станешь императором. Впереди у тебя долгая жизнь. Я точно знаю, ты — лучшее, что могло случиться с этой страной. — Почему ты так говоришь? — Потому, что я верю в тебя, — повинуясь непонятному порыву, Альтаир положил руку на плечо Малика. — Говорят, вера одного человека может держать на себе страну, даже если все остальные ее жители не верят. Пока мы оба живы, я буду держать ее на себе, чтобы ты мог ее изменить. Малик закрыл глаза, пытаясь усмирить бурю в своей душе. По какой-то непонятной причине сейчас он справился со своими эмоциями гораздо быстрее — сказывались плоды наблюдения за невозмутимостью сателлита, которого наверняка обуревали чувства и сильнее. Так в очередной раз Альтаир помог ему справиться с тем, что подорвало его изнутри. Казалось бы, что мог понимать его главнокомандующий, которого не волновало ничего, кроме войны и порядка в стране… Но, как оказалось, понимал он больше многих. Слова сателлита открыли Малику глаза на то, какой неординарный человек добровольно отдал себя в его руки. Малик огляделся и обнял Альтаира за плечи, склонив голову так, что со стороны казалось, будто бы он обнимает близкого родственника после долгой разлуки. Сердце стучало так, словно пыталось выскочить из груди. Через ткань их одежд Малик почувствовал что-то похожее, видимо, что-то похожее сейчас переживал и его сателлит. — Спасибо, Альтаир, — второй раз за все время их общения искренне сказал Малик. Приятное, тягучее, словно мед, чувство, вытесняло весь страх и заполняло собой грудную клетку, устраиваясь в ней, будто сворачивающаяся в клубок кошка, решившая вздремнуть. Его тяжесть, однако, не могла не тревожить Малика. Это чувство, названия которому он не мог подобрать, словно мешало вздохнуть, давило на легкие и сердце, заставляло думать — как может что-то настолько приятное и волнующее быть вместе с тем тяжелым и болезненным? Подняв голову и заглянув в глаза Альтаира, растерянного донельзя, Малик увидел в расширившихся зрачках, обрамленных золотой росписью радужки, тот же немой вопрос, на который отчего-то надеялся найти там ответ. А ощутив, как руки Альтаира ложатся на его талию, Малик и вовсе почувствовал, что остатки разума покидают его, бросая его в водоворот из новых и незнакомых чувств. Альтаир был чуть выше его по росту, и когда их лбы на несколько мгновений соприкоснулись, позволяя им ощущать дыхание друг друга, Малик с ужасом понял, что с ним происходит на самом деле. Ответ на вопрос — что же за чувство разбудил в нем его сателлит — оказался неожиданным и заставил Малика испугаться того, к каким последствиям это чувство может привести. Но Альтаир как будто бы не был против происходящего, он как будто чувствовал нечто похожее и не знал, что с этим делать. Решив, что пусть Альтаир так и остается в неведении насчет его чувств и того, что между ними только что произошло, Малик отстранился. Альтаир, смутившись и чуть отведя взгляд в сторону, поспешил отпустить Малика и сделать шаг назад. То, что он почувствовал… было невероятно и пугающе в то же время. Это чувство, выросшее из ощущений, испытанных им перед первой тренировкой с принцем, окрепло и отдавалось приятным теплом где-то в руках и на сердце, и Альтаир, все еще помнивший о том, как однажды он был наказан принцем, более всего не хотел, чтобы новое наказание разрушило его. Но Малик, удивив его, лишь как-то печально улыбнулся. — Пойдем домой, Альтаир. Быть может, по пути назад я выберу себе книг, — он поднял взгляд к небу и вздохнул, — но дальше нам лучше не идти. — Как прикажете, — с трудом заставил себя ответить Альтаир, чья кожа на руках и щеках еще помнили тепло тела и мягкое дыхание принца. Покидал Базар Альтаир в весьма рассеянном состоянии. Он несколько раз чуть не потерял принца в толпе, а один раз даже чуть не замахнулся на него рукой, приняв за врага — пребывая в раздумьях, он не заметил, что Малик отошел от него к прилавку и повернулся, чтобы показать сателлиту на заинтересовавший его товар. Одному Абхамулу известно, чем бы закончилось это, если бы помимо Альтаира в толпе за принцем не следили шептуны. Но вскоре ему удалось вернуть себя в состояние прежней концентрации. Вполуха слушая, как принц осваивает науку торга в споре с торговцем книг, Альтаир обводил взглядом толпу. Его взгляд вдруг зацепился за странных людей в белых одеждах. Они толпились возле небольшого помоста, где обыкновенно глашатаи объявляли важные новости да стыдили бессовестных торговцев, выводя их на чистую воду. Но сегодня там почему-то не объявляли новостей, что не мешало толпе зевак наблюдать, как поверх записей на доске объявлений, повешенной над помостом, люди в белом развешивали какие-то свои листовки. Альтаир нахмурился, пытаясь вспомнить, что он слышал о людях, подходящих под подобное описание, как вдруг внезапная догадка заставила его напрячься — в этих людях он узнал адептов Правого ордена. Они выглядели мирно — ничего не кричали, не склоняли на свою сторону насильно. Развесив листовки так, что под ними скрылась вся доска, и оставив остальное на помосте, они ушли. Менее чем через минуту в руке у Альтаира было по одному экземпляру каждой листовки — как выяснилось, они все различались. Альтаир сложил их, спрятал в нагрудный карман платья и поспешил увести Малика, закончившего свои покупки, с Базара так быстро, как это было в его силах. Пусть адепты ничего опасного не предпринимали и даже не догадывались, что в этот момент рядом с ними находился принц, против которого они выступали, Альтаир не собирался и дальше оставлять Малика в столь опасном для него месте. К его счастью, Малик не заметил взвинченного состояния своего сателлита, и лишь когда они переступили порог дворца, зайдя в него через вход для слуг, Альтаир позволил себе с облегчением вздохнуть.***
— Ваше высочество, у меня для вас важные новости! — в гостиную, где Малик отдыхал в компании Альтаира, быстро вбежал Тауфик. — Робер де Сабле и его племянница уже достигли предместьев столицы. В их свите пять рыцарей и дюжина оруженосцев, не считая слуг. Судя по поклаже, которую они с собой везут, это явно не только приветственные подарки для вашего высочества. Путь до дворца займет у них еще около двух часов. Какие будут ваши приказания? — Отправь кого-нибудь к воротам, пусть от ворот до дворца их сопровождают, — подумав, ответил Малик. — Когда они пройдут полгорода, пускай нас предупредят. Пусть у входа во дворец их встретят министры Малого круга и доведут их до Тронного зала, где вместе со мной и главнокомандующим поприветствуют их. — Будет исполнено, — Тауфик поклонился и бесшумной тенью выскользнул из комнаты. Малик закрыл глаза и постарался расслабиться. В глубине души он не радовался тому, что Робер взял с собой племянницу, проигнорировав все намеки, которыми изобиловали последние письма принца. Первый рыцарь Королевства был уверен в том, что Малик согласится на свадьбу, а сам Малик даже подумал в какой-то момент, что эта девушка, Мария, настолько надоела своей семье, что ее уже пытаются чуть ли не силой выдать замуж, иначе такое рвение ее дяди Малик объяснить не мог. — Ваше высочество? — Со мной все в порядке, — Малик открыл глаза и выпрямился, услышав в голосе Альтаира волнение. — Я просто пытаюсь морально подготовиться к встрече. — Ваше высочество зря волнуетесь. Герцог достаточно умен, чтобы не навязывать вам то, чего вы не хотите, — Альтаир пожал плечами. — Вы правите страной, которая превосходит остальные. Ему придется считаться с вашим мнением хотя бы потому, что иначе ему придется иметь дело со мной и всей армией. Он не посмеет вам перечить - знает, чем это чревато. — Надо же, как много людей, перед которыми мне придется отстаивать свое мнение, — пробормотал Малик. — Министры, подданные, правители других стран. Когда я вспоминаю об этом, то чувствую себя беспомощным котенком. — Если вас это утешит, то моя сила — ваша сила. Если мне хватало сил не сойти с ума на поле боя, вам хватит сил не сойти с ума в политических играх, — сказал Альтаир. Малик улыбнулся его словам. — Надеюсь на это, — искренне ответил он, стараясь не показывать, как удивили его умные и точные советы сателлита, обычно не демонстрирующего задатки мыслителя. Стараясь не выдавать какого-то внутреннего удовольствия, которое он испытал, услышав слова Альтаира, Малик занялся документами, которые было необходимо подписать. Спустя полтора часа явился Тауфик и сообщил, что настало время встретить делегацию из Королевства. Тронный зал был, пожалуй, самым большим помещением во всем Цветке Империи. Он был расписан богаче всех прочих залов. Здесь были и разноцветные фрески с золотыми ограничениями, благодаря которым можно было сконцентрировать свое внимание на их сюжетах, и цветастые гобелены, и талантливо выписанные портреты знаменитых и талантливых главнокомандующих и ученых Империи. У стен стояли изящные деревянные скамейки с мягкими спинками и белыми подушками с золотистой бахромой на углах, на них могли отдыхать во время долгого ожидания придворные. Деревянные решетки на окнах стали домом для виноградной лозы с полупрозрачными большими зелеными листьями, отчего днем, когда солнечные лучи падали на эти большие и красивые листья, в зале было очень красиво — зеленые блики играли и прыгали по стенам. Когда Малик был маленьким, ему очень нравилось находиться в Тронном зале. Он любил рассматривать красивые фрески, его любимым изображением было то, что находилось позади отцовского трона — два человека, лучших друга, радуются радуге, появившейся над водой в фонтане. В детстве он часто прятался в этом зале и рассматривал именно эту фреску, мечтая о том, чтобы рано или поздно заиметь такого же верного друга, с которым можно было бы остановиться во время прогулки и порадоваться радуге. После рождения брата Малик потерял необходимость мечтать об этом, ведь с Кадаром они действительно были лучшими друзьями. После его смерти Малик ни разу не приходил в Тронный зал, и сейчас, увидев трон и представив фреску позади него в малейших деталях, испытал смешанные чувства — желание увидеть родных снова, щемящее чувство одиночества. Но стоило ему сесть на трон и увидеть боковым зрением, как Альтаир занимает свое место по его правую руку, Малик почувствовал, как все, что причиняет ему дискомфорт и боль, стремительно отступает. Непонятно, как это вышло, но в столь короткий срок Альтаир, человек, по вине которого погиб его брат, стал для него кем-то, без кого он уже не мог представить свою жизнь. Несмотря ни на что, это было очень приятно. Но показывать это чувство он не имел права — пора было встречать гостей. Двери Тронного зала распахнулись. В считанные минуты зал заполнили придворные, выстроившиеся по обеим сторонам от трона, оставив широкий проход и большое пространство для приближенных к принцу. После этого в зал в сопровождении Тауфика вошли советники Малого круга. Когда они заняли свое место — по левую руку принца, в пяти шагах от постамента со стоящим на нем троном, — Тауфик поднялся на постамент и, встав рядом с троном, громко объявил имена гостей: — Его Светлость, первый рыцарь Королевства, Свирепый Клинок Севера, Робер де Сабле, герцог Снофельский, и его племянница, леди Мария Торпе, — Тауфик объявил имена остальных рыцарей, сопровождавших герцога и, повернувшись лицом к входу, сделал знак рукой стражам у дверей, дозволяя им пропустить в зал гостей. Малик выпрямился и положил руки на подлокотники трона, стараясь выглядеть невозмутимо. Он внимательно рассматривал людей, что гордо и чинно выхаживали по проходу в его сторону. Герцог де Сабле был широкоплечим лысым мужчиной в обмундировании, подходящем для путешествий — железной кольчуге, поверх которой он носил белую тунику с красным крестом, кожаных штанах и ботинках, железных наколенниках и налокотниках. Было видно, что ему после холодного горного климата было достаточно жарко в солнечной Империи, но ни один мускул на его спокойном лице не выдавал испытываемого им дискомфорта. Его племянница, Мария, судя по немного удивленному выражению ее лица, испытывала скорее что-то похожее на шок, чем дискомфорт, хотя сложно было определить, что именно она чувствует. Малик присмотрелся к ней повнимательнее и понял, что художник, написавший портрет, что ему прислали несколько месяцев назад, явно приукрасил ее внешность. Она вовсе не была уродиной, но и ничего выдающегося в ее светлой коже, прямом носе, густых бровях, широких глазах с насыщенно-коричневой радужкой и каштановых волосах Малик не заметил. Ее платье было прекрасным по королевским меркам, но оно совершенно не подходило для Империи. Широкая пышная юбка, открытые плечи и зажатая в тисках корсета осиная талия были далеко не теми составляющими внешнего вида молодой девушки, к которому привыкли консервативные блюстители нравственности императорского двора. Услышав как шепчутся придворные, Малик с трудом сдержал улыбку — теперь Роберу придется приложить в два раза больше усилий, чтобы убедить его министров в необходимости заключения династического брака даже несмотря на то, что ему было необходимо завести наследника. Альтаир же, увидев девушку вживую, нахмурился. Он выпытал у Тауфика описание тех двух девушек из гарема, с которыми Малик еще несколько лет назад делил ложе, и то, что Мария во многом очень на них похожа, ему не понравилось. Чувство, возникшее у него при взгляде на эту девушку, которую все прочили в жены принцу, было похоже на слабую версию ненависти. Альтаир бы предпочел, чтобы этой девушки не существовало — он не верил, что отношения это действительно то, что нужно было его принцу. Бросив быстрый взгляд на лицо Малика, Альтаир по морщинкам в уголках его глаз понял, что принц сдерживает улыбку, и, не разобрав, что именно ее вызвало, принял это за зарождающуюся симпатию и чуть ли не возненавидел девушку по-настоящему. С трудом он признался себе — он начал ценить уже то, что Малик постепенно начал доверять ему свои мысли и спрашивать о том, что его интересует. Он боялся потерять это непонятное хрупкое чувство, которое возникло у него благодаря всему этому, боялся, что его растопчет девушка, на которой может жениться его принц. Вовремя вспомнив о том, что его мысли часто отражаются на его лице, Альтаир заставил себя запереть все чувства в железном саркофаге его души и вернуть свое внимание делегации. Остановившись в нескольких шагах от помоста, Робер и рыцари поклонились, а Мария присела в изящном реверансе. Малик поднялся из соображений вежливости. — Светлых дней вашему императорскому высочеству! — громко сказал Робер от лица делегации. Судя по его отвратительному акценту, он либо не уважал страну, в которую приехал, либо не любил учиться, поскольку эта фраза на языке Империи далась ему тяжело — явно он заранее заучил приветственные фразы, чтобы не опозориться. — Удача да придет в вашу жизнь, — ответил на это Малик и сделал знак рукой, позволяя им выпрямиться. — Мы рады видеть вас и ваших спутников в столице и нашем дворце, для нас — большая честь принимать вас, герцог, с вашей свитой и вашу племянницу в Цветке Империи! Робер и Малик обменялись еще несколькими вежливыми репликами, после чего делегацию поприветствовали советники и Альтаир. После этого Робер преподнес подарки принцу. Наблюдавшая за этим Мария подумала, что знакомство, несмотря на тщательную подготовку к нему обеих сторон, прошло немного смазанно и даже напряженно. Сказывалось долгое и агрессивное противостояние между двумя абсолютно разными странами, которые воевали далеко не одну сотню лет. За своими раздумьями она не заметила, как все закончилось. Получив знак от наследного принца, практически все придворные разошлись — одни покинули зал, иные сбились в группки в разных углах. Принц Малик снова опустился на свой трон, высокий мужчина — если Мария помнила правильно, его телохранитель и одновременно главнокомандующий, — Альтаир ибн Ла-Ахад, внимательно смотрел на нее. Робер зачем-то отправился к ним. На глазах Марии принц Малик вполголоса что-то сказал ее дяде, судя по всему, предлагал остаться, но зачем — она так и не поняла. Но то, что вернувшийся к ней Робер сказал ей следом, ей очень не понравилось. — Вам пора, леди. Принц оказал мне великую честь, пригласив меня остаться на пир в честь нашего приезда, но вам там не место, — тихо сказал Робер, аккуратно взяв племянницу под руку. — Он просит вас отправиться отдыхать в свои покои. — Почему это? — возмутилась Мария. — Вы ведь собирались укрепить отношения между нашими странами с помощью династического брака, но в первый же день приезда вы лишаете нас общества друг друга. Как это понимать? — Вы забываете о традициях этой страны, — Робер уже начал шипеть. — Я изучил их достаточно хорошо, чтобы согласиться с просьбой его высочества. Он заботится о вас подобным образом. На праздновании будут присутствовать девушки из гарема. Традиции этой страны таковы, что в семье существует определенная иерархия. Вы претендуете на место его невесты, а, значит, не имеете права присутствовать в одном помещении с жительницами гарема, поскольку вы в приоритете. Они — простые служанки, их роль — ухаживать за принцем и его гостями на телесном уровне, когда как ваша — заботиться о его душе и благосостоянии его дома. Так что, на вашем месте, я бы сделал то, о чем вас просят. В галерее вас ждет служанка, она сопроводит вас к покоям. — Благодарю, — потупившись, ответила на это Мария, получив пищу для размышлений. Она поняла, что Робер прав. Она перехотела присутствовать на празднике. Высвободив свою руку, Мария, увидев, что наследный принц смотрит на нее, попрощалась с ним, сделав реверанс, и покинула зал. В галерее к ней подбежала смуглая девушка в полностью закрытом скромном платье бежевого цвета. Ее волосы, шея и руки были закрыты незнакомыми для леди деталями одежды, видимо, очередная традиция. Служанка смотрела в пол всю дорогу до покоев леди, абсолютно незаметная, она ни разу не привлекла лишнего внимания своим присутствием во дворце, чего нельзя было сказать о Марии в ее пышном платье с открытым декольте и заниженными плечами. Ее необычный для местных мужчин внешний вид заставлял прохожих постоянно оборачиваться ей вслед. Взгляды придворных не очень располагали к хорошему настроению, и Мария ускорилась, стараясь не показывать, как ей неуютно и даже страшно находиться в коридорах этого дворца. На миг ей даже показалось, что прохожие мужчины раздевают ее взглядами, словно мечтая заполучить ее, и то, к чему она привыкла при дворе Королевства, заставило ее понять, насколько это мерзко и противно — находиться среди людей, желающих ее тело. Изредка поднимая глаза от пола, Мария замечала и осуждающие взгляды, что лишь усиливало непонятный стыд и страх. Путь от Золотого Зала, где их принял принц, до выделенных ей и Роберу покоев, показался бы девушке настоящим адом, если бы на середине пути ее не остановил бы странный мужчина. Судя по тому, что рассказывал Марии дядя во время пути, это был слуга, о чем свидетельствовали узорчатая окантовка рукавов его богатых одежд, которые в первые мгновения ввели девушку в заблуждение касательно его расположения в иерархии дворца, и золотой пояс. Кажется, должность, занимаемая этим мужчиной во дворце, называлась «евнух» или вроде того, точно определить это Мария смогла не сразу, поскольку ее знания об Империи по-прежнему оставляли желать лучшего. Мужчина, смешно покачивая головой, поклонился Марии и, выпрямившись, широко улыбнулся. — Пусть освятит улыбка матушки-Саильфы ваш вечер, госпожа, — нараспев протянул он. — И вам… доброго вечера, — не сразу нашлась с ответом Мария, которая от усталости едва соображала, что помешало ей сразу узнать в этом витиеватом выражении приветствие. Она даже не сразу поняла, что он говорит на ее родном языке, настолько сильно она устала. — Мое имя Тауфик, я старший над слугами в этом дворце, — представился мужчина, и Мария вдруг узнала его. Она пару раз заметила, что позади трона принца Малика несколько раз промелькнуло его лицо, а один раз, прямо за пару минут до ее ухода, он и вовсе стоял по правую руку от принца, словно заканчивая слушать приказ. Тауфик тем временем продолжал. — Меня послали убедиться, что ваши покои придутся вам по душе. Позволите сопроводить вас? — Конечно, — кивнула Мария, испытав невероятное облегчение. Тауфик несколько раз махнул рукой, и откуда-то выбежали слуги — мужчины и женщины, — и окружили их с Марией и служанкой. Таким образом они и добрались до покоев — Мария, практически скрытая от чужих глаз окружающих обступившими ее слугами, и сопровождающий ее Тауфик. Убедившись, что все в порядке, Тауфик жестом отпустил всех слуг кроме выделенной Марии служанки. — Вот ваши покои, госпожа, — поклонился Тауфик, встав рядом с аркой, ведущей в светлую комнату. — Зовите меня, если вам что-то понадобится. Легкого вам сна, госпожа! И с этими словами слуга принца Малика исчез в полумраке коридоров, оставив Марию разбираться с ее страхами и сомнениями самостоятельно. С помощью служанки Мария избавилась от платья, некогда бывшего ее любимым, а теперь ставшего ненавистным. Девушка чувствовала себя уставшей, она была уверена, что стоит ей оказаться в постели, как она тут же заснет. Но когда она закончила приводить себя в порядок и уселась на край кровати, усталость и сонливость как рукой сняло. Напуганная местом, в котором она оказалась, Мария взяла свой молитвенник и, смахнув с глаз слезу, принялась читать молитву на ночь. Первый день в Империи заставил ее бояться и молить бога о том, чтобы остальные были другими.