Во славу Империи!

Под барабанный бой и громкое, предупреждающее пение рога длинная процессия преодолела мост через Найру, отделяющий императорский дворцовый комплекс и районы богачей от остального города, и вступила на Золотой Путь — самую длинную и широкую улицу Столицы, соединяющую Золотые ворота, самые главные из городских ворот, и Цветок Империи. Ровно посередине Золотого Пути располагалась площадь Благочестия, самая крупная из городских площадей, отведенная для главного монастыря страны — столичного монастыря Абхамула. В его центральном храме Малику предстояло пройти церемонию коронации и вступить в брак с леди Торпе. Традиции обычно предписывали людям вступать в брак в храме Саильфы-над-Найрой, но это не относилось к принцу. Возвести на престол и обвенчать наместника Абхамула на земле мог только сам Абхамул. Подобного столпотворения на Золотом Пути не было больше четверти века — обочины широкой дороги и близлежащие улицы были забиты местными жителями и путниками, прибывшими со всего материка, чтобы хотя бы мельком увидеть будущего императора, люди свешивались с окон и толпились на балконах, свободными от зевак оставались только крыши и ближайшие сторожевые башни, на которых дежурили лучники. С земли процессию охраняли четыре ряда стражников — два наружных, стоящих по краям дороги и удерживающих толпу на месте, и два внутренних, сопровождавших процессию на их пути до монастыря. Первыми ехали три лучших выпускника Военной академии и три королевских оруженосца, везущие штандарты Империи и Королевства, чтобы предупредить люд впереди о приближении процессии, следовавшей на расстоянии ста шагов. Завидев белого скакуна, на котором восседал принц, толпа взволновалась сильнее. Люди вытягивали головы и толкались, пытаясь подобраться поближе и рассмотреть принца, которого почти не знали в лицо. Альтаир, с трудом удерживавший своего нервного коня, не привыкшего к такому столпотворению в мирное время, мрачно осматривал толпу, мимо которой он следовал за принцем. Удерживая поводья одной рукой, вторую он держал на рукояти сабли — события последних месяцев слишком впечатлили его и заставили пообещать не допустить той же ошибки. За принцем и его сателлитом следовали две имперские кареты, отличавшиеся от королевских только отсутствующими в них боковыми стенами, окошками и дверьми, их заменяли бортики, уберегающие сидевших внутри людей от падения, и хлопковые ткани, служившие заменой дверям и окнам, но сейчас перевязанные под самой крышей, чтобы дать людям возможность увидеть тех, кто сидел внутри. В первой карете ехали представители жениха — советники Малого круга. Во второй в сопровождении служанки, управляющей гарема и главного евнуха дворца ехала невеста, облаченная уже в традиционное имперское платье. Свободное алое платье, расшитое золотой нитью и драгоценностями, казалось Марии, с юных лет носившей корсет, подарком небес, даже с украшениями оно не было таким тяжелым, как платья на ее родине, а алая газовая вуаль с белой каймой, покрывавшая ее лицо и опускавшаяся почти до самой груди, почему-то придавала ей уверенность. Люди, видевшие Марию, заходились в одобряющем гуле — то, что северянка соблюла их традиции, польстило имперцам и склонило их на ее сторону. Вместе с их одобрительными возгласами ветер доносил до невесты желтую городскую пыль и розовые лепестки растущих поблизости яблонь — сезон цветения заканчивался со дня на день. — Умный ход, Мария, — сказал Робер, вызвавшийся вместе со своими воинами охранять карету невесты вместо императорской стражи, чем вызвал недовольство Малика и приступ гнева Альтаира. Но он отстоял свое право сопровождать племянницу до самого алтаря, и теперь он ехал справа от кареты, как можно ближе к тому месту, где сидела Мария. — Решившись соблюдать чужие традиции, вы завоевали расположение людей. Мария не сразу нашлась, что ответить на подобную наглость со стороны Робера. Вероятно, он все еще думал, что Мария ничего не видела в стенах Дворца Розы, но она видела больше, чем он — благодаря Нухе, которая, как Мария поняла позже, пришлась дочерью настоятелю столичного монастыря Абхамула, Арслана, Мария знала многое. Робер же тем временем бессовестно (и безуспешно) интриговал при дворе, пытаясь получить как можно больше рычагов влияния на принца до его коронации, забывая о том, что упускает из рук свой самый главный рычаг. Мария, знавшая об этом, сумела незаметно испортить его игру. Через настоятеля она пустила среди знати слух о том, что принц запретил принимать подарки у северянина, неважно, просил бы он чего-то или же пытался подарить что-то от чистого сердца, и знать, напуганная событиями последних дней, поверила в него. Робер остался ни с чем, но, казалось, он был совершенно не расстроен таким положением дел. В конце концов, его главная цель была выполнена, думал он, а там и племянница-императрица, глядишь, позволит ему манипулировать собой. Заблуждение его было слаще самого спелого яблока, и Мария с трудом сдерживалась, чтобы не разрушить собственные труды и не позлорадствовать над дядей открыто. — Боюсь, что вы неверно истолковали мои мотивы, герцог, — холодно ответила ему Мария. — Я сделала это не из желания понравиться, а потому что считала это правильным. — Будете ли вы соблюдать эти традиции до конца? — продолжал Робер. — Я слышал, что иностранки, вступающие в брак с имперцами, берут себе новые имена, допустимые в религии. Как нам предстоит величать вас после свадьбы? — Мне жаль, что вы, герцог, уделили посредственное внимание традициям, — сказала Мария. — Изучи вы их в действительности, вы бы знали, что среди имперских имен есть созвучное моему. Вы можете величать меня так же, как и раньше. — Как вам угодно, — не поверив, что она говорит всерьез, Робер слегка поклонился ей со снисходительной улыбкой на губах, после чего гордо выпрямился и вернулся к своим непосредственным обязанностям — вдумчивому сопровождению экипажа. За каретами в два ряда следовали главы тридцати родов Империи. Большинство из них, живущие в своих родовых гнездах, прибыли в Столицу только чтобы принести клятву верности новому императору и вернуться домой. Они выглядели спокойно и сдержанно, их уверенность подобно аромату цветов, лепестками которых был устлан в этот праздничный день Золотой Путь, распространялась по воздуху. Те немногие, что жили в Столице или поблизости, не выглядели настолько спокойно и сдержанно. Понимая, что они упустили из поля своего внимания целый заговор, затеянный самым знатным из них, эти наместники старались не привлекать к себе лишнего внимания. Столица еще не успокоилась, кто знает, как отреагирует на чье-нибудь действие напряженный народ. Но народу не было никакого дела до всех присутствовавших и даже отсутствовавших наместников (Аббаса Софиана, судя по донесениям, все еще скрывавшегося в монастыре, и новых глав рода Иса и Вади, которых еще не успели выбрать). Народ больше всего был заинтересован в будущем императоре. Процессия добралась до монастыря в лучшем случае за полчаса, и по меркам Малика это было непростительно медленно. Он всей душой ненавидел необходимость передвигаться обычным, неторопливым шагом ради соблюдения правил и традиций и успокоения собственного народа. Подобные траты драгоценного времени, которое он мог бы потратить на работу над улучшением качества жизни своих подданных, на такие дурацкие мелочи вроде медленного шествия во главе праздничной процессии или многочасовых пиров, где он со скучающим видом будет вынужден наблюдать за тем, как веселятся все, кроме него, казались ему излишней роскошью, и это было иронично вдвойне — он, будучи принцем, уже должен был привыкнуть к роскоши. Но, даже учитывая этот факт, Малику все еще было не по себе от несоответствия его внутренних ощущений и желаний и его положения. Он чудом слез с коня, не запутавшись в длинных полах своего церемониального халата. Слуги, дежурившие поблизости, подбежали к нему, чтобы забрать из его рук поводья и увести коня в тень, где его уже ждали сено и вода. Дождавшись Альтаира, Малик вместе с ним зашел в ворота монастыря. Во дворе монастыря, выстроенного из красного кирпича, принца и сателлита встретили настоятель столичного храма, Арслан-ул, и настоятель часовни Абхамула в дворцовом комплексе, Шахин-ул, которому и предстояло проводить церемонию. Лицо настоятеля Шахина выражало высокомерное удовлетворение, настоятель Арслан же выглядел взволнованным и напряженным, видимо, его сильно пугало происходящее. Малик не мог его в этом винить. Не каждый же день вокруг твоего монастыря собирается такая толпа, и, уж тем более, не каждый день на престол восходит новый правитель. — Мы рады приветствовать ваше высочество в нашей обители! — Шахин-ул поклонился, и все находящиеся во дворе жрецы и слуги последовали его примеру. Выпрямившись, он ввел принца в курс дела. — Для вас, невесты и ваших представителей уже подготовлены комнаты отдыха, наши братья и сестры из городских монастырей ждут внутри, чтобы помочь с последними приготовлениями перед церемониями. Я провожу вас. После одобрительного кивка Малика Шахин-ул, снова поклонившись, повел их с Альтаиром в одно из зданий. Это была жилая постройка, где обычно жили послушники и жрецы, сейчас освобожденная для знатных гостей. Настоятель Шахин привел их в самую дальнюю комнатку на первом этаже, небольшую, но чистую и аккуратную. Внутри их уже ждали Тауфик, чье присутствие удивило даже Альтаира — и как только умудрился проскользнуть внутрь раньше них, да так, что Альтаир даже не узнал об этом? — и два послушника, выделенных для служения принцу и его сателлиту. Тауфик спокойно поглаживал крышку стоящей на одной из постелей большой плетеной корзины, в которую он собрал все, что могло бы понадобиться принцу, а смущенные послушники прямо стояли с опущенными в пол взглядами. — Братья помогут вашему слуге с последними приготовлениями, — сказал настоятель, указывая на послушников. — Церемония начнется меньше, чем через час, я заранее пошлю братьев, чтобы вас предупредить. Если потребуется — не стесняйтесь пользоваться этими кроватями или просить о чем-то еще. Быть может, у вас есть какие-то пожелания уже сейчас, ваше высочество? — Нет, Шахин-ул, благодарю вас, меня и моего сателлита все устраивает. Вы можете идти, — впервые с самого утра заговорил Малик. Собственный голос, для других казавшийся обычным, для него самого сейчас казался чужим. Он сам не узнавал своего голоса, настолько сильными были его переживания. Он старался не показывать своих чувств, хотя волнение свернулось тугим клубком где-то в его желудке, и ощущение это было не из приятных. Чем чаще ему напоминали о том, что до решающего момента в его жизни осталось совсем мало времени, тем сильнее его мутило. В ближайший час ему хотелось немногого — тишины, покоя и присутствия рядом только одного человека. Поэтому он с нетерпением ждал ухода настоятеля и его братьев. Шахин-ул уже было направился к выходу своим медленным, шаркающим шагом, который сейчас раздражал Малика до невозможности. А момент, когда он вышел, показался принцу благословением небес. Убедившись, что шаги старца в коридоре затихли, принц отослал и двух послушников, в помощи которых не нуждался, и остался наедине с Альтаиром и Тауфиком. — Не показалось ли мне, что настоятель Шахин бросил странный взгляд на саблю главнокомандующего прежде, чем выйти? — спросил Тауфик, подойдя к принцу, чтобы помочь ему снять церемониальный халат прежде, чем тот запачкается или помнется сильнее. — Я бы не удивился, — скривился Альтаир, не слишком довольный этим замечанием евнуха. — Хамулиты не любят людей с оружием в своей обители. Мнят себя миротворцами. — Но сегодня в монастыре много стражников, странно, что он неодобрительно смотрел именно на тебя, — возразил Малик, разделявший неудовлетворение Альтаира Шахином немного по другой причине. Ему не нравилось высокомерие этого настоятеля и его намерения следить за указом «О сателлитстве» даже с учетом переведения указа в чужое ведомство. Малик уже даже подумывал потянуть за свои ниточки в духовенстве, чтобы избавиться от Шахина, но пока что его останавливала скоропалительность этого решения. Слишком рано избавляться от настоятеля, ведь в духовенстве уже известно о грядущих изменениях в законодательстве, и исчезновение Шахина сразу же свяжут именно с ними. — Наверное, дело в его конфликте с Аль-Муалимом, — Альтаир откликнулся уже равнодушнее. — Шахина чем-то не устроило то, что во владении Аль-Муалима столько лет была эта сабля. Он долго отказывался пропускать меня внутрь с ней. — Когда это? — Малик уселся на кровать, позволяя Тауфику заняться ритуальными узорами из хны, нанесенными на него ранним утром (Тауфику предстояло снять высохшую кашу из хны), и с интересом воззрился на сателлита. Альтаир редко и неохотно пересказывал подобные вещи о своем благодетеле, весьма скрытном и подозрительном, что было известно каждому, и его недругам в особенности, поэтому каждая порция такой информации была крайне интересной и занимательной для принца. — Во время подготовки к церемонии, — неохотно ответил Альтаир. — Я должен был проинспектировать территорию монастыря для расстановки патрулей и передать настоятелю опись оружия, как своего, так и переданного в руки стражников. Ума не приложу, зачем хамулитам это знать. Не иначе, чтобы записать в летописях: «Брат такой-то был убит мечом такого-то стражника», если что-то пойдет не так. У ворот монастыря я встретил Аль-Муалима. Я удивился. Обычно у него нет дел в монастырях. Но тогда он приходил по какому-то делу. Он так ничего мне и не объяснил… — Кажется, я припоминаю, в тот день он зачем-то собирался посетить монастырскую библиотеку, — кивнул Малик. — Не знаю, только, зачем, ведь его личная библиотека — крупнейшая во всей Империи после дворцовой. Но да Абхамул с ней, с библиотекой. Что было дальше? — Ничего особенного, ваше высочество, — закончил свою историю Альтаир. — Аль-Муалим встретился мне у самых ворот. Они разговаривали с настоятелем. Шахин-ул решил проверить опись при нем. Когда он дошел до моей сабли, то раскричался, что не пустит в свою обитель воина с именной гилинской саблей. Аль-Муалим вступился за меня. Это ведь была его идея, чтобы я взял саблю с собой. Их спор слишком затянулся, поэтому Шахин-ул велел мне прийти с инспекцией в другой день. Аль-Муалим согласился с ним. Закончилось все запиской от настоятеля, что он принимает мою опись и дозволяет мне войти в монастырь с этой саблей. — Именная гилинская сабля, да? — задумчиво протянул Малик. Почему-то история, рассказанная Альтаиром, расстроила Малика. Он думал, что Аль-Муалим, на глазах которого они с братом выросли, относился к ним как к близким людям. Как к достаточно близким людям, в разговоре с которыми хоть раз за столь долгий срок можно было бы упомянуть о такой ценности, как именная сабля. Но, возможно, подумал Малик, он всего лишь преувеличивает, ведь Аль-Муалим все эти годы уделял внимание только тому, что было по-настоящему важно, так почему бы Малику не брать пример с него и не беспокоиться о мелочах? Это умозаключение немного успокоило принца, и он смог отвлечься. Они с Альтаиром еще немного поговорили в оставшееся время. Тауфик предложил им немного разрешенной в такой день постной еды, и если Альтаир, не евший ничего с самого утра, согласился, то Малик не смог — тошнота волнения все еще отказывалась покидать его нутро. Вместо этого он еще глубже ушел в свои мысли, строя догадки о том, что же означало его дурное предчувствие, подобно морским волнам во время шторма, бьющимся о скалы его, казалось бы, неприступной уверенности. Его размышления прервал стук в резные двери. Малик вздрогнул, сразу же поняв, что это значит. Из коридора послышался незнакомый голос, видимо, принадлежавший кому-то из послушников: — Ваше высочество, пора! — Как раз вовремя, — промурлыкал Тауфик, закончивший приводить принца в порядок. Евнух помог принцу подняться и облачиться в новый и самый главный халат, его первое царственное одеяние, не испортив едва закрепившегося витиеватого рисунка на руках и шее. Бутылочно-изумрудный халат с серебряной каймой был расшит белыми нитями — сплошь белые очертания лозы и листьев в изумрудном море. Это была память о его истоках, о месте, откуда была родом его семья… когда-то давно, настолько давно, что это знание почти казалось ложным. Яркие топазы, на которые падал проникающий сквозь узорчатые ставни солнечный свет, отбрасывали блики на побледневшее от волнения лицо принца — пока еще принца. Сделав глубокий вдох — чтобы отринуть лишние эмоции и вернуть своему лицу выражение спокойной гордости, присущей правителю, — Малик вышел из комнатки. Слуга уже знакомыми путями повел их обратно, во двор. За этот короткий путь по каменной галерее, выстроенной внутри защитных монастырских стен, Малик сумел-таки отринуть лишние эмоции, и даже цвет лица его перестал выглядеть столь бледным, ибо сейчас, как он знал, все должно было закончиться. Слуга остановил его почти у самых ворот, не дав ему и сопровождавшим его Альтаиру и Тауфику сделать шаг на расстеленные за час церемониальные ковры. Откуда-то еще вдруг вынырнули советники, свидетели жениха, они встали позади Альтаира, как и было положено. Напротив, у другой створки ворот, уже ждала леди Торпе, сопровождаемая служанкой, управляющей гарема и дядей. Увидев их, Тауфик вдруг проскользнул вбок и перебежал на другую сторону двора, чтобы присоединиться к процессии невесты и помочь ей завершить некоторые ритуалы после возведения принца на престол. Они все ждали только появления жрецов — настоятеля Шахина от ветви хамулитов и настоятельницу Менекше от ветви сульфиток. Жрецы не заставили себя долго ждать. Под удар ритуального барабана главные (и самые крупные) двери центрального монастырского храма с характерным визгливым скрипом распахнулись, открывая толпящимся за стенами зрителям обзор на знатную толпу, ожидающую внутри. В барабаны ударили снова, и двери с лязгом застыли на месте, открывшись достаточно широко, чтобы процессия смогла зайти без всяких проблем. На пороге будущего императора и его новобрачную уже ждали настоятель Шахин и настоятельница Менекше, облаченные в традиционные одеяния. В такт следующему удару барабана они хлопнули в ладоши, подзывая таким образом новобрачных и их сопровождающих к себе, и процессия сдвинулась с места. Малик и Мария, как учили их на репетициях, вышли вперед и, сохраняя между друг другом расстояние не меньше, чем в пять шагов, чинно и неторопливо дошли до дверей храма, позволяя толпе рассмотреть получше и себя, и своих провожающих. У порога они замерли и поклонились, и процессия за ними и все, кто были поблизости, в единодушном порыве повторили их движения, выражая свое почти что безграничное почтение божественной чете, которой предстояло освятить правление императора и благословить его брак. Отгремели четыре ритуальных удара в барабан, и в таком же единодушном порыве толпа и ее будущие правители выпрямились. Только после этого Малик, Мария и остальная процессия смогли войти внутрь. Толпа, наблюдавшая за их передвижениями, снова начала роптать, и крики людей с улицы проникли в храм вместе с вошедшими туда женихом и невестой. В храме яблоку было негде упасть — наместники, знать и их ближайшие родственники заняли все свободные места на крепком деревянном амфитеатре, выстроенном вдоль стен храма. Обычно эта трехуровневая конструкция вмещала на себе три сотни гостей, но в этот раз знатных гостей насчитали как минимум пять сотен, и посему пришлось в спешке достраивать еще два уровня, чтобы могли рассесться остальные гости. Но места все равно не хватило, и несчастные, не успевшие усесться на лучших местах, были вынуждены толпиться на любом свободном участке, не затронутым ритуальными приготовлениями или не занятом жрецами и монахами, чье недовольство, казалось, смешивалось с крепкими благовониями и делало их еще более тошнотворными. Жара, плохая вентиляция (в которой сыграли свою роль плотно закрытые двери) и дурман благовоний делали обстановку напряженной, даже за тот час последних приготовлений знатные гости успели извести себя и друг друга, и появление процессии стало для них почти что буквальным глотком свежего воздуха. Громкий гул, которым встретил процессию храм, не смолкал, даже когда настоятели вышли в центр, очерченный ритуальным узором на полу. На улице и вовсе словно начались беспорядки, и Альтаир понадеялся на то, что его продуманно выставленные охранники сумеют сдержать натиск толпы до конца церемонии. Хотя бы до конца коронации. — Молчание, уважаемые, молчание! — зычно пророкотал Шахин-ул, вздымая руки к центральному куполу над своей головой, и его призыв разлетелся под сводами храма. Это сработало, и уже в следующий миг в храме стало гораздо тише — замолчали хотя бы те, кто были внутри. — Сегодня Абхамул, наш великий отец, собрал нас здесь, чтобы короновать над нами своего младшего сына. Вознесем же короткую молитву перед тем, как начать церемонию. Гул в храме ненадолго сменился бормотанием и тихим жужжанием голосов тех, кто не умел или не хотел молиться про себя. Прочитав один общий завет Абхамула на грядущую радость, публика вернула свое внимание Шахину, руководившему церемонией. — Да начнется же церемония коронации! — возвестил Шахин по окончанию молитвы и протянул руки к процессии, ожидающей его знака. — От имени Абхамула я приглашаю в этот священный круг столько же свидетелей, сколько в нашей вере богов, и пусть боги заговорят их устами! Пусть подойдет тот, кто заменяет отца этому человеку на земле! Пусть подойдет тот, кто был ему на этой земле наставником! Пусть подойдет тот, кого он зовет братом! Пусть подойдет тот, кого он зовет равным себе! На каждый зов Шахина из-за спины Малика по очереди выходили его сопровождающие. Первым вышел, конечно же, Аль-Муалим, за ним — Рауф и, что удивило многих, Нумаир (о том, что Малик сделал Нумаира своим названным братом незадолго до коронации, знал только Альтаир). Последним, что удивило всех еще больше, вышел Альтаир. Даже в городе было известно о тяжелом нраве главнокомандующего, никто не ожидал, что принц сочтет его равным себе. Даже Шахин-ул был вынужден смиренно принять это решение принца и позволить Альтаиру встать в одном ряду с советниками. — Перед лицом Абхамула и от его имени я спрашиваю у четырех свидетелей: видят ли они перед собою этого человека из рода Аль-Саифа? — Видим, — в один голос ответили свидетели. — Знаете ли вы о его притязаниях на престол Империи? — Знаем. — Подтверждаете ли вы… Внезапно усилившийся шум с улицы не дал настоятелю договорить. Он прервался и попытался заглянуть за спины столь же сильно удивленных принца и остальных гостей, ожидающих у входа. Откуда-то справа закричали, за спиной Малика что-то лязгнуло и упало. Толпа гостей, стоящих у дверей, ломанулась как можно дальше от входа, чуть не сметя под собой принца. Малик не успел обернуться или хотя бы отойти, как тут же кто-то оттащил его от дверей вглубь храма. Посмотрев на наглеца, осмелившегося коснуться его в такой момент, Малик с облегчением узнал в нем Альтаира. Сателлит за руки оттащил его и Марию ближе к центру храма и подтолкнул их в сторону советников, после чего обнажил саблю, подав пример дежурившим в храме стражникам. — Стража, ко мне, — рявкнул он, призывая к себе дежуривших снаружи воинов. Вместо дюжины стражников, выставленных Альтаиром вокруг храма, внутрь вбежал только один, израненный и почти испустивший дух. — Они… прорвались… — только и успел сказать он прежде, чем рухнуть на мраморный пол и умереть. — К порядку! К порядку! — надрывался Шахин-ул, вырвавшийся из рук одного из стражников, пытавшихся отогнать толпу к более безопасным участкам храма, как Альтаир учил их делать в случае нападения. Настоятель выскочил в центр храма. — Соблюдайте порядок! Это всего лишь уличные беспорядки! Мы продолжим церемонию… И снова Шахин-ул не смог договорить, только в этот раз он умолк навсегда. С хищным свистом сквозь все еще открытые двери храма пронеслась арбалетная стрела, и вонзилась она в горло Шахина. Настоятель сполз на пол и завалился набок, кровь из его простреленного горла запятнала белый мраморный пол с желтым ритуальным узором. Звуки борьбы слышались во дворе, что происходило за защитной стеной, окружающей монастырь, было не разобрать. Нервничающие люди, прячущиеся за спинами вооруженных стражников, напряженно переглядывались и перешептывались, где-то у стен плакали совсем отчаявшиеся. Малик, выглядывавший из-за плеча Альтаира, пытался понять, кто же выстрелил в настоятеля. Его руки, сжатые в кулаки, тряслись от гнева. Подумать только, суметь зайти так далеко сейчас, когда все предосторожности были приняты! Как эти заговорщики вообще попали в храм, когда снаружи стражников едва ли не больше, чем горожан? Кто их ведет? — Сын предателя не будет коронован! — раздался под сводами храма голос, который все присутствующие меньше всего ожидали услышать. — Во имя Правого ордена и Старшего брата! Выдайте нам сына предателя! В храм, звеня кольчугой, вошел Аббас Софиан, сопровождаемый несколькими вооруженными вассалами. — Да как тебе хватило наглости заявиться сюда? — перекрикивая удивленные возгласы, рявкнул Рафик. — Здесь только один предатель, Софиан, и это ты! Прекрати этот фарс и сдайся! — Не раньше, чем вырежу отродье предателя! — отказался Аббас, подойдя ближе к толпе, рука, державшая его саблю, подрагивала от нетерпения. — Я здесь за головой Малика Саифа, не имеющего права на этот престол, как и его отец, Воцарившийся на крови! Наследник Аль-Фадхи жив и стоит среди нас! Знать зароптала, и несколько минут в храме были слышны только возмущенные крики и свист. С трудом советникам удалось призвать всех к порядку, чтобы можно было продолжить переговоры. — Твои обвинения серьезны, — подал голос Малик, лихорадочно соображавший все это время. Он оттолкнул Альтаира в сторону, чтобы выйти из толпы к Аббасу. — Мы со всей серьезностью выслушаем тебя, но с несколькими условиями. Если ты здесь и сейчас приведешь неоспоримые доказательства и укажешь на истинного наследника, то я предстану перед судом Четырех как последний из своего рода, и пусть они решат мою судьбу. Если твои доказательства нельзя будет подтвердить здесь и сейчас, или же если тот, на кого ты укажешь, не окажется истинным наследником или не признает себя таковым, неважно, отказавшись ли от права владения троном или согласившись с решением народа, иначе говоря, по любой причине, то пред судом предстанешь уже ты, я же сохраню за собой. Согласен ли ты с этими условиями? — Да провалиться мне на этом месте! — крики Аббаса были пронзительными и резкими, и даже гомонящая толпа стихала, когда слышала его. — Я не заключаю сделок с отродьем узурпатора! — Я бы на твоем месте подумал, юноша, — громко сказал Рауф, стоящий в первом ряду. — Мы понимаем, что ты отчаянно хочешь установить справедливость, и что терять тебе нечего. Но есть ли у тебя гарантии, что твое дело будет доведено до конца, если ты погибнешь здесь и сейчас? Неужели ты не видишь всех плюсов этого соглашения? — Ты не понимаешь, о чем говоришь, старик! — снова возразил Аббас. — Я не буду унижать себя подобной сделкой с сыном Шайтана! — В таком случае, заключи сделку с Малым советом, — поддержал Рауфа Нумаир, выйдя из толпы. — Мы, советники Малого круга, готовы официально сохранить за тобой право на жизнь, если здесь и сейчас ты подтвердишь свои слова неоспоримыми доказательствами, и наследник, на которого ты укажешь, будет коронован, если для этого не будет существенных препятствий. Малик Саиф же в таком случае отправится под суд как узурпатор, попытавшийся захватить власть при живом наследнике. Если же твои доказательства можно будет оспорить, или же если наследник, на которого ты укажешь, воспользуется своим правом отказаться от престола в пользу того, кого сочтет достойным, то под суд пойдешь уже ты, и казнен будешь ты как заговорщик и убийца. Малик Саиф же при этом исходе сохранит за собой право на престол, но решать его судьбу будут Совет и истинный наследник. Спрашиваем тебя в последний раз — согласен ли ты с этим? Аббас, напряженно всматривавшийся в честные лица Нумаира, Рауфа и Малика, принимал решение несколько томительно-нервных минут. — Согласен, — мрачно пробурчал он, решившись убрать меч в ножны. Послали за храмовым писцом и всем необходимым, и вот уже несколько мгновений спустя договор был закреплен в нескольких бумажных экземплярах и подписан и Аббасом, и Маликом, и всем Малым советом. — Теперь, когда наше соглашение заключено, мы готовы тебя выслушать, — сказал Малик. — Расскажи, что знаешь, и подтверди свои слова. — Я присоединился к Правому ордену и принес клятву верности Старшему Брату во имя благой цели — поиска истинного наследника, — заговорил Аббас, и в его глазах любой мог разглядеть огонь безумия. — Мы долго искали свидетельства о детях, оставшихся без родителей, в Тихую ночь, сверяя их с дневниками двух приближенных к Умару Аль-Фадхи. Их слова доказывают, что в Тихую ночь наследника Аль-Фадхи выкрали из дворца и передали на воспитание в столичный монастырь Альгиля! Настоящий наследник, наш истинный правитель, находится среди воинов, воспитывавшихся в монастыре Альгиля с самого рождения, и вот здесь есть все доказательства этому! Под всеобщий ропот Аббас засунул руку в кожаную сумку, висевшую у него на плече и почти незамеченную никем раньше, и вытащил из нее две плотные тетради. Малик побледнел и с трудом удержался на подкашивающихся ногах. Все происходящее показалось ему каким-то бредом, и он даже не заметил, как Рауф приблизился к Аббасу. — Позволь, я взгляну на эти дневники, — спокойно сказал Рауф, протянув Аббасу открытую ладонь. — С чего я должен вам верить? — зло спросил Аббас, все еще смотревший на советников с недоверием. — Вы столько лет берегли этого шакала… — Я, в первую очередь, один из старейшин, — громоподобным голосом сказал Рауф, и его спокойствие и уверенность заставили галдящую толпу умолкнуть, даже на Аббаса он произвел впечатление. — Я прочту эти дневники народу, если в них все так, как ты сказал, буду первым, кто встанет на твою сторону. Не забывай, ты поклялся доказать свою правоту. Сопротивление — не доказательство. Скривившись, Аббас все-таки выполнил просьбу Рауфа и передал ему дневники. — Вот и славно, — мягко улыбнулся Рауф. — А теперь я попрошу тебя сдать оружие слугам Альтаира… — Да как ты смеешь, мерзкий старик! — Аббас было замахнулся саблей на Рауфа, но Альтаир, воспользовавшийся шансом, который предоставил ему советник, среагировал раньше. Резким движением он полоснул лезвием сабли по руке, в которой Аббас держал оружие, и лезвие сабли, столкнувшееся с защитной металлической перчаткой, издало жуткий треск. Застонавший Аббас выронил саблю и замахнулся на Альтаира кулаком, но и этот удар Альтаир смог заблокировать, чтобы контратаковать и сильным ударом в плечо опрокинуть Аббаса на пол. В следующую же секунду стражники, подчиняющиеся Альтаиру, без подсказок и лишних указаний, обезоружили или убили тех воинов, что дошли до храма вместе с Аббасом. Два стражника отделились от товарищей, согнавших выживших воинов Аббаса в один угол, где их было бы удобно охранять, чтобы поставить побитого Аббаса на колени в центре зала. Убедившись, что Аббаса крепко держат, Малик повернулся к Альтаиру и Рауфу, чтобы вместе с ними прочитать полученные от Аббаса дневники и убедиться в истинности его слов. Но он не сразу получил дневники — Рауф, бледный, как смерть, и качающий головой с самым скорбным видом, все никак не отпускал тетради из рук, по нескольку раз перечитывая написанное на их редких страницах. Он так и не смог прочитать написанного вслух, но по его лицу было понятно — сказанное Аббасом правда, более того, все на деле гораздо страшнее. — О, горе нам, горе Империи, — в конце концов, возопил он, подняв взгляд, полный слез, от посиневших от времени чернил на пергаментных листах, и переведя его на Аль-Муалима, стоявшего за спиной принца. — Мы все это время считали предателем не того! О, Абхамул, прости нам смерть раба твоего, Вади, ибо его, как и всех остальных, сгубил другой, истинный предатель! Как ты мог предать тех, кто спас твою презренную жизнь, Аль-Муалим? — Я никого не предавал! — взревел молчавший все это время Аль-Муалим. Толпа возле него снова пришла в движение и забралась на деревянные сиденья амфитеатра, словно чувствуя себя в опасности рядом со Старшим советником, вокруг него быстро образовалось свободное место. — Я никогда не доверял словам Саифа до конца, подозревал его! И я оказался прав! Посмотри, к чему привело его правление за эти двадцать четыре года, Рауф, неужели ни ты, ни остальные ничего не поняли? Он сделал все только хуже, народ потерял страх перед властью, погряз во грехе! Наместники решили, что они важнее императора, но кто они такие? Лишь грязь под ногой Абхамула! Саиф решил, что может позволить себе убийство невинного младенца чужими руками, моими руками, но разве я поступил так же жестоко, как он, Рауф? Разве я убил сына Умара? — Этого никто не знает, кроме тебя и твоих жертв — Ибрагима, Вади, Шахина, судя по тому, как скоропалительно он погиб, — отвечал Рауф. — Скажи же, предатель, убил ли ты сына Умара Аль-Фадхи, или же ты можешь подтвердить слова Аббаса не только записками в дневниках? — Он ничего не может подтвердить, — страшным голосом закричал Аббас и попытался вырваться из рук стражников. — Он лжет! Только Старший Брат может подтвердить мои слова, ведь это Старший Брат дал мне эти дневники! — Молчи, тупое орудие, — закатив глаза, Аль-Муалим прикрикнул на Аббаса. — Мало того, что не можешь выполнить простейшего задания, так еще и туп, как пень. Я и есть Старший Брат. Я — тот, кто столько времени пытался свергнуть сына истинного предателя вниз, в самую темную выгребную яму, где ему и место, а ты, бездарный глупец, все испортил! Столько усилий зря, мои талантливые братья и помощники погибли из-за тебя! Ибрагим, Иса, Вади! Все! Ничтожество, да будь ты проклят! Я проклинаю тебя, Аббас Софиан, ибо ты разрушил мой идеальный план своим ничтожным доверием к традициям и предал меня! Гореть же тебе в аду! Выяснение обстоятельств происходящего снова прервалось криками наблюдателей, возмущенных прозвучавшими проклятиями, и они стихли только тогда, когда у Малика, выхватившего дневники из рук Рауфа и прочитавшего часть их страниц, нашлись силы заговорить. — Это все какая-то глупая шутка, Аль-Муалим? — спросил он, будучи не в состоянии поверить в происходящее до конца. Его мир перевернулся с ног на голову и вернулся в исходное положение так быстро, что и без того почти невыносимая тошнота, вернувшаяся при виде чужой крови, стала попросту мучительной. — Все эти месяцы вы старательно убеждали меня и всех вокруг в том, что наследник Аль-Фадхи — лишь вымысел, слух, что этот человек — фантомный наследник. Но сейчас вы подтверждаете слова этого безумца, подтверждаете, что, оказывается, наследник жив, и что ради него вы устроили целый заговор. Подумать только, на вашу безумную убежденность купились самые уважаемые люди Империи — настоятель Ибрагим, наместник Вади, даже мой дядя, пусть и преследовавший собственные цели. Отвечайте, кто этот наследник Аль-Фадхи, который, если верить вашим словам, сейчас находится среди нас? — Он всегда был на виду, он рос за пазухой у убийцы собственных родителей, — Аль-Муалим поднял руку и трясущейся ладонью указал на кого-то, стоящего за спиной Малика. — Ты хорошо знаешь его, мальчик мой, ибо ты сам согласился на его новое назначение. Истинный наследник Аль-Фадхи — Альтаир ибн… нет, не сын Никого. Альтаир Аль-Фадхи — ЭТО ЛОЖЬ! — наполненный злостью, ненавистью и горечью крик пробрал всех присутствующих до костей, и Малик, обернувшийся на издавшего этот жуткий звук Альтаира, не сразу поверил в то, что он способен на подобное. Альтаира натурально трясло. Еще никогда на лице хладнокровного и малоэмоционального главнокомандующего не было такого выражения. Боль, смешавшаяся с гневом и даже ненавистью по отношению к человеку, которому он доверял, пожалуй, сильнее прочих, вытеснило весь здравый смысл, на который был сейчас способен Альтаир. — Ты лжешь, — сквозь крепко сжатые зубы выдавил Альтаир. — Откажись от своих слов, не греши перед богами. — Не откажусь, — покачал головой Аль-Муалим. — Не откажусь. Не откажусь. Если не веришь — разбери свою саблю и загляни внутрь ее эфеса. Трясущимися руками Альтаир попытался сделать так, как сказал ему Аль-Муалим. До последнего надеялся он на то, что все происходящее — какой-то фарс, и что на самом деле перед ним сейчас не Аль-Муалим, его наставник и благодетель, а какой-то безумец, джинн, принявший облик Аль-Муалима, чтобы обмануть их всех. Он думал, что сабля, все это время казавшаяся ему всего лишь не настолько хорошо сбалансированной, как другие, ввиду ее долгого существования в этом мире, не разберется на части, ведь она выглядела целой. Но стоило ему приложить небольшое усилие, чтобы разъединить эфес и лезвие, как они поддались. Из небольшого потайного отделения в эфесе на пол выпал листок бумаги, сложенный в несколько раз. Малик, стоявший рядом, наклонился и подхватил его раньше, чем Альтаир успел это сделать, и развернул листок. Его глаза забегали по нескольким строчкам, написанным на листке, и народ занервничал снова, ожидая, что Малик прочтет им эти строчки. Но вместо этого Малик протянул лист Альтаиру, отдавшему разобранную саблю стоявшему рядом Тауфику, чтобы принять лист. — Что там написано? — нетерпеливо спросил Аббас, которого держали стражники. Даже он до конца надеялся на то, что так ненавистный ему Альтаир все-таки не наследник Аль-Фадхи, которого он искал все это время. Народ поддержал его, со всех сторон слышалось: «Что? Что там? Прочитайте! Читайте!». — На этом листе, который я вырвал из Книги Династии в Тихую ночь, рукой Умара Аль-Фадхи в день рождения его первенца было написано следующее, — снова заговорил Аль-Муалим, видевший, что шокированные юноши не в состоянии озвучить то, что прочитали. — «Перед лицом Альгиля я нарекаю моего первенца именем Альтаир и признаю за ним право на престол Империи, как того требует закон. Своей подписью в сей Книге Династий я закрепляю написанное. Умар Аль-Фадхи». — Это не может быть правдой! — закричала из толпы Разан-сара. — Никто не знал имени новорожденного, даже моя предшественница, служанка матери наследника, державшая его на руках! — Верите вы в это или нет, но это правда, жаль, что мертвые это не подтвердят, — продолжал Аль-Муалим. — Почти все здесь присутствующие, одобрившие заговор против Умара или участвовавшие в нем, знали или, по крайней мере, догадывались о том, что я сохранил свою должность не просто так. Я был правой рукой Саифа, это я позволил этому заговору осуществиться, это я открыл двери Саифу и его наемникам в Тихую ночь! Это я должен был убить младенца, но я не убил его, и вот он, сын Умара, его законный наследник и тот, кого должны короновать сегодня вместо отродья Саифа, стоит перед вами. Я знал, что может прийти день, когда грехи Саифа выйдут наружу, и трон должен будет занять другой, но никто из вас, трусов и лжецов, не стоит и пальца этого юноши, выросшего первым достойным трона сыном рода Аль-Фадхи! И я знал, что если спасу его жизнь, то смогу раскрыть тайну его рождения миру и добиться возвращения его рода на трон! Я с самого начала делал все, чтобы он мог жить. Сначала я подкупил Шахина, едва ставшего настоятелем, чтобы он заставил Умара вписать сына в Книгу Династий — мол, после покушения он должен обезопасить сына на тот случай, если с ним что-то произойдет. После я вынудил Шахина вырвать эту страницу из Книги и передать ее мне, иначе я бы выставил его как организатора заговора среди духовенства, и все его старания пошли бы прахом. В награду я тайно организовал его перевод в Золотую Часовню. Получив страницу, я надежно спрятал ее в именной гилинской сабле, которую Умар приказал выковать к рождению своего сына и вручил мне на хранение как своему Старшему советнику. Мастер, выковавший эту саблю, был убит наемниками, а после Тихой ночи про саблю никто и не вспомнил, было легко соврать, что эта сабля была в моем роду. Книга Династий вернулась на свое место до лучших времен, а я закончил начатое — выкрал Альтаира из дворца в Тихую ночь и спрятал его в обители Альгиля вместо того, чтобы убить. Ибрагим вырастил его в вере его родителей и помог мне возвысить Альтаира среди других воинов, приблизить его к престолу, чтобы вы, знать, и обычные люди, узнали его лучше. Легко было бы оспорить его право на престол, будь он сыном ничейного рода, живущим на отшибе общества. Все эти годы я выжидал, наблюдал за Саифом и его сыном, и что же я увидел? Что Саиф ничем не отличался от Умара. Он точно так же забрасывал дела страны. Закрывал глаза на грехи тех, кто помог ему прийти к власти, чтобы никто не подумал свергнуть и его. Договаривался с другими странами, но так и не приумножил наши земли и богатства, тратя их на мирные договоры. Я решил, что слишком долго сидел в тени, и начал действовать. Сначала я избавился от самого Саифа. Это было так просто, стоило всего лишь напомнить Шахину о его «прегрешении», и вот в покои императора присылают ядовитые благовония, заражающие его с женой болезнью. Его сын пошел по его стопам и дошел до абсурда. Я полагал, что смогу управлять этим мальчиком, ведь он рос на моих глазах, но, как оказалось, я упустил из внимания тот же скверный характер, который он унаследовал от отца. Хамоватый самодур, считающий, что разбирается в политике, а ведь он только четверть века прожил. Отродье предателя, решившее пойти той же дорогой, должна была постичь та же участь, что постигла его отца и тех, кто пали его жертвами — смерть. Как жаль, что мой первоначальный заговор провалился, поэтому пришлось прибегнуть к запасному плану — обратиться к основанному мною Правому ордену и Софиану, чего, полагаю, мне не следовало делать. Ведь этот глупец уже провалил столько попыток убить это отродье. Но хватит о лже-принце, давайте вернемся к настоящему наследнику, к Альтаиру. Посмотрите на него, наместники, и скажите мне — неужто вы не видите, что он, внешне похожий на отца, своими делами заслужил и без того принадлежащий ему трон? Или вы до последнего будете отрицать его право, лишь бы иметь возможность и дальше грабить Империю, пока Саифы будут закрывать на это глаза, как они закрывали глаза на грехи Вади? Я спрашиваю вас — как можно желать посадить на трон предательское отродье, нарушившее все свои обещания, если сейчас перед вами истинный наследник? — Я не нарушал своих обещаний, более того, я не обещал ничего, чего не мог бы исполнить, — закричал разъяренный этими мерзкими речами Малик. — Быть может, я и не истинный наследник, но весь этот год я только и делал, что исправлял ошибки моего отца, за которые я по совести не несу никакой ответственности, и пусть тот, кто сочтет меня, Малика Саифа, недостойным по моим деяниям и по праву близости родства с Аль-Фадхи, отрежет мой язык, чтобы я не произносил лжи. Пусть тот, кто верит, что я вор, укравший у Альтаира его трон, даже не имея такого намерения, ударит меня так же, как бьют воров на Базаре. Не можете? — Малик обвел взглядом застывших вокруг него людей, пораженных его словами. — То-то же. Ибо все, пришедшие сюда не обвинять, а признавать истинные заслуги, знают, кто я, и что я сделал. Так вот теперь спрашиваю вас я, Малик Саиф, не нарушавший своих слов — позволите ли вы этому предателю, обманщику и убийце невинных, на чьей совести кровь моего ни в чем неповинного брата и многих других обманутых им людей, взвалить ношу правления на плечи человека, не готового к ней, когда перед вами стою я, тот, кто готов добровольно взвалить на себя эту обязанность и выполнять ее честно и справедливо? — Ты не имеешь права обращаться к этому народу, — отвечал ему Аль-Муалим. — Ты — Шайтаново отродье, сын убийцы! Ты никогда не сядешь на трон Империи, ибо я сделаю все, чтобы этого избежать! — Хватит этих угроз, Аль-Муалим, — не выдержал, наконец, Рауф. — Стража, схватите его! Этот человек больше не Старший советник, он — преступник, заговорщик, и он будет арестован. Господа, господа, — обратился Рауф к толпе. — Церемония отменяется! Совет соберется для обсуждения ситуации при первой же возможности! Мы начнем расследование сразу же по возвращению во дворец и вызовем на Общий Сбор наместников и министров, когда в нашем распоряжении появятся первые существенные улики. Толпа снова зароптала, началась полная неразбериха. Малик повернулся к самой заполненной части амфитеатра, чтобы помочь Рауфу успокоить людей, но толком ничего не успел. Аббас, о котором все ненадолго забыли, решил закончить начатое. Он резко вырвался из рук державших его стражей, не ожидавших от, казалось бы, смирившегося адмирала-предателя попытки побега и, подхватив с пола лезвие сабли, которое Альтаир обронил, разбирая ее, бросился с ним вперед. — Умри, отродье Шайтана, — взвыл он, замахнувшись на Малика. Все, что происходило дальше, Малик заполнил словно замедлившимся. Он дышал медленно, движения ощущались медленно, мысли ползли со скоростью сонной улитки, все было каким-то карикатурно-заторможенным. Почему-то именно сейчас Малик растерялся и вместо того, чтобы заученным благодаря тренировкам с Альтаиром движением выхватить из руки Аббаса лезвие, он выставил руку вперед, почему-то полагая, что лезвие скользнет по металлическому наручу. Вместо этого лезвие вошло в руку, и вместе с болью к Малику пришло запоздалое воспоминание — как он, глупец, разругался с Альтаиром накануне церемонии, отказавшись надеть дополнительную защиту на руки и ноги и ограничившись только легкой кольчугой под церемониальной рубашкой. Это своеволие обошлось ему слишком дорого, но, все-таки, не стало смертельной ошибкой. Аббас, вытащивший клинок из руки Малика, замахнулся было снова, но ударить не успел — подскочивший к тому времени Альтаир оттащил его от Малика. В этот миг перед глазами у Малика все поплыло. Последним, что он видел, оседая на мраморный пол, прежде, чем потерять сознание, был Альтаир, отнявший у Аббаса проклятое лезвие и замахнувшийся им на предателя. Взмах клинка и отлетевшая в сторону голова Аббаса стали его последним воспоминанием о сорванной коронации.